Евгений Осетров. ЗОВ ИСТОРИИ

№ 1981 / 7, 13.02.1981, автор: Евгений ОСЕТРОВ

Владимир Чивилихин. «Память». Роман-эссе. Журнал «Наш современник». № 2, 1978, №№ 8, 9, 10, 11, 12, 1980.

---

 

Настоящее неотделимо от прошедшего – последнее постоянно напоминает о себе, хотим мы этого или не хотим. «Весь в деда пошёл», – говорят окружающие о младенце, которому – «без году неделя». Улыбка и глаза, смотрящие на нас со старой псковской фрески, буквы, выцарапанные на новгородской бересте, звуки рожка владимирского пастуха, помнящего предания времён Андрея Боголюбского, очертание храма, столетия господствующего над пойменной местностью в Звенигороде, заставляют думать о том, что прошлое не ушло. Оно сказывается в словах и действиях, влияет на жизнь, намекает на будущее. Более того, история – грозное оружие, помогающее народу и народам выстоять в борьбе с опасностью, откуда бы она ни возникала. Если у меня нет родного пепелища, то я не я, а перекати-поле. Не случайно в годы Великой Отечественной войны так мощно и надёжно звучал голос истории и родились ордена, носящие имена Александра Невского, Александра Суворова, Богдана Хмельницкого…

Владимир Чивилихин составил себе писательское имя повествованиями о наших днях, обращёнными – по преимуществу – к молодому поколению. Он, давно и успешно работающий в литературе, отдал изрядную дань тому, что принято именовать документальностью, памятуя о том, что нередко жизнь и невыдуманные события увлекательнее любого вымысла. Владимира Чивилихина легко представить в толпе его действующих лиц, литературных героев книг, которые мы все знаем и любим, – «Про Клаву Иванову», «Серебряные рельсы», «Ёлки-моталки», «Над уровнем моря», «Пёстрый камень», «По городам и весям». Доверительно и естественно входя в жизнь воссоздаваемых им типических образов, писатель рисует личности так, словно только что перевоплотился в них, веря, что они – его любимые герои – горы свернут. Таков неисчерпаемый запас их духовной и физической крепости, круто замешанной на молодости, уверенно чувствующей себя на родительской земле. В своё время критика прошла мимо повести «в письмах» Чивилихина, не оценив по достоинству «Пёстрый камень», где действует, побеждает, гибнет, но навсегда остаётся в памяти читателей юный и непосредственный герой, человек редкого душевного обаяния, практической сметки, знающий (пережил фронтовое детство!), почём фунт лиха.

Художественно постигая действительность, Владимир Чивилихин пришёл к Истории. В этом сказалась своего рода неизбежность. На пороге нового тысячелетия – оно теперь не за горами – ход вещей привёл к тому, что возникла необходимость ощутить живую связь времён. Отсюда и «роман-эссе», выразительно названный – «Память».

В последние годы у нас появилось немало книг, рассказывающих о прошлом. Несомненное преимущество «Памяти» в том, что автор подошёл к былому со жгучей меркой современности, взглянул на Историю, не отказываясь от злобы дня, от жизни, которая бушует за окном. Владимир Чивилихин следующим образом определил замысел произведения: «…Давно ушедшие люди с их страстями, помыслами и поступками, движения и подвижения народов, царства и кумиры, великие труды миллионов, моря их крови и слёз, разрушающее и созидательное, пёстрые факты, широкие обобщения, разноречивые выводы – в этой бездне минувшего так легко и просто потеряться, растворить себя в том, что было и больше никогда не будет, и поэтому будто бы так легко и просто обойтись без всего этого, прожить оставшееся время сегодняшним днём, найдя радость в честном заработке на кусок хлеба для своих детей. Однако память – это ничем не заменимый хлеб насущный, сегодняшний, без коего дети вырастут слабыми незнайками, не способными достойно, мужественно встретить будущее». Понятнее не скажешь.

Одно время было модно обращаться к отдалённым эпохам, создавая аллегории, облекая героев наших дней в допотопные костюмы, прозрачно намекая на возможность бесконечно разнообразного отношения к миру. Таким образом, Истории отводилась подчинённая роль – куда повернул, так и вышло. «Память» – не наставительное сочинение. «Память» – роман, который, действуя на воображение и разум, учит, не поучая. Цепочка картин, образов, сопоставлений, относящихся к различным эпохам отечественной истории, красноречиво говорит сама за себя.

В своеобычном романе Владимира Чивилихина, собственно, два действующих лица – Автор и Любознательный Читатель. Вся ткань повествования – разговор, диалог, спор, поиск, уточнения, пояснения. Читатель ставит вопросы – нередко в лоб, и автор отвечает – страстно, заинтересованно, убедительно, красочно, живописно и точно. Теперешний энергичный книгочей прихотлив, и длинноты беседы, как бы она ни была увлекательна, могли бы его пресытить. Романист вплёл в «движение времени» подлинные голоса истории – звучат слова деятелей былого – воинов, декабристов, подвижников, искателей истины, – а также документы, признания, оценки историков, поэтические, политические и философские формулы. Вводятся в широкое употребление факты, бывшие до сих пор уделом узких знатоков. Прибёг автор и к устному преданию, сообщая нам свои беседы с заинтересованными лицами, рассказывая о том, что помнят друзья, враги, родственники, хвалители, хулители. Эта поразительная полифония дала жизнь страницам, заставив тени минувшего одеться в живую плоть, заговорить, отвечать перед потомками. Знание современности, умение её вопрошать, докапываясь до истины, пригодились Владимиру Чивилихину, когда он с фонарём-словом отправился в потаённые и манящие глубины истории.

Муза Клио нуждается в том, чтобы её время.от времени озаряли светом. И до Николая Карамзина, создателя художественных образцов исторической прозы, существовали повести и поэмы, трагедии и научные сочинения, посвящённые событиям минувшего. Но Пушкин был тысячекратно прав, когда сказал, что людям его времени казалось – Древняя Россия найдена Карамзиным, как Америка Колумбом. Литературный и гражданский подвиг создателя «Истории государства Российского» обеспечил несколько поколений читателей духовным богатством, без которого жизнь непредставима, хотя многие прогрессивно мыслящие современники, в частности декабристы, справедливо отмечали историческую узость автора, идеализировавшего отжившие общественные отношения. Былое, как и современность, не полно без художественного слова. Напомню слова Карамзина; «История, отверзив гробы, поднимая мёртвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, представляя воображению ряд веков с их отличными страстями, нравами, деяниями, расширяет пределы собственного бытия; её творческою силою мы живём с людьми всех времён, видим и слышим их, любим и ненавидим; ещё не думая о пользе, уже наслаждаемся».

В наше время, в предвоенные годы, Алексей Толстой, Вячеслав Шишков, Алексей Чапыгин и их блистательное окружение, в котором тоже были звёзды первой величины, создали школу исторического романа, воспринимаемого ныне как классика. Одновременно это было и новым «открытием истории», увиденной после грандиозной социальной ломки глазами нового общества. Ныне Владимир Чивилихин повёл читателя восьмидесятых годов по кругам Истории, разговаривая с ним как современник с современником. Нет возможности даже вкратце пересказать содержание «Памяти». В центре произведения – русское героическое Средневековье, когда было оказано сопротивление иноземному нашествию с Востока, бессмертный урок истории, забывать о котором недопустимо. Писателю свойствен вещный (не археологический!) подход – он приглашает нас прикоснуться пальцами к вещи, помнящей взгляды и руки тех, кто давно исчез. Рассматривая грубый каменный крест, напоминающий человека с раскинутыми руками, Чивилихин рассказывает о том, как грабительское войско степняков пришло к городу лесной Северской земли: «Не перед камнем стою, а перед глубокой многовековой тайной! Победоносное степное войско было сковано железной цепью организации и послушания, умело применяло осадную технику, обладало огромным опытом штурма самых неприступных твердынь того времени, руководилось поседевшим в жестоких боях главнокомандующим и – сорок девять дней штурмовало деревянный лесной городок, семь недель не могло взять Козельска! По справедливости Козельск должен бы войти в анналы мировой военной истории наравне с такими ратоборческими гигантами, как Троя и Верден, Смоленск и Севастополь, Брест и Сталинград». Я нарочито выбрал публицистическое отступление, ибо в нём характерный сгусток авторской мысли. А перед этим писатель только что рисовал картины, на которых видны каждая подробность, любой световой блик, умелый удар кистью. Мы, читатели, вместе со степным полководцем рассматриваем только что сооружённую переправу: «Брёвна лежали плотно, связанные волосяными арканами, урусской вервью и трофейными тканями, скрученными в жгуты. Стань пропускала по два всадника в ряд…». Художник всё видит своими глазами: «Когда над лесами показались чёрные тучи воронья и синие дымы, по лестницам взобрались на стены последние козельские сторожа». Приведу ещё одну подробность, превосходно работающую в общем повествовании: «Если рязанцы, коломенцы и москвичи не успели наморозить на ворота толстого ледяного щита, на откосном скользком основании которого нельзя было установить осадных орудий, то у новоторов и козельцев для этого было достаточно времени. Должно быть, всё население Козельска в морозные дни и ночи по цепочке поднимало из речных прорубей воду, намораживая её на самое уязвимое место крепости. Ледяной панцирь, наглухо прикрывающий ворота, делал их неуязвимыми, и такой способ защиты крепостей применялся на Руси ещё с языческих времён в тревожные зимы, когда опасность нападения врагов возрастала».

Страницы, рассказывающие о том, что происходило в Козельске и возле него, читаются с захватывающим интересом. Они напоминают – по своей напористой страстности – репортаж с театра военных действий, переданный очевидцем. Но самостоятельное событие, как бы оно нас ни волновало, в романе – только звено, помогающее выработать отношение к совокупности важнейших вопросов, по которым полыхает спор.

Прямо-таки по соседству с героическим Козельском – новелла о партизанской газете (цитаты из неё бьют без промаха!) «Народный мститель», один из номеров которой в августе сорок третьего года был отпечатан… на бересте: «Каждая буковка вдавилась, как в древних новгородских, смоленских и витебских берестяных грамотах, и заполнилась навеки типографской краской…». Разновременные истории спаяны в «Памяти» стилистическим единством и общностью естественной разговорности тона. Тут и в помине нет ничего напоминающего «рваную» композицию или «игру ума», бесконечное и прихотливое припоминание несообразных разностей многоцветной яви. Нет, диалог автора с читателем носит плавный и последовательный характер, в котором минув шее и настоящее – единое целое, что отвечает и идейной установке автора, убедительно показывающего, что спор идёт о ценностях, которыми нельзя поступаться.

Мастерство Владимира Чивилихина, заставляющее нас воочию увидеть, что на свете нет ничего фантастичнее человеческой жизни, родилось не на пустом месте. При чтении «Памяти» возникают замечательные страницы «Русского леса», где читается лекция (произведение в произведении!) о нашей лесной судьбине. Уроки Леонида Леонова оказались для Владимира Чивилихина на редкость плодотворными. Не подражая, не копируя, Чивилихин и как автор страстных книг о защите природы, и как создатель нового романа-спора ухватил главное в манере автора «Русского леса» и – перед нашим взором возник многоцветный, но единый сплав художественного и публицистического.

Совершенно особую сторону «Памяти» составляют разнообразные и довольно-таки яростные полемики, которые ведутся в романе по ходу повествования. Тут нет литературных и исторических схваток, которые нередко происходят ради того, чтобы дать выход на люди остроумию. Приведу пример. Почему степняки избрали именно этот путь, а не иной? Вопрос не праздный, ибо за ним – ключевые проблемы отечественной истории: «Ответ на этот важный вопрос помог бы рассеять множество исторических недоразумений, увидеть путаницу, разнотолки и ошибки в бесчисленных описаниях давнего лихолетья, расстаться с некоторыми наивными представлениями, застрявшими в нашей памяти с младых, как говорится, ногтей. Помню, меня поразило в юности, что В.Ян, написавший тысячи страниц о нашествии орды на Русь, ни одной из них не посвятил ключевому событию весны 1238 года – двухнедельной обороне Торжка».

Автор воздаёт должное тем, кто внёс лепту свою в постижение родной истории. Так по ходу повествования воссоздан трогательный и прекрасный портрет Петра Дмитриевича Барановского, знаменитого московского архитектора-реставратора, делами и жизнью которого столица не может не гордиться. К хулителям, а тем паче к клеветникам автор беспощадно строг.

Не думаю, чтобы всегда и во всём романист был безусловно прав, хотя многие его догадки и предположения поразительны. Вполне возможно, что есть в романе спорное и предположительное – о своём прошлом мы знаем далеко-далеко не всё, – но ведь смысл повествования заключается в том, чтобы приобщить читателя к размышлениям на тему – каким, образом смогли уцелеть наши предки в той древности, когда бесчисленные орды завоевателей уничтожали без следа народы и растворяли в дыму истории даже память о них…

Эпиграфом к «Памяти» Чивилихина могли бы служить слова Василия Осиповича Ключевского: «Изучая предков, узнаём самих себя, без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем пришли в мир, как и для чего живём, как и к чему должны стремиться».

 

Евгений ОСЕТРОВ