«Больше самого себя»
№ 2014 / 14, 23.02.2015
Так отозвался К.Ковальджи об Игоре Волгине, то есть – «писатель в широком русском понимании этого слова – он художник и публицист, мыслитель и наставник».
Так отозвался К.Ковальджи об Игоре Волгине, то есть – «писатель в широком русском понимании этого слова – он художник и публицист, мыслитель и наставник». То же самое можно сказать и о самом Ковальджи, хотя сам он характеризует себя скромнее: «Я – «многоканальный» литератор». Он – поэт, прозаик, эссеист, литературный критик и литературовед, переводчик и, конечно, наставник – много замечательных поэтов вышло из студий, которые он вёл и ведёт до сих пор.
 |
Структура этой новой книги (второй в этом жанре – после «Обратного отсчёта») точно представлена на четвёртой стороне обложки: под задумчивым и немного печальным портретом автора – «меню»: 1. Маленькие рассказы (с улыбкой и без). 2. Литпортреты, эссе, воспоминания. 3. Мозаика (всякая всячина – кое-что обо всём). 4. По следам кентавра (о мире и вере). А сбоку, в столбик – имена: Пушкин, Маяковский, Блок, Цветаева, кончая Парщиковым и Померанцем, а так же – Ленин, Сталин, Гитлер… Ясное дело – интерес читателя обеспечен. И правильно, потому что точка зрения Ковальджи на этих людей необычна, самостоятельна и доказательна (к сожалению, текст плохо вычитан, встречаются повторы и досадные опечатки).
Автобиографические, с лёгким налётом самоиронии рассказы первого раздела книги как бы объясняют «кентаврическое» (см. последний раздел книги) в самом авторе, суть которого – двойственность, но не в банальном понимании, а как единение уникального и всеобщего, взгляда изнутри и извне, сугубо личного и обобщённого, внеличного. Возможно, природа этого – в происхождении из армянско-болгарской семьи, родился в бессарабском селе – в тогдашней Румынии, и в других обстоятельствах – успел пожить при короле Михае (!), затем «к нам пожаловала Советская власть», – то есть оказался в России, родные два языка – русский и румынский. К 14 годам несколько раз видел смену режимов, – «исторический опыт», не говоря уж о том, что в детстве вдобавок ломалась физиология – родился левшой, но «переучился» в правшу поневоле, сломав левую руку. Вот такие исходные данные.
Самая большая часть книги – «Рядом и вскользь» – литературные портреты и эссе. Здесь более чем наглядна «литературоцентричность» автора. Он не просто пишет, он дышит литературой. Любит, знает, исследует, живёт ею, она у него в крови. «Писать о Блоке страшновато…», но есть потребность – «сегодня его слово вернулось к нам живым и актуальным». Современники ставили в ряд Бальмонта, Брюсова, Белого. Но сегодня, считает Ковальджи, вершина – Блок. Он разбирает «ужасное» стихотворение «Друзьям» – в чём только не обвиняет поэт себя и своих собратьев! Однако собратья – Бальмонт, Брюсов чувствуют себя иначе. Только Белый в минуты прозренья испытывает боль. Блок знает – близится катастрофа. «Что делать! Мы путь расчищаем / для наших далёких сынов!..». В статье «Ирония» Блок приводит высказывание В.Соловьёва, которое считает формулой: «Личное самоотречение не есть отречение от личности, а есть отречение лица от своего эгоизма». Переходя от стихотворения «Друзьям» к циклу «На поле Куликовом», Ковальджи замечает, что у Блока словно был собственный компас, как у птицы, летящей на север весной. Здесь, как и в стихотворении «Друзьям», та же тоска, то же смятение – чувство исторической сопричастности судьбам России. Личная жизнь и русская история в нерасторжимом единстве, «кентаврическом»! Блок предчувствует исторический поворот в судьбах России. «Пусть возмездие, но не гибель!» «Он вышел тогда победителем»,– утверждает Ковальджи, но – «после «Двенадцати» его уже победителем не назовёшь».
Ковальджи вновь и вновь возвращается к поэзии любимых поэтов, заново открывая для себя страницы их жизни, по-новому, по-иному их прочитывая и осмысляя («Загадочное стихотворение Пушкина», «Две Марины», «Пушкин и Маяковский»). Часто это тонкие литературоведческие исследования, читать которые очень интересно. Он обнаруживает неожиданные сближения и переклички: Маяковский и Ахматова; Случевский («корявая предтеча Ахматовой»); Маяковский – Есенин – Мандельштам; Бальмонт – капитан Лебядкин (Достоевский); Тейяр де Шарден – Вернадский. Мистическая перекличка Лермонтова – предчувствие смерти – стихотворение «Сон» – с Пушкиным – смерть Ленского, стихотворение «Пророк». Непреднамеренные совпадения: у Блока с Есениным, у самого Ковальджи с Вийоном (!), Г.Иванова с Б.Чичибабиным, Маркузе с Герценом (!).
Хороши портреты: серьёзный – Арсения Тарковского, нежнейший – Ахмадулиной, или забавный – Поженяна. В другом случае – рассказ о встрече (с Твардовским); воспоминание (Паустовский); заметки, читая (Леонида Рабичева); разбор стихов – блестящий! (Ивана Жданова). Здесь просто физически ощущаешь удовольствие, которое испытывает автор, анализируя стихи коллеги. Вообще везде, о чём бы автор ни говорил, слышишь его голос, его интонацию.
Кирилл Ковальджи. Моя мозаика или По следам кентавра. – М.: Союз писателей Москвы. Academia, 2013
Эльвина МОРОЗ
Добавить комментарий