Прошу любить и жаловать

№ 2013 / 37, 23.02.2015

Надо писать увлечённо, но не увлекаться извивами сюжета. Сюжет вторичен. Он для читателя – как утиная приманка для селезня.

КУЛЬТ – БУФЕТ

Надо писать увлечённо, но не увлекаться извивами сюжета. Сюжет вторичен. Он для читателя – как утиная приманка для селезня.

Виктор ПРОНИН

Повтор в утверждении не убеждает, в нём таится отрицание.

– Ты меня любишь?

– Люблю-люблю!

Смысл этого ответа примерно таков: «Ладно уж, так и быть, люблю, только отстань, ради бога, со своими глупыми вопросами!».

Выношенная мысль часто оказывается замусоленной, заношенной, как несвежая рубашка.

Через неделю после пьянки мыслишки разные начинают оживать, лапками шевелить… Как дохлые мухи по весне между рамами окна.

Подхожу к захмелевшему поэту в Нижнем буфете.

– О чём задумался? – спрашиваю.

– О смерти, – отвечает.

– Тю! Я к тебе с добром, а ты…

– А я к тебе с истиной.

Подлецы не совершают подлостей. Они просто живут. Как могут.

Дети получаются лучше, если зачаты не в сексе, а в любви. Они не только здоровее, нравственнее, красивее, они почему-то ещё и счастливее. Впрочем, я не о детях, я о рукописях.

Гаденькое торжество в Нижнем буфете – когда кто-то рассказывает анекдот, перед последней фразой опередить рассказчика на секунду и самому произнести ключевую фразу, соль анекдота. А я, дескать, знаю! Если немедленно и мучительно убить такого человека… Это будет нравственно и справедливо.

Гордыня, конечно, мельче нежели гордость, но зато заметнее и безопаснее.

К мысли я не готовлюсь, не вымучиваю её, я к ней крадусь, как к осторожному и опасливому зверю, готовому мгновенно исчезнуть в непроходимой чаще догадок, потерь и беспомощностей.

Проснулся с ощущением талантливости. Это было очень печальное чувство, потому что я знал – сейчас оно уйдёт. Так и есть, ушло.

Мелькнувшая мыслишка – это по чьему-то недосмотру распахнувшаяся на секунду форточка в суть вещей. Пришёл хозяин, захлопнул форточку, и опять в мире стало затхло и глупо. Не успел записать – сам виноват. Думай не думай – не вспомнишь, и не твоя в этом вина, просто форточка захлопнулась.

Мысли на ровном месте не возникают, мысли возникают на жизненных колдобинах, рытвинах, ямах. А на ровном месте может возникнуть только желание выпить в Нижнем буфете с хорошим, трезвым человеком. Хотя встретить в Нижнем буфете трезвого человека… Дай вам Бог удачи!

Скрывал алкоголизм дорогими водками, хрустальными фужерами, юными собутыльницами. Ни у кого и язык не поворачивался назвать такого человека алкоголиком.

Возникшие, но позабытые, упущенные мысли – как брошенные дети. Кто подберёт, с теми и жить будут. С неродными.

Неожиданно посетившая мысль, как и неожиданно посетившая женщина, может навсегда остаться в памяти. Как праздник.

Наверно, это и есть счастье – обессилено лежать плашмя на спине, смотреть в тёмный потолок, слушать ночной дождь, наощупь пить коктебельский кагор и думать – как же я несчастен, о, Господи!

Чёткий и продуманный план романа – верный путь к поражению.

Крик в Нижнем буфете:

– Извините, ребята, понимаю, что вам неприятно это слышать, но я обалденно талантлив!

Известность просто обязывает жить не по средствам – с дешёвым подарком не придёшь, плохую водку не принесёшь, поддельные духи не вручишь, подвявшие розы не купишь… И самое обидное – лишнего не выпьешь.

По пьянке ли, в безумии, в беспамятстве никогда не останавливай себя, когда из души рвётся крик: «Я люблю тебя!».

Прокричи. И воздастся.

Нижний буфет. Мы живём, как живём – подыхаем от безответной любви, спиваемся от непризнания наших книг, от нищеты наших детей – к собственной нищете мы давно привыкли… А ещё от беспомощности в делах простых и житейских, от воспоминаний горьких и невыносимо тяжких…

А нам завидуют! Завидуют нашей бестолковости и улыбчивости, нашим радостным голосам и весёлому смеху, нашим щедрым тостам и хмельной походке… Да, Куксов?

Нижний буфет.

– В моей улыбке – обещание блуда, – сказала она без улыбки.

– А может, в твоей улыбке любовь?

– Нет, на любовь я уже не тяну… А вот блуд – пожалуйста. Но не переживай, блуд – это не так уж плохо. Если его хорошо оформить, подать, исполнить…

Пришёл в Нижний буфет ЦДЛа, а там ни одной знакомой физиономии. И что? А ничего. Ничуть не огорчился – сама физиономия Нижнего буфета мне знакома и мила, мне её вполне достаточно. Я уже не один.

Говорят, что боль обиды, оскорбления с годами гаснет, как бы растворяется во времени. Чушь. Ничуть. Боль просто погружается в твои глубины и затихает там в целости и сохранности. Вроде, окаменевает. Но стоит только неосторожно тронуть её – обожжёшься, вздрогнешь от одного только прикосновения к старой боли.

Она живая, она пульсирует. Она ждёт. Она ничего не забыла.

Даже подонку нельзя правду выкрикивать в лицо. Правда требует голоса негромкого, взгляда печального и даже сочувствующего.

Бери пример с черепов, что бы ни случилось – улыбайся. Тебя в землю зарывают, а ты улыбайся. Широко и неуязвимо. Как бы говоря: «До скорой встречи, ребята!».

Думаете, у умного только умные мысли? О, там столько всего! Просто у него хватает ума не говорить глупостей.

«Где конец добру, там начало злу, а где конец злу, там начало добру».

О, Франсуа! О, великий де Ларошфуко! Уж от тебя-то я не ожидал такого примитива – одно вовсе не следует за другим. Чаще после зла приходит ещё большее зло. Впрочем, возможно, ты прав – во мне говорит опыт двадцатого века, а у тебя опыт века семнадцатого.

А вот позвонил бы мне как-нибудь Роман Абрамович и сказал бы:

– Витя, я просто обалдел от твоего нового романа! Может быть, я могу для тебя что-нибудь сделать?

– Ну… Разве что издать томик этих вот блокнотов…

– И всё?!

– Тогда три томика… В приличном полиграфическом исполнении…

– Обязательно, Витя! – воскликнул олигарх с подъёмом. – Ты позвони мне как-нибудь! На Чукотку! Меня там знают!

Нижний буфет не столько опьяняет, сколько отрезвляет – от само– влюблённости, иллюзий и заблуждений относительно самого себя. Многие заходят гениями, а выходят простыми, слегка поддавшими гражданами, с которыми можно, ничего не опасаясь, поговорить о погоде, например.

Чудо не убеждает, чудо забавляет. И не только в религии, в литературе тоже. Вот выдам я шедевр невиданный, и что? Это кого-нибудь в чём-то убедит? Ничуть. Позабавит. «А наш-то, слышали, чего выкинул? Ни дать, ни взять – Достоевский!». И всё весело, беззлобно рассмеются.

У каждого человека свой жанр. Вон тот, например, в углу хихикает – роман, этот мрачный тип – юмористический рассказ, а собеседник за нашим столиком, можете назвать его собутыльником – информационная фитюлька на три строки нонпарелью.

Лучший юбиляр тот, который позволяет гостям веселиться, начисто забыв, по какому поводу они собрались и чьи деньги пропивают.

Почему-то считается, что только общественно значимые суждения, наблюдения, раздумья интересны читателю, а потому имеют право на жизнь и дают право на жизнь писателю. Ничуть. Капля ночного дождя, стекающая по стеклу, или слезинка, стекающая по щеке, не менее важны и для человека, и для человечества.

Насколько всё-таки богатое слово «похмелье»! Похмелье от любви, от ненависти, от жизни…

«Есть только одна вещь, способная пережить все испытания – спокойная совесть», – заметил как-то Эврипид. А я от себя уточню – независимо от того, чиста ли эта совесть? Главное, чтоб спокойной была, да, Эврипид?

Переделкино в 1991 году. Вдруг писатели, как железные опилки в магнитном поле, разбились по национальным группкам и шепчутся, глазками по сторонам постреливают, ладошки друг о дружку потирают. При приближении чужака опасливо замолкают, как челядь у двери заболевшего барина. Татары, евреи, азербайджанцы… И только русские говорят громко и вызывающе, ухмыляясь широко, отчаянно и хмельно. Уж они-то знают наверняка – кирдык хозяину.

Бывают оскорбления, суть которых проясняется не сразу, через годы. И невинное вроде бы словцо, произнесённое когда-то, жест, взгляд вдруг вспыхивают в истинном свете и наливаются булыжной тяжестью. И цветок превращается в камень, поцелуй – в пощёчину, улыбка – в оскал.

Болезни, как старые надёжные друзья – что бы ты с ними ни делал, какими бы микстурами не травил, чем бы ни облучал, они не оставят тебя. В последнюю минуту они будут с тобой.

Когда даже на похоронах язык не поворачивается назвать писателя талантливым, говорят – известный. Сиротская похвала, когда хвалить не за что. Но надо же – и живые не обижаются, когда их называют известными. Даже щёчки рдеют от удовольствия – наконец-то признание.

Чувство вины перед незаконченным блокнотом, перед чистым листом бумаги, перед незнакомым человеком, мимо которого прошёл молча, не поприветствовав.

Писатели невольно, сами того не замечая, мыслят посмертным признанием, посмертными книгами. Дескать, вот помру, тогда-то всё и начнётся.

Ошибаетесь, ребята. Ничего не начнётся. Всё, что с нами происходит, происходит вчера, сегодня, в лучшем случае завтра. А дальше – тишина. Исключения бывают, но не чаще, чем одно на сотни тысяч пишущих и жаждущих. И в этих исключениях жестокости и несправедливости не меньше, чем было при жизни. Успокойтесь, ребята. Сходите в Нижний буфет, возьмите у Раи сто грамм водки, выпейте прямо у стойки и смиритесь. Кстати, в Нижнем буфете всё больше свободных мест.

Писатель жалуется в Нижнем буфете:

– Не нахожу общего языка с дочкой, ни о чём поговорить не можем! Хотя, в общем-то, это так понятно… Ну, кто я? Недоученный сын рабочего, внук крестьянина… А она-то – дочь писателя! Это вам не хухры-мухры!

Ну, выпил, загасил обиду, успокоил душу… А потом пожалел – пусть бы ещё пострадала! Так было сладко!

Самое неприятное в смерти – это её неожиданность. А может быть, это её великодушие?

Да, ты производишь впечатление умного, тонкого, талантливого человека. А я выгляжу грубым неотёсанным дураком. Но если бы ты знал, как ошибаются люди относительно нас с тобой!

Нанесённые обиды остаются в человеке навсегда. У него давно уже другая жизнь, он общается с другими людьми, живёт в другой стране, но все обиды при нём, все они свеженькие, как колючие огурчики с утреннего огорода.

Какая-то странная закономерность – затевается одно, пишется другое, получается третье, нечто попроще, вульгарнее, бездарнее. Надеюсь, я ошибаюсь, надеюсь, от скромности эта мысль, опять же не без лукавства.

Уходишь гневно-обиженным, а к следующей Луне обнаруживаешь, что забыл, на что обиделся. Но возвращаться неловко. А Луна по-прежнему смотрит на тебя сквозь кленовые листья осени. (Подражание японцам).

Оказывается, слова «клятва» и «проклятие» одного корня! В этих словах таится обращение к высшим силам – клянёмся мы или проклинаем.

Виктор ПРОНИН

---

В эти дни большому русскому писателю и другу нашей газеты Виктору Пронину исполняется 75 лет. Мы поздравляем нашего автора и желаем ему богатырского здоровья и новых романов в жизни и литературе.