Красный петух на столе и соло Протопопова

№ 2014 / 50, 23.02.2015

Давний чеховский спектакль Дмитрия Крымова «Торги» был очень интересен, и естественно было ожидать большого художественного впечатления и от постановки по мотивам «Трёх сестёр».

«Бальзак. Заметки о Бердичеве».

Школа драматического искусства.

Режиссёр-постановщик Дмитрий Крымов.

Давний чеховский спектакль Дмитрия Крымова «Торги» был очень интересен, и естественно было ожидать большого художественного впечатления и от постановки по мотивам «Трёх сестёр». Тем более что театр в последние годы работает в новом здании и, вероятно, имеет благоприятные условия для работы.

Спектакль проходит в небольшом зале, прямо на полу перед зрителями, рассаженными в виде буквы «П» – на той стороне, где не сидят зрители, находится подиум, где время от времени появляются некоторые действующие лица, главным образом председатель земской управы Протопопов, который в оригинале, как известно, лишь активно упоминается.

Спектакль начинается со зловещей похоронной процессии, под аккомпанемент немецкой песенки «Лили Марлен» почему-то на английском языке. Подумалось, что уже Тузенбаха хоронят – но нет, оказалось, это были воспоминания о похоронах генерала Прозорова, отца трёх сестёр, в Москве. После этого персонажи по-домашнему, запросто знакомятся со зрителями. Сценическое время запутано – с самого начала Наташа (Наталья Горчакова) носит на руках Бобика и Софочку, Чебутыкин (Александр Ануров) является с руками в крови (только что на операции погубил пациентку).

В спектакле немало элементов гротеска, они даже гипертрофированы. Можно подумать, что спектакль поставлен по заветам бессмертного театра «Колумб» (помните, текст Гоголя, стихи Шершеляфамова, литмонтаж Антиохийского; Подколёсин, Кочкарёв в балетных пачках и сваха в костюме вагоновожатого сделали обратное сальто и т.п.).

Многое в спектакле сделано методом «от противного», чтобы было непохоже на традиционные представления.

Маша (Мария Смольникова) и Ирина (Кристина Пивнева), миловидные актрисы, представлены в уродующем гриме, с клоунскими носами и наколенниками, Ирина – в отцовском кителе с эполетами. Вершинин (Михаил Уманец) без руки, зато Солёный (Евгений Старцев) в пенсне, с интеллигентской бородкой, длинными волосами и с целыми тремя руками, две из которых тягают гири разного веса, а третья постоянно пахнет – никто не может понять, чем (культурный зритель, конечно, знает, что трупом). Протопопов носит ветхозаветную длинную бороду, очки-велосипед со стёклами невероятной толщины, чёрный фетровый котелок и чёрный же лапсердак. В отличие от Ирины, он помнит, как по-итальянски «окно». И даже поёт для Наташи, с которой у него «романчик», неаполитанскую песенку «О соле мио». Подпоручик Владимир Карпович Родэ (Борис Оплетаев), по совместительству физрук в местной гимназии, учит гимназистку делать в лесу стойку на голове. Когда Солёный говорит «цып, цып, цып», на сцене появляется живой петух. Потом начинает кукарекать и Тузенбах (Вадим Дубровин), размахивая красными перьями (он – горбатый, с клоунским, как и у сестры Прозоровых, носом). Он же, увлечённый православием, речи о жизни будущих поколений произносит по-церковнославянски, нараспев, как проповедь священника. Затем дерётся с кем-то. Надо отдать должное петуху: достойно и молча всё выдерживает – наверное, профессионал цирка. Потом происходит пожар в тазу на столе. Является тучный Чебутыкин. Разглагольствует о Шекспире и почему-то о Мольере (вместо Вольтера). Он пьян. Тушит пожар струёй из резиновой клизменной груши, торчащей откуда-то из района брючного кармана. Потом все жертвуют погорельцам платья и юбки и остаются в исподнем – даже Андрей, который изначально был в женском платье. Наконец, хоронят уже Тузенбаха, но «Лили Марлен» теперь поют в оригинале, по-немецки – вероятно, в честь барона, хоть и православного, но немца.

В спектакле Д. Крымова литмонтаж покруче, чем у Антиохийского. Но это играет и злую шутку. В прессе уже отмечалось, что при обилии остроумных находок-гэгов спектакль очень интересен в пересказе, а вот смотреть его не так увлекательно. Причина – от драматургии Чехова остались рожки да ножки, а другой драматургии привнесено мало, только аллюзии, слабо сцепленные объединяющей мыслью или идеей. Из-за сокращения текста утрачено множество замечательных реплик. Больше всего, пожалуй, пострадал образ Маши, намеренно превращённой в клоунессу (большинство других героев и у Чехова-то были почти фарсовыми).

Положительное же значение спектакля в том, что воспоминание о куче остроумных находок и трюков всё же остаётся и заставляет зрителя ещё раз задуматься о смысле гениальной пьесы классика.

Ильдар САФУАНОВ