Песнь о любви Льва Тарана

№ 2014 / 19, 23.02.2015

Один известный литературтрегер как-то обмолвился: «Большие книги пишут для больших премий». Действительно, а зачем ещё их писать? Мало сейчас найдётся тем

Один известный литературтрегер как-то обмолвился: «Большие книги пишут для больших премий». Действительно, а зачем ещё их писать? Мало сейчас найдётся тем, а тем паче исполнителей, способных удержать внимание образованного читателя достаточно долго. Ста пятидесяти, двухсот страничный роман – это предел терпения самого терпеливого, заинтересованного книгочея. Всё сверх того – от премиальной либо издательской кабалы, или же от авторского многословия.

Лев Таран в середине семидесятых годов как будто чувствовал эту проблему, её приближение – вряд ли тогда она в полной мере существовала: время текло медленно, и люди готовы были тратить недели, а то и месяцы на прочтение одной книжки. Добавьте сюда ещё информационный, духовный голод советского человека и суровые рамки идеологии, превращавшие любую приличную (далёкую от официоза) книгу в некий кроссворд, в разгадывание потайных смыслов, изыскивать которые никогда не наскучивало. Множа и углубляя эти самые смыслы, а заодно и ища возможности избежать скуки для читателя и себя самого, Лев Николаевич Таран из мешанины жанров, из разностильных отрывков, стихотворных всплесков, дневниковых наивностей создавал свои крупные произведения – романы – хотя в итоге очень уж крупными они не оказывались.

«Алик плюс Алёна» (а именно о нём речь) прочитывается за вечер (довлатовская идеальная модель развлекательной прозы). Текст настолько грамотно сбалансирован, так вовремя меняет направленность и уклон, что спустя сорок лет, в совершенно ином веке и во многом в иной стране, читается на одном дыхании; чуть утомишься от юношеских откровений влюбляющегося героя, как текст разворачивается, откатывает назад, прямиком в Библию, и уже голосом современного Соломона воркует, поёт о любви, полной вселенских мелодик и интонаций. «Петь о любви, петь» – рефреном всплывает в каждой части и чуть ли не в каждой главке романа, и этот рефрен звучит как шаманский заговор, как молитва, как заклинание. Фоном разворачиваются события, страшные, непонятные, исключительно русские, или нет, скорее советские: пьянство, похмелье, убийство, «факинг», непривычно для семидесятых годов усложнённые жестокостями, некрофилией, надругательством над покойником и т.д. без конца. Грязь ли это? Конечно, не грязь; это – быт, реальность, текучка; ни черта, ни примета времени, а всегдашнее время, выражаемое не только правильными, дозволенными словами, как требует один из героев романа писатель Эн Эн, а записанное как попало, теми словами, которые приходят на ум, в сердце, теми, которые – на самом деле, без цензора, вне словаря. Такой мир и такой язык никогда не будет приятен для обывателя, что довольно парадоксально, ведь это и его язык тоже; но настоящий писатель и не рассчитывает на признание у филистеров, как, наверное, не рассчитывал бы на признание у своих героев. Он живёт этим миром; безусловно, писатель и сам таков, но в отличие от своих соседей, коллег и, может быть, персонажей он слышит этот рефрен – «петь о любви, петь», понимает его решающее значение и выпускает на волю, чтобы дать и другим возможность его услышать и что-то уразуметь, увидеть, спастись.

«Алик плюс Алёна» о том же, о чём все величайшие трагические произведения нашей цивилизации, о невозможности любви в нашем мире, о том, что любовь (Бог, счастье) всего лишь мечта; или реальность, но уже не нашего измерения. К любви здесь только стремятся, её жаждут, её хотят, и порой получают, но лишь на мгновение и то, как чаще всего бывает, мгновение это обманчиво и даже краткий миг овладения ею – иллюзия. За любовь здесь расплачиваются страданием, мукой, смертью. Об этом «Ромео и Джульетта», «Анна Каренина»… По-своему рассказал и по-своему чувствовал эту вечную драму Таран. Из высокого стиля в низкий, от блестящей версификации к наивному рифмоплётству, от бессознательных проборматываний до коротких ясных рассказов внутри романа движется его эмоциональная речь, не оставляя читателя в покое ни на минуту. Удивительным образом, в общем, прозаические строчки лишь одной постановкой цезуры превращаются в поэтический монолог, и этой поэзии веришь – настолько она откровенна и искренна, хотя совсем не метафорична, мало инструментальна.

Слово Тарана прямое, он ничего не скрывает, не приукрашивает, не юлит (а потом ещё говорят, что не бывает совпадений фамилии и характера). И если словом не бьёт наотмашь, то, по-видимому, из-за врождённой мягкости стиля, мягкости отношения ко всему: к литературе, к миру, к читателю. Материалом его поэзии (роман всё же скорее поэма, и не потому, что по виду стихотворного текста там больше, а по дыханию книги, по полёту) служат не лишённые романтической дымки, внешне убогие, но такие милые и простые, часто грубые, но понятные, человеческие – советские реалии шестидесятых-семидесятых годов. «Персонажи и события книги вымышлены» – так принято сейчас подстраховываться – от возможных исков, обид, выяснений. Таран не предуведомляет.

Его книга реальна не только по языку (он словно специально старается зафиксировать тогдашние оговорки, каламбуры, анекдотцы, молодёжный сленг; воспитанный на классике, в каком-то смысле, возможно, он тоже хотел создать маленькую энциклопедию семидесятых; а, возможно, он знал, что эпохи проходят, а с эпохами проходят не только люди, но и слова, и именно последние он думал спасти, если не от гибели, то от забвения); за каждым из его героев чувствуется прототип, реальность коего так близка, что роман порой кажется дневниковой заповедью, исповедью или откровенным рассказом за рюмочкой для друзей. Запредельно искренний тон чужд подцензурной литературе, но по сути именно он и есть признак настоящего, не подневольного творчества. Культурная среда тех годов, жёстко высмеянная Тараном предстаёт случайной, необязательной, пустопорожней, уступая ведущую линию каждодневности, неспешному, убогому, в общем, существованию, где работа, водка и бабы слились в одно неразделяемое и трагичное месиво.

На особом месте – поэзия; она всегда и она важна: форма важна, и форма без конца обсуждается, Таран явно чувствует себя новатором, и он новатор и есть, если не в абсолютном смысле, то для своего времени, безусловно; важно и содержание: поэзия как выражение, и как спасение и утешение тоже присутствует. Поэзия исходит из классики, которую Таран любит настолько, что не боится её потерять, вольно играя с нею, насмехаясь над нею, её утрируя и её убивая.

В независимой советской классике «Алик плюс Алёна» родственна «Москве – Петушкам», но во многом глубже веничкиной поэмы и поэтичнее; соотнесение этих книг – извечный временной спор Пушкина и Лермонтова, Битлз и Роллинг Стоунз, а точнее их поклонников и исследователей: если бы Лермонтов на десять лет раньше, если бы Роллинги чуть скорее. Ерофеевская поэма старше на пять лет «Алика плюс Алёны», и неизвестно чья книга была бы в обязательной программе советского андеграунда, обменяйся эти произведения датами написания.


Лев Таран, «Алик плюс Алёна. Роман Александра Лещёва», г. Смоленск, 2013 г., предисловие Евг. Попова.


Антон НЕЧАЕВ,
г. КРАСНОЯРСК

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.