ПАМЯТЬ ОГНЕННЫХ ЛЕТ

№ 2005 / 16, 23.02.2015

 

В этот день центром Берлина стал восточный район Карлсхорст. Приготовления к церемонии начались с утра, когда во двор бывшего немецкого военно-инженерного училища начали съезжаться машины генералов, командующих армиями и корпусами, многочисленных военных корреспондентов и кинооператоров.

В зале, предназначенном для церемонии, несколько наших офицеров расставили на столах чернильные приборы, разложили бумагу и простенькие ручки, какими пишут школьники. Должно быть, старшина из комендантской роты штаба фронта не нашёл лучших в разрушенном городе. На столах стояли ещё пустые школьные чернильницы и лежали пачки наших папирос «Беломорканал».

Всё здесь выглядело предельно скромно и по-фронтовому просто. В зал, заглянуть на столы, на стены с цветными олеографиями в рамках, то и дело входили генералы, прибывшие с разных концов фронта. Мне запомнилось, как один из офицеров, отвечающий, видимо, за порядок в зале, ходил между столами и уже несколько раз заново переставлял стулья. В углах зала суетились и громыхали своей аппаратурой кинооператоры.

Уже под вечер, когда закатившееся солнце позолотило железную крышу инженерного училища, одну из немногих крыш в Берлине, не разорванную осколками мин и снарядов, пронёсся слух, что церемония скоро начнётся. Однако в ожидании прошло ещё несколько часов. Стемнело. Наконец, без десяти минут двенадцать по московскому времени, а следовательно, без десяти десять по берлинскому, в зал заседаний начали входить представители союзного командования, дипломаты, многочисленные корреспонденты, кинооператоры, прилетевшие на самолётах из США, Англии, Франции. Вдоль стенки выстроились наши фото- и кинооператоры, они заняли места в проходах между столами.

Ровно в полночь зажглись все люстры в зале. И первая фраза, которую произнёс председательствующий маршал Г.К. Жуков, обращаясь через переводчиков ко всем присутствующим, была такова:

«Господа, мы собрались сюда, чтобы предложить представителям верховного немецкого командования подписать акт о полной и безоговорочной капитуляции…»

Он добавил ещё несколько слов, объясняя цель заседания. Речь его была предельно краткой. Не было нужды пространно разъяснять значение этой исторической церемонии. После этого приказано было ввести в зал немцев. И сразу наступила тишина такая, что стало слышно дыхание соседа.

Все взоры обратились к раскрытым дверям в зал, за ними просматривалось несколько метров коридора.

Этот звук родился сначала как будто бы далеко. Странный ритмический звук. Признаться, я не сразу догадался, что это. Постукивание усилилось. Ещё минута. И стало ясно, что это немецкие генералы, чётко отбивая по паркету прусский шаг, приближались к дверям зала.

И вот они появились в дверях: Кейтель, Фридебург, Штумпф. Позже я видел кинодокументы Нюрнбергского процесса. Кейтель вместе с другими гитлеровскими главарями находился на скамье подсудимых. Он сидел там сгорбившись, с худым лицом, потухшими глазами — так быстро он потерял свою петушиную осанку. Но в ту ночь перед нами стоял ещё другой Кейтель. Дородный генерал, с румяным полным лицом, с подчёркнуто гордой осанкой, с прусской чванливостью. Должно быть, в ту минуту он ещё не видел перед собою нюрнбергской виселицы. Может быть, вместе с другими фашистскими генералами он ещё надеялся, что выйдет сухим из воды, останется в живых, с тем чтобы снова служить нацизму…

Со своей звукозаписывающей аппаратурой мы находились вблизи от нами же установленного микрофона, прямо перед столом президиума. Тут же, примыкая к микрофону, находился столик для двух переводчиков на английский и немецкий. Чуть левее, прямо напротив входной двери, стоял стол для немцев, за который уселись Кейтель, Фридебург и Штумпф. За их спинами выстроились трое адъютантов в соответствующих мундирах армии, флота и авиации разгромленной нацистской армии.

Сама процедура капитуляции описывалась уже не раз. Всему миру известны снимки ключевых моментов заседания, подписания актов на четырёх языках. В эту историческую ночь газеты всех стран оставляли на первых полосах места для экстренных сообщений и фотографий. Всюду ждали специальных киновыпусков о капитуляции в Берлине. Надо ли удивляться тому, что в зале находилось тогда множество журналистов, фото- и кинорепортёров из всех стран-союзников.

Кейтель подписывал листы Акта, методично откладывая в сторону ручку и выбрасывая движением века из левого глаза стёклышко монокля. Приподнимая голову, с одним и тем же выражением готовности и внимания смотрел на советских генералов и главным образом на маршала Жукова.

В то мгновение, когда сам маршал Жуков, коротко вздохнув, первым поставил свою подпись на документе — в зале напряжение, казалось, достигло наивысшего накала, — все корреспонденты устремились к столу президиума и начали его буквально «штурмовать», чтобы найти наилучший ракурс, сделать исторический снимок.

И в этой стихийно возникшей сумятице, в этом сдержанном и одновременно почти нерегулируемом возбуждении всё же выделялась главная психологическая нота, которая и врезалась мне в память.

Это было сознание огромного нравственного превосходства, достоинства силы и благородства целей, которые освещали этот торжественный триумф победителей, главным образом советских людей, больше всех вложивших сил в эту войну и поставивших фашизм на колени.

В течение всего заседания я вёл на листе бумаги поминутную запись церемонии в дополнение к тому, что фиксировалось через микрофон на пластинку.

Две краткие речи маршала Жукова при открытии и в заключение заседания. Два «яволь» Кейтеля и поднятая вверх бумага в руке и ответ на вопрос председательствующего Жукова о том, ознакомилась ли немецкая делегация с Актом о полной и безоговорочной капитуляции и готова ли она его подписать?

Но зато как эмоционально насыщены были эти сорок пять минут, как выразительны лица, жесты, глаза, улыбки, как контрастировали ликование и злоба, радость и ненависть, бессильная, с трудом сдерживаемая.

Никогда мне не забыть спокойного, по-деловому слегка озабоченного, сильного и прекрасного в своей волевой сосредоточенности лица маршала Жукова. Он то разговаривал с сидящим рядом генералом Соколовским и дипломатом Вышинским, то подписывал документы, то задумчиво посматривал куда-то в глубину зала, поверх голов Кейтеля и сопровождающих его адъютантов.

Закончилась процедура, и майор-переводчик громко передал команду: «Немецкая делегация может покинуть зал».

И опять натянуто-вычурным жестом Кейтель выбросил вперёд руку с фельд-маршальским жезлом. Круто повернувшись, немцы, отбивая прусский шаг, удалились в глубь коридора.

И тогда словно бы вздох радостного облегчения пронёсся по залу. Зажглась ещё одна люстра, и стало ещё светлее. Раздвинулись портьеры на окнах, и на площадку перед домом брызнул свет из первых незамаскированных окон в Берлине. Так начались здесь первые сутки мира.

 

Анатолий МЕДНИКОВ

 

Анатолий Михайлович Медников Великую Отечественную войну начал солдатом Истребительного батальона, затем был полковым разведчиком на Западном фронте, сапёром, получил два тяжёлых ранения. В конце войны он — военный радиожурналист и в этом качестве принимал участие в боях за Берлин, вёл важнейшие радиозаписи в ходе Берлинского сражения, в том числе и историческую запись заседания по капитуляции фашистской Германии в Карлсхорсте в ночь на 9 мая 1945 года.