Анна МАРАНЦЕВА. ГРЯЗЬ
(Рассказ; предисловие А. Рекемчука)
№ 2001 / 22, 28.05.2015, автор: Анна МАРАНЦЕВА
На 1-м курсе Литературного института студенты моего семинара пишут «неформальные автобиографии», то есть не по форме отдела кадров, а от души. В тетрадках, исписанных ещё детским школярским почерком, либо уже на страницах компьютерной распечатки возникают незатейливые исповеди, юношески-максималистские оценки окружающей действительности, сюжеты будущих рассказов, повестей…
Тетрадка первокурсницы Анны Маранцевой впечатлила даже такого закалённого читателя, как я.
Ей 16 лет, она родилась в одном из рабочих посёлков Подмосковья, где все люди знают друг друга с детсадовской поры до глубокой старости. В школьном классе девочке-заморышу была отведена роль «чучела», подобного тому, что сыграла в одноимённом фильме Кристина Орбакайте. Но инстинкт Золушки неистребим. Девочка послала письмо в редакцию популярного среди подростков журнала «Cool Girl» («Крутая девчонка»), предложив себя на роль фотомодели. И чудо произошло! В одном из номеров журнала появилась фотография юницы нестандартной внешности – характерной, броской.
Подружки отреагировали на публикацию так, как и следовало ожидать: «чучело» избили прямо в классе, дружно и жестоко, чтоб «не высовывалась», чтоб «не воображала». Однако на школьном крыльце исцарапанную дебютантку уже ждала младшеклассница со свежим номером «Крутой девчонки»: просила автограф, а то, мол, не поверят, что учимся в одной школе…
Так началось шествие Анюты Маранцевой по страницам глянцевых журналов и подиумам. Богатые бизнесмены предлагали ей встречи и деньги. Она была актрисой «Светового театра». Снялась в телевизионном фильме о молодой поэтессе, погибшей в автокатастрофе, той самой, что написала текст песни «Позови меня с собой…», которую поёт Алла Пугачёва. Но когда «счастье» отворачивалось, не чуралась и обыденной работы: продавала в магазине дублёнки, служила горничной, что и стало сюжетом публикуемого рассказа «Грязь».
В творческом конкурсе Литинститута 2000-го года моё внимание привлекла рукопись Анны Маранцевой – рассказ «Школа выживания», где рассказывалось о событиях десятилетней давности, когда в школе уже не было октябрят, пионеров, комсомольцев и на уроках перестали рассказывать детям о «дедушке Ленине», но на партах ещё не появились учебники, замешенные на крутом антисоветизме, на презрении к подвигу народа в Великой Отечественной войне, когда в классах ещё не приобщали ребят к основам религии, но предлагали обучаться медитации…
Анна Маранцева стала студенткой Литературного института. Мы разработали с нею индивидуальную творческую программу, целью которой была автобиографическая повесть с условным названием «Анюта».
Однако с героиней и автором этой повести не соскучишься!
В один прекрасный день Маранцева объявила, что категорически отказывается писать «про себя», а вместо этого представила другие рассказы. Прочтя их, я впал в глубокое уныние: откровенно графоманские опусы про мертвецов, выскакивающих из могил, про мосфильмовского вахтёра Артура, который обещает легковерным девицам знакомство со своим «корешом», знаменитым режиссёром Никитой Михалковым, но, конечно, не за так…
Не буду смягчать возникшую ситуацию: я попросил Аню Маранцеву покинуть семинар.
Вот тут-то и проявилось ещё одно качество, столь важное в судьбе молодого литератора: стойкость, умение унять слёзы, утереть сопли и снова сесть за рабочий стол.
За три недели «изгнания» Анна Маранцева написала цикл новых рассказов, один из которых публикуется сегодня.
Хочу обратить внимание читателей на две особенности её письма. Помещая свою героиню в характерные обстоятельства жизни современной «элиты» – в богатые квартиры нуворишей, в их тусовки и «парти», в дорогие рестораны, демонстрационные залы, – Анна Маранцева очень точно отслеживает поведение юной героини, вынужденной подлаживаться под обычаи и речи нынешних «хозяев жизни». Но она неузнаваемо меняется, попадая в привычный круг трудяг и страстотерпцев со столичных окраин, из подмосковных рабочих посёлков – там всё другое, и обычай, и речи, но именно это – родная для неё стихия.
Юная героиня Анны Маранцевой не чурается острых проблем. И когда в попутной беседе с шофёром-леваком возникает тема зреющего в «низах» социального протеста, возможной революции униженных и оскорблённых против вконец обнаглевшей своры жулья и ворья, девушка говорит с тоскливой обречённостью: «Они и революцию эту купят».
Незаёмное знание реалий современной жизни и готовность жёстко расставлять социальные акценты позволяет, на мой взгляд, многого ждать от пока ещё шестнадцатилетней писательницы.
Александр РЕКЕМЧУК,
профессор Литературного института
Анна МАРАНЦЕВА
ГРЯЗЬ
Она открыла дверь настолько женственно, что мне стало стыдно заходить к ней в своих стоптанных кроссовках. Если бы я была в шляпе, я бы непременно сняла её перед ней, а если бы мне посчастливилось быть мужчиной, то поцеловала бы её нежную ухоженную ручку. Она была одета в светлое коротенькое платье, босиком, блондиночка с голубыми глазами, у неё была персиковая кожа.
– Привет, – произнесла она своим изящным чистым голосочком.
– Здра… привет, – еле вымолвила я, пытаясь понять, достойна ли я её ангельского приветствия.
Как ей, наверное, легко живётся. Да какие проблемы могут быть у такой красивой девушки?
– Ты убираться? – спросила она.
– Да.
Она была безупречна.
– Входи, Вадик сказал, что ты придёшь.
Вадик! О Боже, этот Вадик!
Вадик – типичный «новый русский». Он ездит на чёрном BMW с тонированными стёклами. Он очень толстый, грубый. Он сильно потеет в постели… Я знала его уже около года. Когда у меня были проблемы с деньгами, Вадик всегда приходил на помощь. У него имелись постоянные вакансии, которые поочерёдно занимали девушки из его личного «банка данных». Это были в основном молоденькие красавицы, дочери бедных родителей, которым не хватало их скудных карманных расходов и хотелось красивой жизни. Вадик мог обеспечить эту «красивую жизнь», но взамен девочкам приходилось очень много работать. Самой популярной работой у Вадика считалась порнографическая съёмка, на неё соглашались почти все, а оплата за неё определялась по степени её извращённости. Порнуху Вадик продавал богатым иностранцам, у которых были проблемы с «этим», они щедро платили ему, и даже делали заказы. Второй по популярности работой у Вадика были непосредственно интимные услуги (которыми, впрочем, и заканчивались все остальные виды деятельности, так что самые сообразительные девочки соглашались на это сразу за высокую плату). Самой пристойной вакансией у Вадика была работа горничной, на которую я наконец-то согласилась, потому что узнала, что у него появилась девушка, которую он очень любит, я думала, что при таких обстоятельствах он больше не будет «приставать».
А она, она была божественна! И меня коробило от одной только мысли, что она можете ним спать. Вот он наваливается на неё своей тушей, лапает её, тискает в своих жирных руках, а она, она, бедненький нежный стебелёк, распустившийся бутон, прекрасная роза… Господи, её надо носить на руках!
– А ты не знаешь, где у вас веник? – спросила я, и мне тут же стало стыдно: «веник» – какое низкое слово, его нельзя произносить при ней, нельзя…
– Не знаю, посмотри где-нибудь…
Господи, ну откуда же ты можешь знать, где у вас веник?! Какая я всё-таки дура! Ты его и в руках-то, наверное, не держала. Это не упрёк. Зачем тебе этот веник? За тебя всё сделают, за тебя всё уберут…
– Может быть, на кухне… – крикнула она мне из другой комнаты.
– Спасибо, я уже нашла.
Из её комнаты запахло лаком, она, наверное, делала маникюр. У неё должны быть красивые ногти правильной формы. Я посмотрела на свои грубые неаккуратные обрубки с забившейся грязью. Я обстригла их, когда училась играть на гитаре, и с тех пор больше не отращивала. А она уж точно не умеет играть на гитаре. Зато у неё красивые ногти, это мужикам нравится куда больше… Я, конечно, тоже могу отрастить ногти и надеть такое же платье, как у неё, но я всё равно не стану такой же: загадочной, дорогой, недоступной… Я останусь такой же малолетней потаскушкой, как и была. Выходит, дело не в ногтях?
Я подметала кухню. Я только не понимала зачем, она и так стерильная, там не было ни одной соринки. В этом доме вообще не было грязи.
– Как ты думаешь, мне какой запах больше подойдёт, «Кензо» светлые или «Коти»? – донеслось из другой комнаты.
– Чего?
– Мне кажется, что для вечера скорей всего «Коти» подойдёт, а может, даже «Риволи», ну а днём, наверное, лучше «Кензо»… Я прям не знаю, что купить…
– А ты всё покупай, сразу.
– Не знаю, духи-то дорогие…
– А тебе что, Вадик денег не даёт?
– Даёт, но я у него уже столько просила…
– Ну ты же с ним спишь, так что не стесняйся, он за это ещё и не такие бабки платил… – сказала я и понадеялась, что она не расслышала.
– Что?! – донёсся возмущённый возглас. А может, она и вправду не расслышала?
Наверное, по-хорошему ей следовало бы возмутиться, наорать и выгнать меня. Может, она так бы и сделала, но тут вошёл Вадик… Она выбежала его встречать. Я была права, она красила ногти, они ещё не успели высохнуть, и она изящно махала ладонями, словно крыльями, боясь к чему-либо прикоснуться. Даже Вадика она обнимала, почти не касаясь его, отстранив ладони.
– Привет, моя радость, соскучилась?
– Очень.
Его жирные руки вцепились в её хрупкую талию, пошарили вверх-вниз и успокоились. На какое-то мгновение я даже позавидовала этим рукам, какое блаженство прикоснуться к её телу… Она так грациозна и тонка, она не создана для этих жирных рук. «Отпусти её, сволочь!» – не слышит. И слава Богу.
– Привет, – заметил меня Вадик, когда они наобнимались.
– Привет.
Раньше он тоже целовал меня при встрече, когда не было её, этой белобрысой. Раньше он готовил мне кофе, наливал ванну с ароматной пеной, заказывал еду из ресторанов, он платил мне хорошие бабки. А она? Может, она и красива, но что она знает о жизни?! Она не знает, как бывает противно, когда на тебе лежит чьё-то дряблое тело, пыхтит, потеет, стонет, больно сжимает твою грудь в ладонях, а ты лежишь под ним, как вещь, как бревно, и думаешь только: «Господи, ну когда же он кончит?!» Она не знает, как отвратительно просыпаться утром в чужой квартире, в обнимку с каким-то мудаком, имя которого даже не помнишь, а потом с отвращением разглядывать своё симпатичное личико в зеркале и жалеть себя, бесконечно жалеть… Она, наверное, даже не умеет писать стихи. Конечно же, куда ей! Вадик был её первым и единственным мужчиной. Он рассказывал, что у них всё произошло красиво, при свечах и с шампанским… Он мне всё рассказывал, когда не было её. Ну и пусть. Она красива, она очень красива. А Вадик говорит, что она к тому же очень умная. Что ж, может быть, может быть…
– Убираешься? – зачем-то спросил он.
А что я ещё могу делать в его квартире с веником в руках, да ещё когда дома его любимая.
– Убираюсь, – зачем-то ответила я.
Наверное, он тоже подумал, что я ответила зря. Господи, сколько же лишних и ненужных слов мы произносим! А как чиста и красива могла бы быть наша речь…
– Тебе сегодня надо вымыть ванную, всю: стены, пол, зеркала…
– Хорошо, я только закончу с кухней.
А может, она и вправду умная? Красивая и умная, бывает же такое? Хотя нет, это слишком. Зачем красивой женщине быть умной? Она же красива, а этого вполне достаточно. А разве женщина вообще бывает умной? Наверное, нет. Интересно, а я умная? Судя по тому, что я здесь делаю – вряд ли. А может быть, всё-таки умная?
Раздался звонок в дверь. На этот раз открывать пошёл Вадик. Пришёл его друг – Николай. Я как-то видела его пару раз, но спать с ним не приходилось, хотя он был даже симпатичен. Они прошли на кухню, и я тут же закончила там убираться и перешла в ванную.
Там тоже всё было стерильно. Зачем здесь убираться? Зачем на это тратить своё время? Я залезла в ванную и мокрой поролоновой губкой стала драить стены. А когда-то я лежала в этой в ванной, женственно вытягивая поочерёдно стройные ножки из клубов ароматной пены. Оказывается, я всё-таки могу делать что-то женственно. А потом ко мне зашёл Вадик и принёс коктейль из текилы. Я пила его через трубочку. А сейчас я усиленно драю эту самую ванну.
Открылась дверь и зашёл Вадик, когда он появлялся, казалось, он заполняет собой всё пространство. Это казалось даже не из-за размеров его тела, а из-за его поведения и самоосознания. На этот раз он принёс мне не коктейль, а пенящуюся жидкость, чтобы лучше отмывались стены.
– На потолок не залезай мочалкой, а то на штукатурке пятна останутся…
– Хорошо, постараюсь.
«Пятна останутся!» – скажи спасибо, что я вообще здесь убираюсь! А хотя, что это я? Мне же за это платят деньги.
И тут зашла она… Гордая, красивая, недосягаемая… Ах, если бы я была такой! Я бы тогда уж точно не разменивалась на таких Вадиков. Да я бы с такой внешностью… я бы столького добилась! Да я бы вообще в Кремле жила! А она? Хотя, такая квартирка, пожалуй, будет и не хуже Кремля. Она здесь живёт, а я здесь убираюсь. Таким, как она, всегда везёт. Они как будто из другого мира. Они особенные. Стройные блондиночки с голубыми глазами. «Зайка, ну как тебе это удаётся?!» – еле удерживалась я от вопроса. А что бы она ответила? Она, наверное, даже не подозревает, что бывает «по-другому», она же особенная…
Вот она берёт расчёску со стеклянной полочки и проводит ею по волосам, они мягко и послушно падают ей на плечи. Боже, что может быть красивее! Она даже не смотрит в мою сторону, а я горю от желания прикоснуться к ней. Только прикоснуться, нежно, мгновенно, на сотую долю секунды…
Я вылезаю из ванны, бесшумно подхожу к ней сзади, она видит меня в зеркало, я опускаю глаза вниз, мне стыдно… Я рывком протягиваю руку вперёд, моя ладонь на мгновенье задевает её мягкие, приятно пахнущие волосы. Она оборачивается, а я не смотрю на неё и как ни в чём не бывало открываю кран, как будто я и хотела это сделать, но она мне помешала. Она тут же отскакивает от меня и продолжает расчёсываться в стороне. Я вижу её в зеркало, я зачем-то сую руки под холодную струю воды, как будто споласкиваю их, я наблюдаю за ней.
– Помой, пожалуйста, зеркало, – говорит она и выходит, оставив меня наедине с грязью и ванной.
Ты только за этим и приходила, чтобы расчесаться и сказать мне «помой зеркало»?! Или ты приходила поиздеваться надо мной, показать свою власть, показать, что ты здесь главнее? Успокойся, я это и так знаю. Ты вообще лучше. Ну и зачем напоминать мне об этом каждым своим жестом, каждым взглядом?! Ты пытаешься меня унизить? Успокойся, у тебя всё прекрасно получается.
Я боялась оставить разводы на зеркале и насухо выжимала тряпку. Моё отражение сначала исказилось под слоем воды, а потом приняло свой нормальный вид. А я всё-таки ничего. Даже очень. И что я себя так принижаю?
Зашёл Вадик.
– Как идёт уборка? – спросил он, глядя на мои старанья.
– Нормально.
– Я же говорю, на штукатурку не залезай!
– Это ещё до меня было, так что ругай другую горничную.
– Ты отдохнуть не хочешь?
– В смысле?
– В прямом. Ну, мы там на кухне втроём сидим, виски пьём. Я сижу с Машкой, обнимаюсь, а Колька один, ему тоже хочется…
– Обниматься?
– Ну для начала обниматься, потом, может, к нему поедете, он заплатит хорошо…
– Не хочу.
– Тебе что, деньги не нужны? Или Колька не нравится?
– Я у тебя сегодня здесь как горничная, а не как проститутка.
– Хорош ломаться, ты кого из себя строишь?!
– Никого. Сказала – не хочу.
– Как хочешь… – зло пробурчал Вадик и хлопнул дверью.
А может, всё-таки пойти? Что мне лишние деньги помешают, что ли? Нет, я уже отказалась. И зачем только я отказалась? Тоже мне, недотрога! А вообще я это правильно сделала. В конце концов надо же соблюдать свой моральный облик! Подожди, какой-какой облик? Моральный? А у тебя такой есть? То-то же! Нет, всё равно хорошо, что отказалась. Хотя бы капелька уважения к себе появилась. А что я ему сказала? А, я у тебя здесь как горничная, а не как проститутка. М-да, неплохо. Надо было бы ещё что-нибудь колкое, этакое. На этакое у меня всегда не хватает красноречия. А жаль. Я, говорит, с Машкой обнимаюсь! Сволочь! Маша, она – божественная, а он потный и жирный. А может, я всё утрирую? Не такой уж он и мудак, раз столько денег зарабатывает. Это ведь тоже уметь надо. А она, она сейчас распивает халявное виски. Она сама-то, небось, ни копейки не заработала, всё ей на блюдечке приносили. Хотя ей можно, она красивая…
– Как уборка? – Николай вошёл так бесшумно, что я даже его не заметила.
– Да так, помаленьку…
– Что же, так увлечена, что и с нами посидеть не хочешь?
– Нет, просто хочу быстрей закончить.
– Ты вообще что о себе возомнила?
– Что?
– Я тебе говорю, ты из себя недотрогу-то не строй. И ты не обольщайся, у меня таких, как ты, до хрена. Это я так, хотел Вадику компанию составить, что б он не один с бабой сидел…
– А мне-то что?
– Нет, ничего, это я так, к сведению… А то, может быть, пойдём? – Он запустил свои руки мне под рубашку.
– Уберись от меня!
– Недотрога, бля! Шлюха! – Он громко хлопнул дверью, наверное, желая показать этим своё отвращение и раздражённость.
– Да пошёл ты на х… мудак! – сказала я в пустоту и кинула тряпкой по закрытой двери. На ней осталось мокрое пятно.
Ненавижу всех этих уродов! Буржуи херовы! Денег наворовали и считают, что всё им можно?! Сволочи! Господи, а мне ещё драить целую стену! А на ней ещё цветочки какие-то налеплены, их, интересно, тоже мыть?
И все эти издевательства ради каких-то бумажек с циферками, которые я тут же просажу на какое-нибудь дерьмо или ещё того лучше – пропью. Но в них кроется свобода, огромная, всеобъемлющая! Как это прекрасно – когда есть деньги! А ещё я люблю заваливаться в гости с бутылкой водки и широким жестом ставить её на стол. Ах, как меня тогда все любят! А мне, в общем-то, плевать, как они ко мне отнесутся, когда у меня не будет ни денег, ни водки, мне не обидно, я их понимаю. Я тоже люблю людей больше, если у них есть водка. Наверное, это нормально. Но Вадик – исключение: у него есть всё, от самогона до текилы, но от этого я не отношусь к нему лучше. Он для меня просто толстый кошелёк, чтобы открыть который, надо очень постараться. Ну вот, на зеркале опять выступили разводы! И сколько мне с ним ещё маяться! На-до-е-ло! Уж лучше остаться без денег. Ну вот, кажется, всё…
Я оставила все моющие средства в беспорядке, сполоснула руки и пошла звать Вадика на ревизию моего труда.
На кухне никого не было. На столе стояла только недопитая бутылка виски и три рюмочки с остатками жидкости на дне. Вадика я нашла в гостиной. Он был один. По-барски развалившись на диване, он курил трубку и слушал классическую музыку.
– Вадик, – робко начала я, боясь помешать его блаженному отдыху, – я закончила убираться. Я могу идти?
– Подожди, иди сюда.
Я подошла.
– Что? Всё убрала, говоришь?
– Ну да… Иди проверь, может, я что-то забыла.
– Расслабься, иди ко мне… – Он с силой притянул меня к себе.
– Вадик, пусти, я не хочу!
– Перестань, забудь обо всём… – Он крепко сжал мои руки одной своей огромной жирной ладонью, так, что я не могла ими пошевелить, а второй принялся стягивать с меня джинсы.
– Вадик, перестань, подожди. А где Маша?
– Успокойся, Маше позвонила подружка, и она уехала к ней в гости. А Коля ушёл домой, так что мы с тобой одни, ты рада?
– Перестань, я не могу!
– Почему не можешь? У тебя месячные? Тогда давай попробуем в ротик…
– Уйди от меня, пусти! – бесполезно орала я. Он завалил меня на диван и одним рывком расстегнул все пуговицы на джинсовой рубашке.
– Не хочу! Пусти! Ну, пожалуйста! Я прошу тебя, умоляю, перестань!
– Ну чего ты орёшь?! – рявкнул он и толкнул меня с такой силой, что я отлетела в другой конец комнаты. И в ту же секунду, как мгновенно реагирующая кукла со встроенным плачем, я разревелась.
Вадик вышел из гостиной, оставив включённой музыку.
Мне было жалко себя. Злой жирный дядька обидел маленькую девочку. Хотя примерно так оно и было раньше… А потом я ненавидела себя. И всё сравнивала с этой белокурой красавицей. Вадик бы никогда не позволил такого по отношению к ней. Ну ладно, я стерплю, со мной всё можно, я не обижусь. А даже если и обижусь – ему плевать. Господи, как же больно.
Мне надоело сидеть без движения, держась за ушибленное место. Я встала, застегнула рубашку, джинсы, пригладила растрепавшиеся волосы – вроде бы ничего. Надо было уходить, гордо снести обиду и исчезнуть из этого дома навсегда. Да, из Вадика было удобно выколачивать деньги, но гордость сильнее. В конце концов найду себе пристойную работу. Хотя за пристойную столько не платят, и потом, я же ничего не умею делать… А сейчас я уйду без денег, я же гордая! Не надо мне его грязных баксов.
Я вышла в прихожую, подняла свой рюкзак, валявшийся на полу среди вычищенной обуви. Я всегда бросала его где ни попадя. Я дёрнула дверную ручку – закрыто. Покрутила её в разные стороны, толкнула дверь плечом – бесполезно. Вадик прошёл мимо из кухни в гостиную, он даже не посмотрел на меня, как будто меня и не было. Я толкнула дверь ещё раз, опять покрутила ручку – она не поддавалась. Я без движения стояла у двери, а слезы всё ещё не переставали литься. Появился Вадик.
– Открой мне дверь! – сказала я.
– Иди сюда, – безразлично сказал Вадик.
– Не пойду, открой мне дверь!
– Да перестань ты уже, иди поговорим.
Я послушно сбросила рюкзак обратно в кучу обуви и поплелась за ним на кухню. Мы уселись за стол. Вадик достал из серванта две чистые рюмки и налил туда виски.
– Пей.
– Не хочу, у тебя водка есть?
– Самогон.
– Давай.
Он достал из морозильника прозрачную бутылку с зеленоватой жидкостью, видимо, самогон был настоян на травах. Он налил мне, мы выпили, не чокаясь.
– Ты пойми одну простую вещь… – начал он свои нравоучения.
– Вадик! – перебила я – Скажи, если у меня нет денег, значит, я не человек?
– При чём здесь это? Вы, девчонки, себя в таких случаях всегда людьми считаете, а о нас как-то не задумываетесь. Ну ты сама-то мозгами пораскинь: пустая квартира, красивая девушка убирается у меня в ванной, естественно, что я её хочу. Понимаешь? Это нормально. И вдруг она мне не даёт! Абсурд, согласись?
– Я не обязана!
– Ты, наверное, завидуешь Машке?
– Я?! С чего бы?!
– Не притворяйся. Вела бы себя хорошо – была бы на её месте. А я ведь мог бы обеспечить тебе красивую жизнь. Я бы водил тебя по элитным ночным клубам… Это ведь лучше, чем пить дешёвую водку по подъездам?
– Портвейн, – поправила я.
– Ты посмотри на себя, ведь ты создана для красивой жизни! Но, извини, ты плохо себя ведёшь…
Эта фраза жутко взбесила меня. Да, пусть я – никто, пока. Но это не даёт ему право так издеваться! «Ты плохо себя ведёшь!» Да кто ты такой, чтобы указывать мне, как себя вести?! Ты всего лишь человек, понятно?! Пусть уважаемый и богатый, но всего лишь человек! Мне никто не указ в этой жизни, слышишь?! А кто сказал, что ты умнее меня? А? Или ты считаешь, что ум, как и всё остальное, измеряется в деньгах? Ну, признайся! Да пошли вы все! Ненавижу вас! Тоже мне – боги…
– Ну что, мир? Ты образумилась? – спросил он, протягивая ко мне жирные руки.
– Ну да… Только мне уже домой пора, родители волнуются…
– Опять двадцать пять! Ну ладно, а когда мы с тобой увидимся?
Я хотела сказать, что «никогда», но побоялась.
– Давай через неделю. У меня в институте завал полный. Учиться ведь надо хоть иногда…
– Хорошо, только звони. Да, держи зарплату, – он вынул из кармана две зелёные бумажки.
Я вспомнила о своей обиде, и гордо сказала:
– Я не возьму, не надо.
– Хорош кривиться! Я ж тебя насквозь вижу! Тебе что, бабки не нужны?
– Нужны…
– Ну, бери, пока дают.
Я взяла.
– Мне вообще следовало бы тебе меньше заплатить, – ты в ванной грязь оставила, ну ладно уж, держи. Хотя в следующий раз я этого не потерплю!
Следующего раза не будет, я ни за что не позвоню тебе, слышишь? Ни за что! Я отключу телефон, чтобы ты тоже не смог меня найти. Слава Богу, ты не знаешь моего сотового…
– Ну иди сюда, поцелуй меня на прощанье. – Он стиснул меня в своих душных объятиях, и мне ничего не оставалось делать, как поцеловать его жирную и потную рожу.
Когда мы отстранились друг от друга, мне захотелось отплеваться и вытереть рот рукой, но он, не отрываясь, смотрел на меня, и я решила этого не делать.
– Тебя проводить до метро? Только извини, я пешком, водителя отпустил уже, поздно…
– Нет, не надо, я сама. – Мне хотелось побыстрее избавиться от него. – Маше привет.
Он открыл мне дверь, и я со вздохом облегчения выбежала из его логова.
– Я буду ждать звонка! – крикнул он мне вдогонку.
Ну хрен с тобой, жди, всё равно я не позвоню.
На улице было уже темно. Я с отвращением вспоминала наконец-то закончившийся вечер. Я жила далеко, в Подмосковье, транспорт туда уже не ходил, оставалось только поймать машину. Я вытащила из кармана зарплату, пересчитала, там вполне хватало, чтобы доехать. Я вышла на дорогу голосовать. Машин было мало, да и те не останавливались. Меня, наверное, принимали за проститутку. Ещё бы, одна в такое время… Наконец остановилась старая пятёрка «Жигули», за рулём сидел мужчина лет сорока, в рабочей одежде, в машине у него было накурено, на сиденьях валялись какие-то инструменты и журнал «Стройка».
– Простите, а до Подмосковья не подбросите?
– До какого?
– Знаете, где аэропорт «Шереметьево-1»?
– У-у-у, так то ж такая даль!
– Я заплачу хорошо, пожалуйста.
Он кивком головы указал мне на переднее сиденье.
За окнами пролетала загадочная ночная Москва. Водитель молча курил.
– У вас музыка есть?
– Нет, магнитолу украли, – пожаловался он, видно, для него это была наболевшая тема.
– Как же так? – спросила я для завязки разговора.
– Да вот так. – Он оживился. – Отошёл в магазин, а её оставил, думаю, всё равно приду скоро, чего её особой таскать? Возвращаюсь, а её нет. И боковое стекло вдребезги. А я на неё почти год копил! Новая была, «phanosonick», она и время показывала, на ней ещё лампочки разноцветные были… Эх, сволочи!
– Сволочи, – подтвердила я, – а у вас сигаретки не будет?
Он смерил меня взглядом.
– Ты откуда такая взялась?
– Какая?
– Молодая и курящая.
Он всё-таки дал мне сигарету.
– С работы.
– Где ж ты работаешь, что среди ночи возвращаешься?
– А вы знаете самую женскую профессию на свете?
Он округлил глаза и вопросительно посмотрел на меня. Мне показалось, что он сейчас вышвырнет меня из машины. Я засмеялась.
– Да я не проститутка. Я горничная…
– А что ж так поздно возвращаешься? – не унимался он.
– Работа такая, а вдруг хозяин дополнительных услуг потребует?
– Это каких таких услуг?
– А вы как думаете?
– Тебе лет-то хоть сколько? Родители твои где?
– Дома.
– Волнуются, небось…
– Волнуются.
– Не стыдно тебе? У меня дочь твоего возраста, так она по вечерам дома сидит, книжки читает.
– Книжки? Это хорошо…
– И много платят?
– За что?
– Ну… за «это»…
– А это как постараться…
Он усмехнулся.
– Вот жизнь пошла, ёлки! Я за две штуки говенные допоздна на объекте ошиваюсь, дом строим для «крутых», с гаражами вместо первого этажа. А подъезды там, как в Большом театре… А ты им вон квартиры убираешь или ещё чего похлеще… Всё для них, сволочей! А нам хоть революцию делай!
– Попробуйте. Только тогда вся революция заведомо куплена будет.
– Глупая, революцию нельзя купить!
– Это раньше было нельзя, а теперь всё купить можно.
Он промолчал.
– А кто вам столько же мешает зарабатывать? – спросила я.
– Мне кто мешает?! Меня воспитали по-другому! Меня воровать не научили, понимаешь?
– А вы думаете, они воруют?
– Если бы не воровали, тогда бы все жили с одинаковым достатком.
– А разве такое бывает?
– Эх, молодая ещё! – он махнул рукой.
– А вам разве не хочется стремиться? А если бы все жили одинаково, тогда и стремиться было бы не к чему.
– А мне стремиться неинтересно, мне интересно семью кормить.
– А мне интересно.
– А тебе-то что, ты за такого замуж выйдешь и будешь жить, вон как их бабы холёные!
– Вы не поняли, я сама стремиться хочу.
– Странная ты какая-то…
Мы замолчали. Наверное, мы просто очень устали, а то бы наверняка ещё поспорили.
Он довёз меня до самого дома, не взяв с меня ни копейки.
Давняя мечта познакомиться с Анной Марганцевой.
Давняя мечта познакомиться с Анной Нахожу в себе совпадение с ней эстетических взглядов.
Ключевая фраза этого рассказа: “И потом, я же ничего не умею делать…”
Если проза опустилась до такого низкого уровня, значит великой русской литературы никогда не существовало… Господин Рекемчук тоже, видимо, никогда русских книжек не видел.
Всех русских классиков, – когда они начинали, – упрекали ровно в том же самом – в “низком уровне”.
Анна, это сигнал для Вас!
Дерзайте!
Александр РЕКЕМЧУК:
“Незаёмное знание реалий современной жизни … позволяет, … многого ждать от пока ещё шестнадцатилетней писательницы”.
Профессор, действительно 16-летней?
В 16 лет она начала писать, прошла огни и воды, училась у вас, и осталась 16-летней?
Так сколько ей конкретно сейчас лет?
Всякий “мастер” Литинститута всегда считал своим долгом продвигать в печать творчество питомцев…
Руководитель моего семинара Феликс Феодосьевич Кузнецов в завершение второго курса объявил при всех, передавая мне машинопись моих заметок о повести Николая Евдокимова: “Александр, я позвонил в “Наш современник”, занесите им в отдел критики, пусть публикуют…” (опубликовали – № 10 за 1982 г.; сократил, правда, А. Казинцев раза в два – хорошо, хоть меня не просил выполнить эту операцию, – но опубликовали в рубрике “Книжная полка”). – А как вы хотите, если Ф. Кузнецов в то время являлся не только преподавателем кафедры творчества, но ещё и первым секретарём Московского отделения Союза писателей СССР.
Что до “не заёмного знания реалий современной жизни” “шестнадцатилетней писательницы”, слабенькое и поверхностное изображение действительности, к тому же конфликт, положенный в основу сюжета, давно уже “выстиран и высушен” даже в нашей русской словесности… – В одном только стихотворении, исполняемом русским роком (кажется, “Наутилусом” В. Бутусова) тема эта художественно раскрывается (жизнь познаётся) несравненно глубже и разностороннее, чем в этой “Грязи” Анны Маранцевой:
….Первый опыт борьбы против потных рук
Приходит всегда слишком рано.
Любовь – это только лицо на стене,
Любовь – это взгляд с экрана.
Ален Делон не пьёт одеколон…
Хочу поделиться очередным открытием “РОСПИСАТЕЛЯ”. Оказывается, если у сайта нет отзывов читателей на тот или иной важный для сайта материал, то можно эти отзывы написать самим (или попросить друзей), а потом эти отзывы продублировать. Этот приём хорошо описан у Самуила Маршака в стихотворении о Скворцове Гришке и его несчастных учебниках: “Дал разок по голове: была книжка,стало две”. На Росписателе разместили высказывания о новой крупной премии “СЛОВО” причастных к реализации данного проекта писателей из СПР Николая Фёдоровича Иванова и его единомышленников, Высказывания о “СЛОВЕ” разместили, а комментариев к их призывам нет. Такой проектище, а выхлоп почти нулевой! Ещё раз опубликовали слова о “Слове”. А чтобы получилось побольше, то текстами комментариев поделились с коллегами. Текст один, а комментариев и авторов два! И они, эти комментаторы, будут жюрить работы конкурсантов и учить их тайнам литмастерства и подлинному пониманию традиций русской литературы и традиционных нравственных ценностей!
“Росписателем”, Михаил, вообще не интересуюсь, даже не заглядываю – нельзя объять необъятное… всяких сайтов сейчас столько, что приходится выбирать; я давно решил сосредоточиться лишь на “Литературных Россиях” и “Прозе.ру”, до которой, к сожалению, всё равно руки не доходят…
Тем более что “Росписатель” – это Коля Дорошенко, сокурсник, выходец из того же гнезда “мастера” Ф. Кузнецова, “железного Феликса”, как мы его прозывали, гонителя альманаха “Метрополь” и тому подобного. Что собой он представляет, этот Коля, я понял ещё на студенческой скамье и с тех пор он мне совершенно не интересен; в его газете “Российский писатель” публиковался, каюсь, однако – исключительно под псевдонимом.
На “Росписателе” только один подходящий под понятие “литературный критик” – это Владимир Шостак. Которого остальные просто гнобят.
Но есть два штатных “критика”: слащаво и витиевато “критикующий” “выдающийся современный критик” Лютый и еще один.
Литературное произведение (рассказ, повесть, роман, цикл новелл и т.д.) – это не заметка и даже не статья для “многотиражки”. Автор не обязан давать четкие ответы на вопросы своих же персонажей. Ответов вообще может не быть! Впрочем, глупенькая девушка может “выдать на гора) кучу глупеньких ответов, в которых очень хорошо подготовленный читатель найдёт для себя “тему автора”, например, полное бездушие всех или почти всех персонажей. Как умел Чехов подводить читателя к смыслу своих новелл” В рассказе “Тоска” в финале кучеру удаётся найти сочувствие своему горю. Лошадь жуёт овёс и внимательно слушает рассказ хозяина о смерти его сына. Страшный финал И всего-то несколько строк, остальной текст своеобразная “подводка” к нему. А забытый слуга Фирс в “Вишневом саде”? Так писать умели ещё наши (мои) современники: Павел Нилин (рассказы “жестокость” и “Дурь”), Юрий Казаков,… Сейчас пишут или “в лоб” или, напротив, “предельно заумно”. Жанры “трагическое” и “комическое” ещё можно выделить, но “трагикомическое” исчезло.А это, по моему мнению, вершина литературного творчества. “Нету Гоголей!”
Из интернета о Анне Марганцевой.
После окончания литинститута или в тот период студенчества направилась в фотомодель со всеми вытекающими исповедями общений с сексозабоченными очень успешными и состоявшимися?
Из инт. А.Марганцева написала методику для русских (и видимо не только) девочек , как самой “выбиться из нищеты”
А есть ли у А.М. дети (после многократных “фотомодельных” сессий) , семья и постоянный муж?
Странный рассказ предложен и пропиарена модель как “успешная” писательница.
О нравах в литинституте вспоминаю исповедь “Рваная палатка”Михаила Попова, опубликованная 4 года назад в журнале “Москва”.
С такими Гуру – могут довести до глобальной абортизации и бездетности русской наивной гуманитарной молодёжи.
Для обсуждения с участием М. Каришнев-Лубоцкого и не только.
Юрий Иванович, Вы постоянно (и сейчас тоже) затрагиваете вопрос: “А есть ли у автора-женщины муж и дети?” Это, по моему мнению, крайне неправильно. Читателям, в принципе, не обязательно нужно знать о деталях личной жизни автора (тем более интимного характера). Рассказ не методичка для курсантов “Университета марксизма-ленинизма”. В Саратове я знал авторов мужского и женского пола, которые в своих произведениях трепетно затрагивали интимную сторону жизни людей: без пошлости и грязи. Эти авторы не имели мужей и жён, но они не были пошляками. Лично мне нет никакого дела до писательницы А. М. Время покажет, что из неё получится. Скорее всего, она пополнит ряды “канувших в Лету” авторов. А, может быть, и преобразится, и её средненькие пока способности окрепнут и расцветут, а в произведениях появится то, что было у Чехова, Казакова, Тургенева и т.д. Что обсуждать предлагаете, Юрий Иванович? Нет предмета для обсуждения!
Михаил Александрович, с интересом прочитала Ваши замечания о примитивных методах “раскрута” никому не нужной премии “Слово” на сайте Дорошенко и Котомкиной. Это еще раз доказывает. что идиотская шарашкина контора полковника Иванова никому не интересна – даже с премиями!
Я вот еще обратила внимание, что на все так называемые “литературные мероприятия” этой шарашкиной конторы ходит, в общем-то, малочисленная группа людей – в целом человек тридцать, не больше. Это вся их “армия”, самодовольная и бездарная.
Очень хорошо, что талантливая молодежь в СПР не идет. Чувствуют ребята, что все эти президиумные дядьки с добрыми бабьими лицами пытаются их надуть и втюхать под видом “патриотической литературы” нечто говённое.
Спасибо за добрые слова о моих мнениях по поводу премии “СЛОВО”. На сайте “Росписатель” мои мнения забанивают, я разместил там позавчера свой комментарий (давно не размещал), тут же убрали. Понимаю, что это “мелкая крысиная возня”, на которую не следует обращать внимание, но их кто-то поддерживает, наверное? А зачем? Нанести вред литературе?