ДМИТРИЙ РЕВЯКИН: «В НАШИХ ПЕСНЯХ — ТА РОССИЯ, НА КОТОРУЮ Я НАДЕЮСЬ…»
№ 2014 / 10, 07.03.2014, автор: Дмитрий РЕВЯКИН
Быть может, сибирская группа «Калинов мост» не самая популярная из «легенд русского рока», однако её лидер, поэт и автор песен Дмитрий Ревякин, отметивший недавно 50-летие, в отличие от многих, пребывает ныне в поражающей воображение творческой форме, песни и стихи выходят из-под его пера, как из рога изобилия – кажется, только что выпущены одновременно новаторский альбом группы «Contra» и сольный альбом Ревякина «Grandi Canzoni. Opus», книга стихов «Знаки небес», между тем уже записан ещё один сольник и на стадии доработки новый альбом группы «Циклон», который будет посвящён уникальному российскому региону – Камчатке. Готова уже и новая книга стихов «Алмазная скоба». Вот и на нашу встречу Дмитрий приехал прямо из студии – только что закончена его совместная с хип-хоп группой «25/17» (земляки из Сибири) запись песни «Рахунок» об украинском Майдане, которую уже активно обсуждают в социальных сетях и блогах. В своего рода пресс-релизе к интернет-публикации композиции сказано, что инициатором записи был именно Дмитрий Ревякин, лично побывавший в начале февраля на Майдане, где «беседы с восставшим народом потрясли его до основания». Разумеется, с этого мы и начали разговор…
— Что там на самом деле творится сейчас? У тебя много друзей на Украине, есть даже украинские корни, с детства ты вдохновлялся казаками Запорожской Сечи… Какого бы исхода ты пожелал столь небезразличной тебе Украине из нынешней непростой ситуации?
— «Творится» там одна из страниц постистории под названием «новый мировой порядок». А детали показывают по телевидению… Есть официальная пропаганда, хватает и всяких материалов, которые можно найти в Интернете. Но это всё не главное. Главное, как всегда, в другом – всё то, что остаётся за кадром… К сожалению, наш ум по сравнению с дьявольским мегаумом не сможет всё это расшифровать и составить какую-то объясняющую картину. Если мы про Вторую мировую-то не знаем толком, что и как там было, есть разночтения… Понятно, что всё запутано предельно. Якобы. Что дело тёмное. Тоже – якобы. А моё пожелание… В первую очередь, чтобы целостность осталась. И были учтены интересы как западной Украины, так центра и юго-востока. Если хватит, конечно, сил, ресурсов с этим разобраться… Самое интересное, кстати, только сейчас начинается. Понятно, что бессмысленно отрицать героизм, мужество и готовность умирать на Майдане. Это то, что я видел и слышал сам. Но… Надо сейчас наблюдать, смотреть, изучать. Потому что происходящее в Украине ставит последующие вопросы: что ожидает в будущем наш материк. Посмотрим чё као`, как говорят в Забайкалье. Конечно, всё это печально. Для нас, для Российской Федерации, это даже не звонки, а наглядные примеры.
 |
| Фото из оформления к интернет-синглу «Рахунок» |
Есть категория людей, которые до сих пор цепляются за химеру советской парадигмы. И из этой химеры они не собираются выходить вообще. Я вот смотрел аналитику в связи с событиями на Украине за последнее время… Ну это же вообще невозможно читать – настолько они далеки от понимания реальности! Это политика, знаете, такого «старшего брата», который может похлопать хохла по плечу или ещё что-то такое… она не братская на самом деле! Это даже и по экономике видно. Говорят «братский народ» и т. д., но посмотрите хотя бы цены на газ – самые высокие вообще! Какая-то постимперская парадигма до сих пор имеет место. Уже вроде ни ресурсов, ни сил, ни экономики серьёзной нет (всё зависит от углеводородов), но тем не менее эта игра, позёрство какое-то остаются. Причём всё это абсолютно безответственно по отношению к своим же гражданам Российской Федерации. И это всё просматривается на фоне нашей истории, потому что так у нас всегда было. Я не знаю, с чем это связано. Всегда была такая идеологическая (не скажу духовная) оппозиция – например, Чаадаев. И были местные патриоты – евразийство, славянофильство, – которые пытались как-то всё увязать с нашими пространствами, с нашим населением огромным и разным (сейчас оно уже не огромное)…
— А если обратиться к тому, с чем ты лично сталкивался – к истории русского рока – были у нас среди рокеров эти две тенденции, условно говоря, западники и славянофилы?
— Ну, конечно. Хотя рок к нам пришёл с Запада, что бы мы ни говорили, мы здесь эпигоны, последователи. Но уж дальше – кто как эту музыку для себя воспринимал и как это всё в себе культивировал – были разные подходы.
— Можно ли сказать, что ты принадлежал к славянофильскому направлению в русском роке?
— Нет – к русскому. Точнее – к русско-сибирскому.
— И кто были главные враги, кто в противоположном лагере?
— Да что о врагах говорить… Я их не ощущаю, честно говоря, как силу – ни по музыке, ни по лирике, всех этих врагов…
— А всё-таки, кто персонально?
— Ну тут же очевидно всё: Шевчук – это либерал, Макаревич – египтянин, ну и так далее…
— А свои – Кинчев?
— Ну не только Константин. Есть ещё музыканты, кто этим всем занимается, у кого, по крайней мере, своё представление о том, что происходит. Это сложно всё. Вот я когда бывал на Украине (я и ещё собираюсь там, конечно, бывать): там, понятно, есть эстрадные последователи, условно говоря, Пугачёвой, но всегда был и блок, который открыто пел на своём языке и имел свою аудиторию. И я завидовал, что на Украине так. У нас же это невозможно, у нас всё подавлено – в телевизоре и на радио одни и те же персонажи, и в оппозиции тоже – одни и те же. То есть мы – «Калинов Мост» – даже не в оппозиции. Нас вообще нет, мы все из общественного поля ликвидированы и истреблены. Ну… им так кажется….
— А, кстати, что ты думаешь о недавнем выступлении на «Дожде» Михаила Козырева, который, перечисляя песни русского рока, «дурно пахнущие», по его мнению, «национализмом», назвал также «Дудки» Калинова Моста, где есть такие строки – «Пусть объяснят, до каких это пор будут нагло картавить экраны? Что мне читать? Что мне глотать? Пусть забинтуют мне раны! О-о-о, где моя песня? Сколько же можно искать? Нужен отпор на культурный террор. Хватит нас за нос таскать!»?
— Ну это он агонизировал, бедняга, вместе со своим «Дождём». Им надо было привлечь к себе внимание. Я не знаю, на что он рассчитывал – на суды там, на звонки или ещё на что-то… А его просто нет, на самом деле. Вот кнопку выключил телевизионную или крестик нажал в Интернете – и его нет.
— Ты с детства любил историю. Среди прочитанных тобою книг, я знаю, львиную долю составляют исторические исследования… А какой у тебя самый любимый период в истории России? Про какие времена тебе интереснее всего читать, размышлять?
— Да, в принципе-то, любой интересен. Но, конечно, период нашей истории с XVI века, который перетекает в XVII, когда было восстание Богдана Хмельницкого на Ураине и церковный раскол в Московии, а ещё раньше – Смута. Вот этот узел мне очень интересен. Это, получается, лет сто или сто двадцать. Потому что из этого узла всё дальше пошло.
— А сейчас, кстати, ты что читаешь?
— Сейчас ничего крупного я не читаю. Так, полистываю разное. Много перечитал в связи с Украиной – и в Интернете, в том числе. Сейчас время-то постисторическое, поэтому всё уже можно найти, любую информацию, потому что это уже ни на что не влияет. Планы золотого миллиарда (или полумиллиарда) уже не изменить. Остаётся только уповать на Небесные Силы.
Из исторических вопросов меня сейчас интересует, почему Россия считается империей зла. Друзей у нас нет и никогда не было. Почему так? Вот сейчас об этом хожу думаю, пытаюсь найти объяснение.
Потом интересно, конечно, когда они пилить начнут эту территорию… И что может им помешать – тоже интересно. Посмотрим. Время такое роковое. Как, впрочем, и всегда, сейчас просто свои вызовы времени…
— Почему ты, как все наши легендарные рокеры – Бутусов, Гребенщиков, Сукачёв, Чиж, Галанин – не отмечал 50-летие большим концертом с приглашёнными звёздами рока?
— Да я вообще надеялся, что это как-то спокойно и незаметно пройдёт… Но не получилось. Всё равно пришли поздравить на уральских концертах молодые музыканты. Это, кстати, мне кажется, почётнее даже, что меня молодые воспринимают, а не приглашённые звёзды.
— Есть у тебя ощущение возраста – полувекового груза времени? Банальный вопрос, но… представлял ли ты себе в молодости, каким будешь в 50 лет?
— Нет, я думал, что не доживу до пятидесяти. А получилось вот дожить… Смирился с этим – и дальше живу. Это лучше у сына спросить. Как я могу себя оценить? Наплету сейчас, что я бодрый, молодой, юный и т.д.
— А можешь сказать, какой у тебя за все твои пятьдесят лет бы самый счастливый в жизни период?
— Конечно, рождение сына, становление группы – всё то время… Я даже 90-е не заметил, что они там сложные были. Был погружён в написание песен, в «изургеньство» сплошное (“изургень” – изобретённое слово, использованное в песне “Калинова Моста” “Крошево вытупа” из альбома “Дарза” 1991-го года; оно стало своего рода символом творчества группы именно того, “хлебниковского” периода, а также обозначением поклонников группы, особенно ценящих ревякинские песни конца 1980-х – начала 1990-х гг. – Прим. ред.). Это сейчас я уже могу заметить Украину и т. д.
— Ну, да. А был ведь и распад Союза, и «путч» так называемый… А у тебя в 91-м – «Узарень», «Дарза», в 93-м – «Пояс Ульчи», которые, кажется, вообще никак не коррелируются с тогдашними событиями…
— Да, всё вообще мимо прошло. Своё какое-то было восприятие пространства и времени. Наверное, это плохо. Конечно – плохо. Но это так было, ничего не сделаешь. Может быть, дело в том, что я ещё раньше, в конце 80-х об этом обо всём спел в «Вольнице», например (“Вольница” – цикл песен “Калинова Моста” конца 80-х, так и не зафиксированных в студии и известных только по концертным записям. Среди них “Честное слово”, “Сибирский марш”, “Метельщик”, “Ранним утром”, “Пойдём со мной”, “Вымыты дождём” и др. – Прим. ред.) и потом дальше мне было уже не до этих потрясений… Ну, конечно, из счастливого – жизнь совместная с женой Олей – это никогда не забудется. Поездки домой в Забайкалье, встречи с друзьями, с родителями. Родной край. Всё равно, как ни крути, я как был провинциалом, так и остался. Но в этом и огромное преимущество – у меня есть объём. Есть объём и нет данных заниматься шоу-бизнесом (у меня действительно их нет). Поэтому я и «Калинов Мост», мы сосредоточены, грубо говоря, на себе. Но одновременно мы – это вся Россия. Мы её представляем на сегодняшней сцене в музыке и в лирике. Это та Россия, на которую я надеюсь. Да, нас мало, безусловно. Но так и должно быть…
 |
— Если уж мы говорим о том, что в твоём творчестве представлена Россия, хочется спросить тебя про написание гимнов. У тебя есть фактически гимн городу Чите («Баллада о Чите», которая вошла бонусом в альбом «Золотое толокно»). Совсем недавно, я знаю, ты записал гимн Забайкальского края. Как вообще возникла эта идея – написать гимн? И каково это?
— О Чите мне предложили написать. Я отказался. Но тайком начал над этим работать и в итоге написал эту песню. Однако официальным гимном её не взяли. А о Забайкальском крае… Это так в разговоре мой хороший товарищ и друг в Чите сказал: «Ну ты хоть что-то такое напиши, чтобы всем было понятно про Забайкалье…». Вот я и написал. Сейчас мы её записали вместе с забайкальским хором. Посмотрим, что будет.
— А нашим сегодняшним гимном Российской Федерации авторства Михалкова-Александрова ты доволен?
— Не доволен. Ни гимном нашим, ни флагом.
— Если бы ты участвовал в конкурсе на гимн России. Что бы ты в первую очередь прославил в тексте? Вообще, ты представляешь себе, как написать гимн России?
— Сейчас-то я как могу сказать? Это надо понапрягаться… Может, и не получится у меня. Дело-то такое… Но это к вопросу о постсоветском шлейфе, от которого не собираются избавляться, а хотят его встроить как-то в нашу жизнь и продолжать эту линию… Сложно это, потому что мы все вышли из Советского Союза и не русские мы уже по большому счёту. В принципе, все наши реакции, нашего населения, по моим наблюдениям – советские.
— А кто в нашей истории, культуре для тебя воплощает подлинную русскость, русского человека как он есть и каким должен быть? На кого можно ориентировать, как на образец, чтобы сохранить культурный генотип русского человека?
— Достоевский, конечно, русский. Пушкин – русский, что бы ни говорили о его генеалогии. Лермонтов с его мистицизмом – «люблю Россию я, но странною любовью…». Это действительно не объяснимо – он очень важную линию задал. Потом и Есенин, и Хлебников… Я про поэтов, конечно, в первую очередь, со всеми их жизненными коллизиями, эпатажем, выкрутасами…
— А расскажи, как ты сам пришёл к тому, чтобы издать свою первую книгу стихов «Гнев совы». Кто тебя к этому сподвиг и почему только в 1997 году?
— Потому что я стеснялся раньше. Я уже забыл, как это происходило… Стихи-то были давно. Женя Витенберг, мой друг, их напечатал. Я с ним посоветовался: «Давай, может, издадим? Не стыдно будет?». Он: «Нет, нормально». Потом я как-то смотрел, смотрел и… стал заниматься их редакцией. Потом маме показал, она помогала. Она же у меня учительница русского и литературы в школе…
— В новой книге стихов у тебя впервые, насколько я знаю, появятся поэмы… Как возникла идея поэм? Что привело тебя как поэта к крупным формам?
— Созрел, может быть. Есть амбиции попробовать себя в этом деле, показать своё представление о поэме, какой она должна быть. Может, просто форму набрал соответствующую для написания поэм, чтобы успевать всё это фиксировать, хотя нельзя сказать, что времени стало больше.
— Можешь поделиться с читателями «Литературной России», какие книги наиболее сильное на тебя оказали влияние, произвели наибольшее впечатление? За весь твой полувековой читательский и жизненный опыт – какие книги были главными? Вынося за скобки, конечно, Библию…
— Во-первых, «Тайный посол» украинского писателя Малика – это художественное произведение о казачестве, о Запорожской Сечи. И это чуть ли не первая моя книга, прочитанная в детстве (в первом, кажется, классе), которая, в принципе, можно сказать, определила мою судьбу. Я её перечитывал, кстати, в 2002 году. Долго искал и кое-как нашёл, мне помогли. Там, оказывается, даже про калинов мост есть. Но тогда я это не запомнил, а потом нашёл, да. И в новой моей песне про Киев, которая недавно была выложена в сети, я это как раз отразил – река Тясмин, Чигирин и т. д. – исторический, получается, такой взгляд на калинов мост.
Потом в школьные годы были «Незнайка на Луне» Носова – книги-то все известные, которые все читали – «Лёлишна из третьего подъезда» Льва Давыдычева. Естественно, книги Крапивина. Ну, «Карлсон», понятно. Вообще я много читал. Что мы только не читали! Тогда же это было принято – книгами меняться, в очереди стоять. Ну а классе в шестом я прекратил читать (смеётся), потому что уже гитара появилась…
— А помнишь, какую первую песню ты на гитаре разучил?
— Да, дворовая песня – «Повстречал рыбак на берегу девушку с оленьими глазами…». Такие вот были песни во дворе. Потом эстрадные песни. Но дворовых было много – про ковбоев, потом «Журавли караваном всё на юг улетают…», песни вокально-инструментальных ансамблей. Мы их играли, пели во дворе, разучивали со страшной силой. А потом читать я уже только в институте начал. Если опустить, разумеется, школьную программу и экзамены…
— А в институте какие книги ты читал?
— А в институте мы увлеклись со страшной силой латиноамериканской прозой. Маркес, Фуэнтес, Кортасар… Я уж не помню, там их целый выводок был. И вот мы это всё читали. У нас свой был кружок, где всё это сильно обсуждали. Плюс поэзия почему-то пошла, я не знаю даже: Блок, Брюсов… А потом рок уже пошёл наш. Уже его слушали, анализировали, спорили. Всё это было, конечно, (иронично) – незабываемо чудно…
— А с кем из рокеров ты тогда общался лично? Про Башлачёва ты рассказывал не раз… А с Цоем тебе доводилось встречаться?
 |
— Конечно, ещё как. Я его наблюдал с декабря 84-го уже. Он приезжал к нам в Новосибирск, квартирники играл, голову уже тогда держал подбородком кверху. Был такой реально интергерой – последний. Он даже в метро так ходил.
Я благодарен, что судьба меня свела с Майком Науменко, когда он был тоже с квартирником в Новосибирске. Кстати, ведь именно Майк меня благословил вообще. Я ему спел только написанную тогда песню «Самим собой»: после концерта как-то чудом остался в элитном внутреннем кругу и изловчился – спел ему песню. Потом он деньги дал – мы побежали за водкой. Всё, что он заработал, он там и пропил. На его деньги у таксистов именно я, кстати, и покупал эту водку. А на следующий день был концерт в каком-то кафе, где ему подыгрывал Юра Наумов. Это было бесподобно! Неужели не осталось записи?! Это фантастика была! И это было так органично. Юра-то тоже величина серьёзная. Он, бывало, приходил, пел мне свои песни, которые только что написал. А я был благодарный и единственный слушатель. Потому что всем он надоел там уже в общаге (смеётся). Наумов тоже кайфанул тогда, кстати, от песни «Самим собой». И посвящение к этой песне на альбоме «Руда» стоит как раз Юре Наумову, потому что он же постоянно мне говорил, ещё когда я щегол был (первый-второй курс): «Я вижу: ты будешь суперзвездой». Я говорю: «Прекрати, ты чё!». А я там тогда колонки таскал, фанател, орал на концертах… «Самим собой» – это, можно сказать, связано с его путём, Юрия Наумова, это же всё у меня на глазах было, ему и посвятил в итоге. Он ещё масть держит такую рокерскую… Всё – таких не будет больше. Будет там Рома Зверь какой-нибудь. Но это всегда так происходило в истории. Взять, например, фотографию из музея псковского, как крестьянин уходит на русско-японскую войну. Таких лиц больше нет, я не вижу их…
— А после института? Хлебников, наконец-то, появился?
— Да, после института – Хлебников. Это было как раз осенью 86-го, по-моему. Сначала мне мама подарила маленькую книжечку. Я почитал, сказал: «Ой, интересно!». И потом она обменяла Гоголя на Хлебникова – купила большую книгу. И я стал собирать всё, что касается Хлебникова, всё это изучать. Прозу его, пьесы. Был плотно им занят. В 87-м ещё не помню, чтобы я в песнях хлебниковское влияние претворял. А вот в июле 88-го мы поехали в Москву, и я его с собой взял (книгу Хлебникова. – Евг.Б.) и начал писать в этом духе.
— А что на тебя позднее повлияло, когда ты пришёл на альбоме «Оружие» к более ясной, концентрированной поэтике с минимумом уже словотворчества?
— Это, видимо, само как-то произошло. Тропиночка к этому привела. Я просто сам стал уходить от этого, вычищать. Потому что прошло время, оно уже стало для меня не органично – петь все эти «вень», «зрень» мне было уже не в кайф. И вот я совершил усилие героическое – и всё это пресёк.
— Примерно в это же время на твоём горизонте появился Лимонов?
— Он же чуть-чуть совсем был… Это 96-ой год, как раз группа распалась, я в Москве остался, и тут стал искать себе партизанский отряд. Появилось у меня время, «личное», назовём его так, и я стал какую-то там подрывную литературку почитывать, встречаться с людьми, общаться. «Лимонка» там, «Атака», «Элементы», «Милый ангел» ещё был такой. Вся эта эзотерика, политология, социология. Погряз в этом. (Цикл «Оружие» как раз я тогда писал.) Ходил на лекции к известному ныне бородатому евразийцу Дугину. Слушал там, сидел. Лекция, помню, называлась «Политический солдат». Всё это было интересно, и, скажем так, возбуждающе действовало. На меня, по крайней мере. Конечно, на людей с более холодной головой и не таких впечатлительных это бы совсем не подействовало. Но на меня подействовало. И как-то я попал к самому Лимонову. На каком-то вечере у них там выступил, спел, и потом, по-моему, заявление даже написал. Принимали меня на митинге торжественно. Василий (Василий Смоленцев – гитарист группы. – Евг.Б.) следил со стороны за этим шабашком лёгким. А потом, после митинга, мы с ним пошли и написали песню «Родная». Это тогда как раз было. А ещё через день (смеётся) я ушёл от Лимонова – написал заявление. Бедный Эдичка со слезами на глазах и с потерянным видом… подписывать заявление не стал, но было видно, что он расстроен. Вот так было. Что бы там ни говорили остальные. Тем более очевидцев-то и не было.
— У Алексея Романова из группы «Воскресенье» есть слова: «…Но самая главная песня не спета ещё, ну и пусть…». Спел ли ты уже свою лучшую песню или чувствуешь, что она ещё у тебя впереди?
— …как-то мне Лёха (Романов. – Евг. Б.) говорит: «– Ну чё, пишешь?». Я говорю: «– Ну». «– Ну ты даёшь!» (смеётся)… Это же зависит от степени таланта и мотивации. Даже от таланта больше. Если талант есть, ты будешь писать и писать, и нельзя говорить, написал ты лучшую песню или нет. Понятно, что в юности одни удачи, в процессе становления – другие. По энергетике, по квинтэссенции, наверное, воспринимается сильнее всего юность… Для меня ценностный ряд (если на моральном уровне говорить) как был в то время, в юности, так и сейчас остался. Ничего у меня не изменилось вообще. Наоборот, только укрепилось. Но это не значит, что написал в юности и всё – больше не надо писать. Потому что в процессе жизни, в процессе постижения себя и мира возникают иные грани…
— Однако есть понятие если не шедевров, то хотя бы вершин, которые остаются в истории музыки, поэзии или хотя бы рок-движения. Есть у тебя ощущение, что ты можешь написать нечто, что в этот «золотой фонд» войдёт?
— Да всё войдёт. Для русского человека, думающего, ощущающего себя русским, это всё энциклопедией вообще станет в будущем. Если русские останутся, они это будут изучать. Это я не к тому, что я такой крутой. Просто так сложилось, так получилось, что я оказался в этом времени и мне был ниспослан дар, чтобы я это всё транслировал. Тут же всё собралось у «Калинова моста»: и романтика, и патриотизм, и осмысление глобальных мировых изменений, потрясений. Так редко, на самом деле, бывает. И всё это удалось выразить при помощи русского языка. В наших песнях ведь не просто констатация, но ещё и образы, метафоры – всё то, что наработала русская поэзия за всё время своего существования (недолгий, на самом деле, промежуток, если с Пушкина считать). И вот в песнях «Калинова моста» – и пушкинские строки, и лермонтовский мистицизм, и чувство родины, как у Есенина («Дайте родину мою!»). Это всё есть. И эксперименты Хлебникова – такой якобы отстранённости от происходящего. Это всё – инструменты. Если говорить обо мне, то я в этой цепи – определённое звено. Здесь и лирика (взаимоотношение полов), и религиозные искания, поиск истины – всё присутствует, как ни крути. И какие-то манифесты максимальные, и манифесты-констатации, как «Мать-Европа», например. Что это – мимо что ли?! Всё чётко. И героизм, героика, и эпос… То есть объём, если так его рассматривать, настолько глобальный… Ничего себе! Это евразийская поэзия: тут и традиция акынства, и вроде как европейская традиция, и Север тут же, и Сибирь с Дальним Востоком…
Беседу вёл Евгений БОГАЧКОВ
Радуюсь, что с Дмитрием я в одном русле… так же как и он в поисках, и не отрицаю прежние воззрения. Лирика и музыкальное творчество Ревякин я несу с 1993 года, когда впервые полюбил Дару, потом другие разнообразные песни… Спасибо вам!!!
Дарзу полюбил хотел сказать (опечатка была в предыдущем комментарии)
Детский лепет какой-то.
Путается в трех соснах. Да называет каких-то чмошников “легендарными”…
Конкретный отстой.