Р. Палехов. ГОРСТЬ ЗЕРНА

№ 1960 / 74, 22.06.1969, автор: Роман ПАЛЕХОВ

Добрые шофёры водят машины по дорогам Поволжья! Подбросит вас такой шофёр километров за сорок, а спросишь, сколько, мол, за сие причитается, – он смутится, поглядит на акселератор, под ноги, да ещё и картуз на глаза надвинет. «Да что вы! – скажет. – Зачем?» И если возьмёт, то разве только на папиросы.

Таким был и Николай, совсем молодой шофёр, позапрошлогодний десятиклассник. Даже и не таким, а лучше. Во всяком случае, за три дня перевозки пшеницы Саша не раз наблюдала, как избегает он «денежных» разговоров с попутчиками. А если кто попытается непременно отблагодарить, Николай разозлится и закроет окно кабины. «Ямщик я, что ли, «на чай» брать!». Саша сидела в кабине, как в своей собственной комнатушке, – и ничуть этого не стеснялась. Её подруги-ссыпщицы отлично всё понимали. Одна из них, худая, веснушчатая Ольга завидовала, а две другие радовались чужому счастью. Но никто из них даже не намекал, что, мол, хватит одной кататься на мягком сиденье, дай и другим. Пусть у Сашки покружится голова: её это время.

А у Саши и впрямь голова кружилась. Целый год она не видела Николая. Заехал в последний раз в машине, когда стажировку ещё проходил, – а потом как сгинул Видно, не мог: райцентр и от его, и от её села не близко, а машина казённая. Дa и то, прибавить ещё, что шофёр он молодой, неприлаженный, а машину ему дали старую – много с ней, должно быть, пришлось возиться… Словом, Саша верила – и ждала. Дождалась!

Загорелые руки цепко держат баранку.

Летит под колёса грейдер, и кажется Саше, что машина висит в воздухе, словно люлька, и под ней легко кружится земной шар, осторожно касаясь колёс. Ах, хорошо…

В деревне так: вроде дружат парень с девушкой, а вроде и нет, но потом вдруг он придёт и скажет: «Ну, Саша, я так надумал…» Никто наперёд не знает, когда этот день наступит.

За три дня Николай с Сашей переговорил многом, но о том, как им быть дальше, не обмолвился даже намёком. Правда, осенью Николай уйдёт на военную службу. Однако, несмотря ни на что, девушка чувствует, знает, что раньше призыва он на закате солнца постучит в дверь её дома, опустит свои быстрые шофёрские глаза и снимет на пороге картуз…

В полдень по ветровому стеклу застучали песчинки. Сперва будто из баловства, щепотками, лёгким налётом, потом чаще, злей, гуще. Bсё кругом посерело. Поднялся ветер. А через час на месте солнца осталось только тревожно мигающее оранжевое пятно.

Саша уже не глядела через решётчатое оконце в кузов. Сначала её подруги подставляли спины ветру с песком, а вот теперь легли в ряд на пшеницу и спрятали лица в зерно. Её, может быть, и кольнула бы совесть, но ехать в кабине сейчас тоже не было удовольствием. По вискам Николая текли ручьи пота. Он теперь даже и не пытался править одной рукой, а другой обнимать. Где там! Машина, будто слепая, ныряла в тучах грязно-жёлтой пылищи, и неизвестно было, что у неё впереди, сбоку и под колёсами. Но совсем становилось страшно, когда из мрака выскакивал радиатор встречной машины: «встречняк» проносился почти борт к борту, как реактивный истребитель, с коротким свистом-вскриком «И-и-и. Ай!». В такие секунды желваки на лице Николая становились белыми, а сердце Саши повисало на волоске… В закрытой кабинке – чад, кругом мутная тьма – и слепая тяга мотора.

Песчаная буря…

От моста начали подниматься к седловине холма заросшего лесом. Здесь было затишье.

На изволок Николай вёл тяжелогрузную машину медленно, объезжая промоины: небольшой крен – толчок, и зерно может стечь.

На одном из таких заворотов справа оказался другой грузовик. Его вела чернобровая женщина в шифоновой жёлтой косынке. Над бортом чуть были видны запылённые головы человек десяти мужчин и женщин, дужки плетёнок, тюк полосатых матрацев и новое оцинкованное корыто.

– В район ездили, на базар, – определила Саша. – Поздний вишняк и смородина там, говорят, дешёвые.

Николай не ответил, даже не посмотрел на тот грузовик.

Какое-то время машины двигались рядом – фара к фаре. Но короткое это соседство сразу не понравилось Саше. Будто чернобровая назло подсела к ним на скамейку – к Николаю и Cаше.

– Отстань, – сказала она.

Но Николай не послушался. Даже напротив, он азартно сощурил глаза и заставил сильнее работать мотор. Тогда Саша быстро опустила стекло и звонко крикнула «шоферихе»:

– Давай вперёд! Чего своим барахлом загородила дорогу?..

Чернобровая подняла руку, повертела в воздухе пальчиками и тоже крикнула – только не Саше:

– Коля, привет!

Она была черноглазой и круглолицей и вовсе не пожилой, как сперва, через стекло, показалось Саше.

Встречный порожняк заставил Николая отстать. Проехав вперёд, «цыганочка» тотчас подняла стекло дверцы.

Саша так и осела вся.

– Что ж на приветствия не отвечаешь? – ехидно спросила она.

Николай промолчал.

– Знакомая, что ль?

– Работали вместе.

– А-а. Тогда ясно.

Николай в ответ на это только бровью повёл.

Саша вытащила из-под платка кисть короткой толстой косы и стала с усилием переплетать её.

Вот и поблёкла радуга над её головой. Что же: никуда не уйдёшь – в дружбе её с Николаем был, да был перерыв, целый год неведомой пустоты. Конечно, жил в городе, а город не безлюдная степь… Невольно вспомнилось, как год назад Николай приезжал к ней. Что-то не очень ласковым был он тогда. И говорил мало…

– Что же не остался в городе-то? – спросила она, вызывая Николая на прямой разговор.

– Да вот, не остался… – ответил он и как будто задумался. – Видишь, это только так кажется, что шофёрам всё равно, где работать. А мне в районе не по сердцу пришлось. На месте вроде и не видишь, делаешь что-то, а дела-то не видать. А то и вовсе вроде на побегушках. Один раз кроватную сетку за двадцать километров возил. Тут не хочешь, да начнёшь чаевые брать…

Говорит Николай! А что говорит? Об этом, что ли, спрашивают его. Конечно, Саше было бы противно, если б он рассыпался перед ней другими словами: «Вот, мол, не мог без тебя, сколько же нам можно быть врозь…» Но и то, что он сейчас говорил, казалось Саше фальшивым.

А наверху, в кузове, Ольга пела частушки. И пела не какие попало, а все с намёком:

По лесочку волна бьёт –

Намокли подмёточки.

Пароход большой идёт –

Раскачались лодочки.

«Заметила всё, – подумала Саша. – Насмехается: «Раскачались лодочки… Теперь не скоро угомонится». Она подняла стекло, чтобы не слушать.

Молча поднялись на седловину холма.

Это было очень высокое место. Песчаная буря натворила здесь самый злой ералаш. Ветер нёсся сюда с широкой долины, с воли, с разгона. Пыль от колонны машин тут не клубилась: ветер хватал её прямо из-под колёс и швырял в лесной прогалок, как в продувную трубу. Весь воздух был пронизан летящим песком. Грузовики спускались вниз медленно, осторожно: срывало зерно.

Сквозь гул мотора Саша вдруг услышала треск: по ветровому стеклу сильно, будто еловой веткой, хлестнуло песком. На мгновение вокруг стало темным-темно. Николай подался вперёд, стараясь увидеть хоть что-нибудь впереди. Но… не увидел. Машину качнуло, потом подбросило кузов. И сейчас же вверх, словно вода, подлетело зерно, и пшеница плеснулась по листве черноклёна.

Николай напружинился весь, потянул на себя тормозной рычаг, упёршись ногами в пол, точно пытаясь спиной задержать грузовик. Потом выскочил из кабины.

– Глаза тебе застегало через стекло! – крикнула вслед ему Ольга, вытирая концом платка совершенно бурое от веснушек, загара и пыли лицо.

Не успела Саша опомниться, как Николай возвратился.

– Выходи, – коротко приказал он, поднимая сиденье. Там, под сиденьем, был у него плащ.

Девчата бежали за Николаем, держа руки но швам, как солдаты: бесстыжий ветер тут что хотел, то и делал с их несчастными юбками.

Остановились у дуба, возле которого рос черноклён. Узловатый корняга от дуба торчал из земли рядом с кюветом. На него и наскочила машина Николая.

Кое-как расстелили плащ, укрепили его камнями и стали сгребать руками пшеницу. Какая уж это была пшеница – полведра зерна, полведра песку…

Ольга кряхтела, ползая на коленках: одной рукой она сметала в кучку зерно, а другой «тормозила» юбку. И другим девчатам было не легче: нагребут холмик, а станут пересыпать на плащ – и скорей хватаются за подол. А Николай был рядом и тоже трудился. Ольга не выдержала, наконец:

– Пошёл, Колька, к чёрту отсюда! Иди, вон, в кустах греби: там повыше. Обниматься поменьше надо.

– Да нужны мне ваши подолы,– пробурчал Николай, но всё же полез через кювет в кусты.

– Здравствуй, Коленька! – раздалось над ним.

– Здравствуй, Зоенька! – в тон прозвучал ответ Николая.

Чернобровая «шофериха»! В лицо Саши словно стегнуло песком.

– Грибки собираешь, Коль?

– А ты барахлишко возишь?

– Сбросил немного?

– Самую малость: булки четыре хлебца. Чего прибежала-то?

– Думала, колесо потерял.

– За своими следи.

– Дошёл парень до ручки: землю руками скребёт. Шофёрское ли дело! А то девчата одни не управятся…

– Давай, шагай отсюда,– сказала ей Ольга. – Расцыганистая какая.

– Прощай, Коля. Грязный – умойся…

– Прощай. А ещё раз заедешь справа – фару собью.

Саша испытала то самое чувство, что испытывала она не раз, когда при быстрой езде легко подбрасывало на сиденье и так же плавно, аккуратненько опускало. Только теперь ее подбросило очень тяжёлой, а опустило лёгонькой ну совсем невесомой. Ей стало радостно, нестерпимо хотелось смеяться. Она не заметила даже, как Николай, опоздав к концу дела, пересыпал последнюю горсть пшеницы не в завязанный плащ, а зачем-то в её ладони.

– Положите узел этот в углу, приказал Николай девчатам. – Не высыпайте.

– И-их! – взвизгнула Ольга. – Жёнушку поучи…

Саша впорхнула в кабину. Она с наслаждении наблюдала, как очень спокойно Николай вынимал из шкафчика папиросы, как по-взрослому прикуривал, жмурясь от дыма.

Они уже ехали, когда девушка почувствовала, что руке её тепло. Развела пальцы: мокрые зёрна пшеницы согрелись.

Ах, если б не ехать, постоять хоть немного! Неужели бы Николай не обнял её, Сашу, сейчас, сейчас, когда ей так хорошо…

Но он ухитрился обнять её и на спуске – правда, только лишь на секунду, но очень крепко.

И Саша уже видела наяву тот самый вечер, когда Николай войдёт в её дом – и снимет на пороге картуз. Рабочий их день подходит концу; наверно, сегодня придёт…

А ладошка у Саши совсем стала горячей. Только теперь ей не хотелось её раскрывать; пусть она бросит эту горстку тёплой пшеницы на элеваторе – в общую кучу…

 

Роман ПАЛЕХОВ