Литературе нужны горькие истины

№ 2014 / 6, 23.02.2015

Стали известны финалисты премии Ивана Петровича Белкина, присуждающейся за лучшую повесть года. Золотая пятёрка 2013, по мнению жюри, выглядит так

Стали известны финалисты премии Ивана Петровича Белкина, присуждающейся за лучшую повесть года. Золотая пятёрка 2013, по мнению жюри, выглядит так: «Кокон» Ильи Бояшова, «Яд и мёд» Юрия Буйды, «Архитектор и монах» Дениса Драгунского, «Кейп-код» Максима Осипова и «Лёгкие миры» Татьяны Толстой.

После официальной части координатор премии Наталья Иванова ответила на несколько вопросов корреспондента «Литературной России».

Наталья ИВАНОВА

– На церемонии оглашения финалистов премии Белкина председатель жюри Александр Кабаков сказал, что «слава богу, теперь важно не то, о чём писать, а как писать» и через несколько фраз сообщил собравшимся, что мы живём в пластмассовый век литературы. Конечно, в идеале важно и то, «о чём», и то, «как», но всё-таки не потому ли, что важнее для писателей стало «как», и наступил этот пластмассовый век?

– Литература, как и культура в целом, несравненно долговечнее любой социально-политической системы, если она настоящая, она систему переживёт – и, значит, предложенную ей нетерпеливым временем и (или) системой «актуальную» тему.

Вопрос о теме – «на какие темы пишут сегодня авторы повестей?» – был задан членам жюри одним из журналистов. В своём ответе Александр Кабаков настаивал на том, что для литературы важнее всего не «о чём» написано, а «как», и заключил, что мы живём в век пластмассовой литературы. Сопротивляется литературной пластмассе, одноразовым поделкам, которые штампуются миллионными тиражами (и не весят ничего) качественная, серьёзная проза, написанная с важной внутренней, в том числе литературной задачей.

Тематические задачи соцреалистическая словесность решала в советские годы, – а темы ей спускались по указке сверху. И успех ждал писателя, в том числе и материальный (книга, получившая тогда Госпремию, автоматически продолжала переизданию во всех областных издательствах, крупными тиражами, а значит, и с крупным вознаграждением автору). Боюсь, что сегодня литературе грозит та же опасность. По крайней мере, можно наблюдать, как действует Фонд кино – распределяет гранты по темам. Есть распоряжение о создании Фонда поддержки литературы, – надеюсь, что гранты, если они заложены в программу, будут распределяться не по темам, на исполнение которых всегда готовы конъюнктурщики.

Ориентация литературы на тему – это сознательная ориентация на то, что качество – лишь вопрос исполнения, а не задача и суть литературного творчества. Между тем – литература не исполнительское искусство!

Пластмасса совершенно не озабочена порядком слов, уникальным для одарённого сочинителя, стилем и смыслами, которые я называю литературным веществом. В январском «Знамени» я так и обозначила дискуссию – задачу года: «В поисках литературного вещества».

Другое дело – если тема чувствуется в воздухе, в атмосфере эпохи, сама тревожит писателя, не даёт ему покоя.

А вот как провокативно выбрал тему Михаил Зощенко: идёт война, Ленинград – в блокаде, а он в 1943 году завершает работу (и печатает в журнале «Октябрь») повесть «Перед восходом солнца», в которой анализирует своё подсознание и депрессию на фоне психологических состояний классиков… Вот товарищи и возмутились – судьба Зощенко была решена. А «Приключения обезьянки», 1946 год? Что за неподходящую для послевоенной страны тему опять выбрал этот Зощенко? Тут уж возмутились товарищи Жданов и Сталин.

Тематическое неподчинение, тематическое непослушание – страшно опасная была вещь.

Тем на самом деле у литературы всего три: жизнь, любовь, смерть.

Возвращаясь к эффектному определению Александром Кабаковым нашего литературного времени как «пластмассового», позволю себе заметить, что в каждом веке, даже «золотом» и «серебряном» веках русской словесности, всегда присутствует своя «пластмасса». Надо смотреть на вещи исторически. В век Пушкина штамповал свои романы Фаддей Булгарин. «Глупый милорд» неистребим, ни Белинских, ни Некрасовых не слушается. «С базара» пусть несут чего хотят и что заказывают. Свой Бенедиктов есть у всякого времени. Кстати, очень интересны разные уровни одного литературного времени – оно одно, но не едино! Были Лермонтов, Тютчев – но издавала свои стихи и Каролина Павлова, от которой Марина Цветаева взяла эпиграф, определения поэзии (и унаследовала эмоцию): «Моя любовь, моё богатство, / Моё святое ремесло». Пониже – Евдокия Ростопчина, которая записывала свои стихи в альбом, подаренный Лермонтовым, издала собрание сочинений. А ещё ниже… откройте «Библиотеку для чтения» Сенковского, всё найдёте, надо ведь чем-то журнал заполнять! Так что «золотой век» представлен не только золотом.

– Премия Белкина присуждается за лучшую повесть. А вообще жизнеспособен ли этот жанр в тех рыночных условиях, которые правят бал в нашем книжном бизнесе?

– Повесть живёт вопреки тому, что издатели предпочитают романы, печатают их («штампуют») книжками.

Роман, спросите любого издателя, выпустить проще и дешевле, чем сборник рассказов или повестей. Премия Белкина существует уже более десяти лет, и каждый год в финал выходят сочинения, заставляющие вспомнить об истории русской повести – от «Повестей Белкина», «Петербургских повестей» Гоголя, «Двойника» Достоевского до городских повестей Юрия Трифонова, «Лаза» Владимира Маканина, повести «Время – ночь» Людмилы Петрушевской. Да, в наших условиях, назовём их рыночными, жанру повести трудно. Трудно и толстым журналам – а ведь именно для них повесть является исключительно востребованным жанром. И ценят этот жанр, очень эластичный, предоставляющий большую формальную свободу (от лаконичных «Повестей Белкина» до многофигурных композиций Достоевского, от повестей нон-фикшн до фантастики и гротеска), абсолютно разные по своим художественным и идейным пристрастиям писатели. Разные поколения, разные стилистики, и уж совсем разные темы! Кстати, читатели любят повести: формат повести рассчитан на один вечер чтения.

– Какова сегодня, на ваш взгляд, роль критика?

– Сегодняшняя роль критика не одна – их много, этих ролей. Критик – тот же писатель, только пишет он уже через вторую реальность (реальность современной ему литературы), через которую обязательно просвечивает реальность первой реальности, непосредственно действительности. Не учитывать её в своих заметках (и тем более в своей духовной жизни) критик не может; душа его тоже должна быть уязвлена – сегодня она уязвлена и реставрацией, и «болотным делом», и политическим процессом в Киеве и вообще на Украине, и средневековьем религиозного антипросвещения, сокращением образования, «гетто» для культуры, – да вообще судьбой России, из одного тупика заходящей в другой. Вот изнутри этой уязвлённости и вырастает критика – общества и литературная. Из равнодушия ничего не вырастет. Из карьерных соображений – тоже получится чепуха (зайдите в музей-квартиру Зощенко и попробуйте повспоминать имена его критиков, а Ахматова с усмешкой говорила в Комарове: «Плоткин на мне построил дачу». И кто этот Плоткин?).

Роль критика – и в приоритете художественного вкуса, с которым он, критик, должен воспринимать и «различать» для себя и читателя литературу. Как писал Бальзак, хороший вкус у людей встречается реже, чем ум. У критиков – тоже.

Критик – не зависимый ни от писателя, ни от читателя, ни от издателя; только тогда он представляет ценность для литературного сообщества, оздоравливая его, и для общества в целом. Только тогда оценка, высказывание критика влиятельны. Именно поэтому оценки критика на следующий день после премьеры книги с волнением ждут в «Монд» или «Таймс Литерари Сапплмент» – и критику много платят в этих газетах за две вещи: независимость и репутацию. Если критика уличат в отсутствии первого, он потеряет второе, а значит, статус и гонорары.

– Наталья Борисовна, хочется узнать ваше мнение по такой, как мне кажется, проблеме: «толстая» критика, по-моему, снова загибается. Критикам легче и попросту выгоднее писать рецензии, а то и складные аннотации, или абстрактные колонки в глянцевые журналы и на сайты, чем многостраничные аналитические статьи. Премию критику получить почти не светит, книгу издать получается очень редко, да и спрос на неё невелик. Что может привлечь критика заниматься «толстой» критикой, кроме идеи?

– «Толстая» критика – прибежище профессионализма. Читайте критику и литературную эссеистику в «Новом мире», в «Звезде», у нас в «Знамени»… Здесь востребованы две вещи: доказательность и контекст. Газетные рецензии-аннотации в этом не нуждаются, – именно поэтому они такие куцые, как правило. Малообразованные люди их пишут. Конечно, только амбициозный человек берётся за такое трудоёмкое и малооплачиваемое дело. Но ведь и за поэзию, если она настоящая, ничего почти не платят! Зато как хорошо платят за рекламу в рифму. Чем чудовищнее звучит, тем выше гонорар.

Стимул для критика один – взять власть, чтобы высказаться публично. Чтобы вслух сказать правду, как бы за неё не пришлось страдать. Правду о самом «великом», например, если ты его считаешь другим. Иметь мужество. «Если мужества в книгах не будет, / Если искренность слёз не зажжёт,/ Всех на свете потомство забудет/ И мацонщиков нам предпочтёт». Очень трудно переходить из критики в литературоведение и обратно, но есть тому блестящие примеры – Александр Жолковский, Самуил Лурье, Ирина Роднянская, Ирина Сурат (хотя с последними двумя я порой очень даже спорю – как раз по поводу их не всегда удачных, на мой взгляд, прыжков от Мандельштама к Быкову…).

Знаю критиков, прекрасно работающих – в разных поколениях и изданиях. Ценю Инну Булкину, как интернет– и не только – критика и выдумщицу (чудесную серию русской/украинской поэзии она придумала для нового киевского издательства «Laurus»), Андрея Архангельского в «Огоньке», Мартына Ганина и Глеба Морева на Colta.ru, радуюсь Алексею Конакову, совсем молодому, без филологического образования, вернее, с превосходным самообразованием петербуржца. Инженера, между прочим. Нас вообще мало. Но много критиков быть и не может – много литературных журналистов.

Критика сегодня чудовищно поглупела, потеряла блеск. Не вся и не везде, но всё же… А колонки какие убогие! Ни мысли, ни слога, один эпатаж. Нужны литературе сегодня горькие истины, горькие лекарства, – а так называемые критики боятся, что их больше не позовут, и несут ахинею, принятую в своей тусовке, и соседи по поколению, захватив власть в том или ином органе печати, раздувают себя и друг друга, ничтожных по сути «литераторов», напыщенных и бездарных, пользующихся вседозволенностью, поскольку: первое, барин устал и отдыхает; второе, барин занят большой политикой… Печально на это всё смотреть.

– Часто приходится встречать утверждения, что в литературе у нас мафия, она, дескать, и управляет журналами, издательствами, премиями. Я лично мафию не вижу, но некоторый поколенческий шовинизм, по-моему, есть. Но может ли критик, редактор, издатель, член жюри быть полностью объективным? Ведь разные поколения пишут совершенно по-разному и нередко даже на разных языках.

– Насчёт мафии, которая правит на премиальных балах. Я сама как координатор премии Белкина присутствовала на заседаниях всех жюри, а они состоят и состояли из достойных литераторов и людей искусства. Что меня каждый раз удивляет – все внимательно читают все номинированные произведения. Каждый имеет свою, порой совершенно непоколебимую точку зрения. Чтобы прийти к выбору «пятёрки» и затем, на следующем заседании, выбору лауреата, проходит не менее двух часов серьёзных дискуссий – с обоснованиями и аргументацией своей точки зрения. То же самое я помню и по «Русскому Букеру», да и «Большая книга» непредсказуема, хотя при массовом (сто членов жюри) может торжествовать усреднённое мнение.

Как сложатся звёзды, как проголосует жюри, – ведь каждый – яркая творческая индивидуальность, и никто не хочет ею пожертвовать, компромиссы очень трудны (председатель жюри ведь выполняет и роль модератора при обсуждениях). Да, вроде бы представители разных поколений должны «прикипеть» к своему, – но нет, мы тоже видим объективно, что молодые у нас сегодня получают миллионные премии (и молодые критики – тоже), а у нас… у меня есть Царскосельская художественная премия, – прекрасно, конечно, но денежного вознаграждения она не предполагает. Так что если и есть поколенческий шовинизм (я первой ввела этот термин в литературно-критический обиход, ещё в самом начале 90-х), то скорее по отношению к старшим. Типа – молодым везде у нас дорога.

На моей памяти прошло несколько активных кампаний по призыву, сбору, включению молодых в премиальный процесс. Но решения по премии порой производят комическое впечатление на таких, как я. Наше поколение (если уж говорить о премиях) премиями вообще обнесено, попало в исторический зазор, между поколением, условно говоря, Битова – Маканина и поколением нынешних пятидесятилетних, активно собирающих премиальный урожай (справедливо ли, нет – я сейчас не об этом).

Одно утешает: зато мы премии придумали – и с удовольствием их раздаём! Не всегда выходит так, как хочется, решение всё-таки коллективное, а из пяти умных путём сложения иногда получается один коллективный дурак. И не всегда выходит по справедливости…

Но жизнь вообще несправедлива.

Беседовал Роман СЕНЧИН