Лимонов, Ахматова, Высоцкий

№ 2013 / 14, 23.02.2015, автор: Алексей КОЛОБРОДОВ (г. Саратов)

Вещи, меня в литературе по-настоящему интересующие, всегда назывались маргиналиями. А занимают меня, положим, не столько реальные, сколько виртуальные

Снова о странных сближеньях

 

Вещи, меня в литературе по-настоящему интересующие, всегда назывались маргиналиями.

А занимают меня, положим, не столько реальные, сколько виртуальные, гипотетические, штрихпунктирные взаимоотношения классиков, звёзд и идолов.

Алексей КОЛОБРОДОВ

Те самые странные сближенья, которые делают прошлое – вечностью, а жизненный мусор – надёжнейшим стройматериалом.

Анну Ахматову и Эдуарда Лимонова русская тюрьма объединила в большей степени, чем русская литература. Интонация здесь куда важнее фактуры.

«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом):

– А это вы можете описать?

И я сказала:

– Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было её лицом».

 

Анна Ахматова («Реквием»).

 

«Как-то Сочан стоял в одной клетке со мной. Его должны были везти на приговор. Но, проведя через медосмотр и шмон, объявили, что подымут наверх, суд не состоится. Сочан вдруг сказал мне серьёзно: «Ты напиши за нас, Лимон. Чтоб люди знали, как мы тут. Напиши. Мы-то не можем. Ты – умеешь». Прокурор уже запросил к тому времени энгельсовской группе два пыжа. Один пыж – Хитрому, и один – Сочану. «Ты напиши за нас», – звучит в моих ушах.

Много их сильных, весёлых и злых, убивавших людей, прошли мимо меня, чтобы быть замученными государством.

Ты видишь, Андрей Сочан, я написал о тебе. Я обещал».

 

Эдуард Лимонов («По тюрьмам»).

 

Лимонов, даже смягчившийся с возрастом, включивший в свой походный иконостас и Сахарова, и Солженицына (первого – по рекомендации сокамерника – «он помогал»; второго – дождавшись ухода старца), почитающий отца и сына Гумилёва, Ахматову не жалует:

«Ещё в 70-е годы, живя в России, я забраковал поэзию (…) Анны Ахматовой. Я был согласен со Ждановым, охарактеризовавшим её стихи, как стихи буржуазной дамочки, мечущейся между алтарём и будуаром. (…) молодой Бродский и поэты питерской школы поклонялись вульгарной советской старухе Ахматовой, а не её высокородному мужу». («Священные монстры»)

Иосиф Бродский и впрямь говорил о Гумилёве как о «плохом поэте», а Лимонов, как всегда, проницателен: речь идёт о разнице не литературных вкусов, а темпераментов и мировоззрений.

Грубо и схематично: Ахматова – женское, страдательное, старческое, либеральное (последнее отнюдь не отменяет авторитаризма самой Анны Андреевны и тоталитарных основ её культа, см. эссе Виктора Топорова ««Жена, ты девушкой слыла…» Институт литературного вдовства»).

Гумилёв – мужское, героически-безжалостное, молодое и наступательное, имперское, с метафизическими прозрениями (эссе о нём в «Священных монстрах» имеет подзаголовок «Мистический фашист»).

 

Литературные вкусы и пристрастия Эдуарда Вениаминовича определяются его взглядами – это слишком известно; точнее, происходит процесс взаимной подгонки с регулярной коррекцией.

 

Ахматова ей не подвергалась, тем любопытней ещё одно странное сближенье. Иван Толстой публикует в «Русской жизни» мини-эссе «Стамбул для бедных» – об уничтожении русской топонимики в сегодняшнем Ташкенте («город, где в 1943-м вышел сборник стихов Ахматовой»):

«Смотрю по гуглу на ташкентскую карту. Тормозные колодки (улица Ахматовой, 7), Инфинбанк (Ахматовой, 3), таможенный склад (угол Ахматовой и Проектной), сельхозинвентарь (дом 22), производство лапши «Вкусняшка» (дом 7а), Центр пропаганды духовности (Ахматовой, 1). Она сама предчувствовала:

Эти рысьи глаза твои, Азия, Что-то высмотрели во мне».

 

(Кстати, очевидный перифраз гумилёвского «Вступления»:

 

Оглушённая рёвом и топотом, Облечённая в пламя и дымы, О тебе, моя Африка, шёпотом В небесах говорят серафимы. (…) Про деянья свои и фантазии, Про звериную душу послушай, Ты, на дереве древней Евразии Исполинской висящая грушей.   Обречённый тебе, я поведаю О вождях в леопардовых шкурах…

 

А у Лимонова есть строчки:

 

Боже мой! Куда не убегай! Пули получать. Стрелять. Бороться. Свой внутри нас мучает Китай И глазами жёлтыми смеётся.

 

Ахматову в старости называли «королева-бродяга».

А вот как завершает свой пятисотстраничный бестселлер «Лимонов» Эммануэль Каррер:

«Лучше всего он чувствует себя в Средней Азии, объяснил Эдуард. В городах вроде Самарканда или Барнаула. Раздавленных солнцем, пыльных, медлительных, неистовых. Там, в тени мечетей, под высокими зубчатыми стенами, сидят нищие. Измождённые, старые люди, с обветренными лицами, без зубов, часто слепые. Они одеты в туники и чёрные от грязи тюрбаны, перед каждым – обрывок бархатной тряпки, куда им бросают милостыню, и если её бросают – они не благодарят. Никто не знает, что за жизнь они прожили, но всем известно, что их похоронят в общей могиле. У них больше нет возраста, нет вообще ничего, если даже раньше они чем-то владели. Даже имя у них есть не всегда. На земле их уже ничто не удерживает. Они – человеческие отбросы. Они – владыки мира.

Пожалуй, он прав: это ему подойдёт».

***

Отношение Лимонова к Ахматовой детерминировано разрывом мировоззренческим и поколенческим (сюда же фольклорное «ради красного словца»), и лишь в малой степени – «личняками» (вечное соперничество с «ахматовской сиротой» Иосифом Бродским, не прекратившееся и со смертью нобелиата).

Случай вроде бы обратный, однако типологически близкий – восприятие Лимоновым другого большого поэта – Владимира Высоцкого. Тут, скорее, преобладает личное, поскольку идейное родство, определённое сходство жизненного опыта и поколенческую близость отрицать сегодня бессмысленно.

В своё время версию о «личных счётах» высказал блоггер dondanillo; я попробую её развить и кое в чём оспорить. Мнение о сугубой неприязни Эдуарда Вениаминовича к Владимиру Семёновичу базируется на известном пассаже из «Русского реванша»:

«Всякий советский человек знает множество крылатых выражений из кинокомедий. «А нам всё равно!» – поют дурные зайцы. «Вроде не бездельники и могли бы жить!» – поёт Андрюша Миронов – символ своей эпохи, красавчик, игравший бездельников, фарцовщиков и прочих, симпатичных в его исполнении, негодяев. А потом пришёл Высоцкий.

Этот потрудился над ниспровержением героя в поте лица своего. Лирический герой В.Высоцкого – алкаш, спортсмен-неудачник, проще говоря, говнюк разложил всю страну. Высоцкого, Вицина, Никулина, Моргунова можно зачислить вместе с Сахаровым и Солженицыным в число людей, лично ответственных за гибель Советской империи. И ещё неизвестно, кто более разложил, переделал сознание людей: Солженицын или Высоцкий, Сахаров или помятая физиономия Никулина. Книги Солженицына до 1986 г. читали очень немногие. А надрывали животики над персонажами Никулина миллионы. Анекдот свирепствовал в последние годы советской власти. Появились даже анекдоты о Павлике Морозове, погибших мучительной смертью Зое Космодемьянской, генерале Карбышеве и Сергее Лазо. Вот какая злобная ненависть к героям пылала в обывателе. Следует сказать, что подобных анекдотов, садистски высмеивающих физические страдания своих героев, нет ни у одного народа в мире, а если таковые существуют, то близка гибель государственности этого народа. В конце концов винтовка Чапаева захлебнулась перед ненавистью обывателя к героям».

Сразу отметим в этом чрезвычайно сильном тексте не только публицистический пережим, но и элемент литературной игры – неявно процитированного воронежского Мандельштама, которого тоже не отнесёшь к лимоновским любимцам.

Текст впервые появился в «Лимонке», по свидетельству dondanillo, в 1995 году; тринадцать лет спустя, на «Эхе Москвы», в эфире, посвящённом героям современной России или её именам-символам (не помню, как назывался этот шумный телевизионный конкурс), Лимонов говорит о Высоцком:

«Я, например, не очень верю в его популярность, потому что вижу молодёжь, которая достаточно далека от него – он выдыхается, его забывают. Невозможно быть всё время. Он потрясающий был, действительно, народный певец – но определённой эпохи. Сейчас эпоха эта уходит, и сейчас поют другие песни, героем сейчас становится какой-нибудь Егор Летов для других поколений. Но уже и это поколение уходит».

 

Показательно, что негатива в адрес комедийной троицы Никулин-Вицин-Моргунов (которые, к слову сказать, и сами были героями анекдотов) Лимонов никак за годы не изменил – достаточно перелистать его тюремную эссеистику.

 

Далее в том же «эховском» эфире Лимонов сравнивает Высоцкого с Гоголем, не по гамбургскому, естественно, счёту, но в контексте тех же телевизионных праймериз:

«Ну, не будем его ни возвеличивать, никак не трогать, но всё-таки это у него была поза. По жизни он был один, а это как театральная роль – у него была такая роль – говорящего правду (…) Я его читал – конечно, он с Гоголем не выдерживает, не выдерживает ни с кем рядом. Если это человеческий герой – хорошо, что он есть».

Тут, конечно, глупо бы было Эдуарда Вениаминовича оспаривать, но откуда вообще взялся у него Гоголь?

Из разговора о героях – для Лимонова чуть ли не единственный подлинно героический текст в русской литературе – «Тарас Бульба».

А вот две «бьющихся» цитаты:

«Архангел нам скажет: В раю будет туго!/ Но только ворота щёлк, Мы Бога попросим:/ Впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк!/ И я попрошу Бога, Духа и Сына, чтоб выполнил волю мою – / Пусть вечно мой друг защищает мне спину,/ Как в этом последнем бою». («Песня о воздушном бое»).

«И вылетела молодая душа. Подняли её ангелы на руки и понесли к небесам. Хорошо будет ему там. «Садись, Кукубенко, одесную меня! – скажет ему Христос, – ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал мою церковь». (Николай Гоголь, «Тарас Бульба»).

У Высоцкого есть знаменитая «Баллада о борьбе» (или «Баллада о книжных детях»), которая сегодня звучит как поэтический концентрат национал-большевистской идеологии: средневековая архаика и авангард, жертвенность («Да, смерть!»); противопоставление реальной боевой работы кабинетным философствованиям…

 

Вообще, тексты песен Высоцкого «Чёрные бушлаты», «Звёзды», «В дорогу живо или в гроб ложись» (из к/ф «Единственная дорога», снимавшегося в Югославии, отметим этот соприродный Лимонову балканский мотив) вполне могли быть опубликованы в «Лимонке» и великолепно вписались бы в её причудливый чёрно-красный антураж.

 

«(…) Не следует забывать, что юные расп…-герои романа «Молодой негодяй» маршировали по Харькову 60-х, распевая песню Высоцкого «Солдат всегда здоров, солдат на всё готов…» – делится наблюдением блоггер dondanillo.

Теперь о личном.

Обе главных женщины лимоновской мифологии – Елена Щапова и Наталия Медведева – утверждали, будто были хорошо знакомы с Высоцким.

В случае Елены в это легко поверить – московская богема, общий круг, спектакли Таганки, Одесса и Крым, рестораны и квартирники. Тем более, что героиня «Эдички» на каких-либо отношениях, кроме приятельских, не настаивает.

Наталья Медведева намекнула в одном из интервью (опубликованном в «МК» посмертно) о своём романе с Высоцким: «У нас были очень тесные отношении, даже более того… Это была интересная жизнь. Я столько лет молчала… Если расскажу вам, вы сделаете себе имя, а я опять останусь за бортом. Поэтому я сама всё напишу в собственных воспоминаниях».

Все, кому доводилось знать, даже коротко, эту удивительную женщину, отметят, полагаю, странную, жалковатую, немедведевскую интонацию.

Данное свидетельство было растираживано в жёлтой прессе и подхвачено некоторыми биографами Высоцкого (явно не самыми добросовестными; так Ю.Сушко в книге «Ходил в меня влюблённый весь слабый женский пол, Женщины в жизни Владимира Высоцкого», давит на читательские слёзные железы: «В Москве её (Медведевой. – А.К.) тело кремировали, прах перевезли в Питер, похоронив рядом с могилой отца. Он умер, узнав о смерти дочери…». Во-первых, как такое вообще возможно хронологически, если отец «умер, узнав»? А во-вторых, отец Наталии Георгиевны скончался буквально через пару дней после её рождения, в 1959 году).

Других свидетельств о любовной якобы связи ресторанной певицы и знаменитого барда – не существует. В конце 70-х – начале 80-х Наталия Медведева жила в Лос-Анджелесе; теоретически они могли встречаться – Высоцкий в Калифорнии бывал именно в те годы. Но – всегда в сопровождении Марины Влади, и какие-то интрижки на стороне при подобном раскладе представляются сомнительными. Владимир Семёнович охотно общался с русскими эмигрантами в Париже (Синявские), Нью-Йорке (Бродский, Барышников), а вот о встречах с соотечественниками на Западном побережье Штатов практически ничего не известно. В то время Медведева пела в русском ресторане «Миша», и круг её был преимущественно эмигрантским.

Единственный краткий период, когда Владимир Семёнович оказался в Лос-Анджелесе без Марины – это две недели в декабре 1979 года. «Нас огорчает твоя телеграмма: ты не получил визы на Таити и ждёшь нас в Лос-Анджелесе» (Марина Влади. «Владимир, или Прерванный полёт»).

Валерий Перевозчиков – куда более серьёзный исследователь жизни Высоцкого – сообщает:

«Эти две недели В.В. проводит у Майкла Миша – певца и композитора – в доме на берегу океана. (М.Миш был в гостях у Высоцкого летом 1978 года – В.В. пробовал «пробить» его диск на фирме «Мелодия».) По всей вероятности, отказ в визе – только предлог. Причина в другом – в болезни, от которой одинаково страдают и Высоцкий, и Майкл Миш. После свадьбы прилетает Марина, – и хотя Высоцкий ведёт себя более чем странно, она ещё ни о чём не догадывается…»

Попробуем дополнить застенчивое свидетельство биографа. Если товарищи по зависимости – Высоцкий и Миш – устроили себе в эти две недели героиновый марафон, вряд ли в искусственном раю было место иным страстям… Впрочем, кто знает.

Сам Эдуард Лимонов, ныне воспринимающий собственных жён скорее в качестве литературных и исторических персонажей, предельно откровенный в воспоминаниях («медведевская» глава «Некрологов» раскрывает подробности нападения на Наталию в Париже в 1992 году), ничего не говорит о таинственном романе.

Хотя Высоцкий в их собственных – Наталии и Эдуарда – отношениях, проявлялся: довольно бесцеремонным и занятным образом.

Есть в романе «Укрощение тигра в Париже», написанном о Медведевой и для Медведевой, главка «Порнолюди»: певица Наташа везёт писателя Эдварда – они уже стали любовниками, девушка приглашена в Париж – в компанию своих друзей.

«Однажды пришлось писателю заглянуть и туда, где она провела последний период своей жизни, где она чувствовала себя королевой и, очевидно, была (что, впрочем, не умаляет зверя и его значения в жизни писателя) легкодоступной пи… Пройдя меж пальм во дворе и мимо бассейна, они поднялись туда, откуда пел Высоцкий. Их встретили хозяева дома: она – вульгарная полная блондинка, он – её ё… – человек, сбежавший с киносъёмок советского фильма в Мексике. Здоровый, надутый, как клоп, водкой и жратвой, полупьяный, с каменными бицепсами, накачанными ежедневной строительной работой, с усами полицейского и бесформенным носом русского мужика». (…)

Высоцкий всё пел (…)

Писатель поймал себя на том, что вся компания кажется ему порнографичной. (Впоследствии оказалось, что, хотя бы в отношении Дикого, писатель был прав. Дикий таки снялся через год в порнофильме. А через три был арестован по обвинению в убийстве «Девочки».) Глядя писателю в глаза, Наташа обняла порнографического за розовую шею и стала целовать его в ухо. (…)

«Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал» – радостно пел мёртвый Высоцкий».

В «Укрощении тигра» литературное мастерство Лимонова практически абсолютно: сцена, по сути драматическая, поданная комедийно, вместившая в себя потенциальный конфликт, возможную измену и едва не случившуюся групповушку, благодаря тройному упоминанию Высоцкого, приобретает свежее измерение – саунд-трек и радость триумфа. «Мёртвый Высоцкий» – это не констатация, а преодоление – писатель победил враждебную среду, забрав у неё женщину.

 

Вообще, очень любопытно: Высоцкий в литературе Лимонова появляется именно нюансом, знаковой деталью, в разговоре о людях, с которыми у Эдуарда сложный комплекс отношений: близости/отторжения/любви/вражды. Высоцкий возникает в контексте двух персонажей – Наталии Медведевой и Михаила Шемякина.

 

Вот рассказ On The Wild Side, сюжетная первооснова которого – ссора с Шемякиным («художник Алекс»), перебравшимся в Нью-Йорк (куда автор прибыл из Парижа, «неожиданно мы обменялись столицами»):

«Он оправдался:

«Ой, Лимон, какой же ты обидчивый. Я же тебя люблю, Лимон! Я твой брат. Ты помнишь, ты сам сказал мне после смерти Володи: «Хочешь, Алекс, я заменю тебе Володю?»

«Хитрый ты, Алекс… – сказал я. – Всё помнишь, что тебе выгодно».

В позднейших, мемуарных упоминаниях, тон уже другой – добродушная ирония:

«По смущённым и хмурым комментариям самого Шемякина, дебош случился в результате совместного запоя с его другом Владимиром Высоцким. Оба запойных таланта (…) допились в этот раз до того, что Шемякин влез на крышу движущегося такси и якобы размахивал на крыше саблей, требуя, чтобы его везли на Rue Jacob, в галерею Дины». («Книга мёртвых – 2. Некрологи»)

Главное тут, конечно, не пьянка и сабля, эка невидаль, а дефиниция – «таланты». Лимонов всегда иронизировал над богемными ярлыками, согласно которым все в компании напропалую «гении»; потому «талант» – у него дорогого стоит. Даже с эпитетом «запойный» и тридцать с хвостиком лет как посмертно.

Эдуард в последние годы только и делает, что сближается и смягчается: «сочтёмся славою, ведь мы свои же люди».

Действительно, свои. Поэты русские и уже, наверное, вечные.

Алексей КОЛОБРОДОВ,

г. САРАТОВ