Владимир ЕРЁМЕНКО. НОСИТЕЛИ РАЗУМА

№ 2014 / 12, 23.02.2015

РАССКАЗ

 

 

«Остатки некогда огромного стада

обезьян уходили по ущелью, но люди не

торопились их догонять, они знали –

впереди тупик.

Внешне преследователи отличались

от своих жертв только тем, что

двигались плотной организованной

цепью и в руках у них были палки.

Обезьяны дошли до стены и

остановились…»

История человечества в подсознании.

Сны о прошлом. ГБЛ. Собр. МДА,

ф. 451, оп. 283, д. 82, л. 511 и об.

 

Михаил Игоревич Кочетков, а по-институтскому просто Майклуша, уже с неделю на равных беседовал с машиной. Время от времени к его рабочему месту подходили зеваки из других отделов и с любопытством наблюдали, как Кочетков, сгорбившись над микрофоном, твёрдым старательным баском задавал немудрёный вопрос, а электронное чудище, словно завзятый собеседник, выдержав для солидности паузу, визгливым голосом известного политика давала чёткий ответ. Иногда машина путалась и отвечала невпопад. Кочетков, снисходительно улыбаясь, повторял вопрос, стараясь подобрать иную комбинацию слов, более удобоваримую для хитроумного нутра компьютера, и диалог возобновлялся.

Фото Александра ЧУМИЧЁВА

С каждым днём Кочетков совершенствовал программу, отлаживал методику общения с машиной, и беседа становилась всё более естественной. Незаметно для себя он от конкретных заданий всё чаще стал сбиваться к размышлениям на абстрактные темы. Его друг и коллега по отделу Боря Чванов, постояв как-то часа полтора за спиной у увлёкшегося беседой Кочеткова, не выдержал и, покрутив пальцем у виска, сказал:

– Майклуша, тебе остаётся только спросить: «Как жизнь, МАКАР?»

Сотрудники между собой эту машину последнего поколения, в официальных бумагах именуемую МКР-22, называли панибратски «МАКАР». Кочетков для удобства обозначения диалога с машиной все свои запросы начинал с обращения «МАКАР» и дальше вводил в компьютер несложное задание. Машина была настроена на тембр голоса Кочеткова, и поэтому друзья минуты две пережёвывали ответ МАКАРА:

– Процессы идут в соответствии с общими законами эволюции.

Наконец Чванов совладал с растерянностью и почему-то шёпотом справился у Кочеткова:

– Сбой? Он ведь не может со мной беседовать? – И сам ответил. – Я думаю – сбой.

Кочетков пожал плечами и предложил Иванову повторить вопрос. МАКАР ещё более чётко, как показалось друзьям, сказал то же самое.

– Идём, покурим, – предложил Кочетков, – у меня уже ум за разум заходит. Вторую неделю не отхожу от этого ящика. Чудится, будто у него характер начинает прорезаться.

На лестничной площадке Кочетков достал из мятой пачки последнюю сигарету. Сигарета была худая из-за просыпавшегося табака, но Кочетков всё равно по привычке покрутил её между пальцев.

– Может ли машина мыслить? – по-петушиному закинув голову, с деланным пафосом спросил Чванов.

– Нет, машина способна только выбирать нужный вариант, – постарался в тон другу ответить Кочетков.

Это была их старая шутка, которую они разыгрывали долгие годы совместной работы чуть ли не каждый день. Друзья пародировали профессора, теперь уже покойного, который читал им в институте курс кибернетики.

Сегодня им по сорок пять. Оба по современным понятиям ещё молодые мужчины. Но Кочетков заметно сдал за последний год. Под глазами появились мешки, за одеждой перестал следить. Когда-то строгий элегантный костюм теперь стал похож на несвежую рабочую униформу.

Его сын вернулся из Чечни с незаживающим ранением, и вся жизнь Кочеткова разделилась на два русла: работа и сын. Себя из земного существования он вычеркнул. Вернее почти вычеркнул. Чванов настоял, чтобы один вечер в неделю Кочетков сохранил для себя. В «чистый четверг» друзья отправлялись в Разумовские бани. Там за парными хлопотами и благостными разговорами душа Майклуши мягчала. Друзья выпивали по сто граммов спирта, предназначенного для протирки нежных извилин искусственного интеллекта и, посмеиваясь, находили, что на человеческий мозг он действует более благотворно.

Но уже на подходе к дому пелена блаженства спадала с души Кочеткова. Он останавливался, тяжело передыхал, и на лбу его появлялась всё та же глубокая морщина, которая сотрётся только на пару часов в следующий четверг.

Ещё год назад он был счастлив. Проблема, которой он посвятил всю свою жизнь, была близка к решению. Как это красиво звучало во время учёбы и в первые годы работы в институте: создание искусственного интеллекта. Но по прошествии многих лет тяжёлого, до головных болей, труда романтический налёт стёрся, и появился страх перед безбрежным морем открывающихся возможностей. Иногда он сам себя начинал чувствовать блуждающим электроном в бесконечных недрах памяти вычислительных машин. Когда посторонние люди просили объяснить, чем же он занимается, то Кочетков, не вдаваясь в детали, говорил: «Вы, к примеру, слышите фразу: «Они пошли в парк с девочками». Так вот я хочу научить машину, чтобы она, исходя из логики беседы, сообразила – пошли эти люди в парк вместе с девочками или они пошли в парк, где были девочки». Если же ему было некогда, он отвечал ещё короче: «Я хочу, чтобы в тексте машина смогла отличать глагол «стекло» от существительного «стекло». На решение этой простой задачи у него и у его товарищей ушло больше двадцати лет. То, к чему, в конце концов, пришёл Кочетков, позволяло обращаться так же просто с машиной, как и с человеком.

Жизнь по восходящей кончилась год назад. Тогда он внезапно для себя после долгих лет бесконечных поисков нашёл принцип диалога с электронным мозгом. Дальше предстоял скрупулёзный путь доработки. В это же время вернулся сын.

Кочетков никогда не жаловался на зарплату. Но теперь он обнаружил, что человеку, попавшему в беду, денег надо гораздо больше, чем благополучному. Снимая в банкомате сбережения, он сделал ещё один несвойственный своим убеждениям вывод, что медицина у нас бесплатная только для здоровых людей, а больным недуги обходятся в копеечку. Сыну нужно было специальное питание, дефицитные лекарства. Кочетков набирал всевозможные работы и ночами сидел над чуждыми ему темами, чтобы оплатить подношения профессорам и знахарям. Это отвлекало и изматывало, но он терпел. Он готов был взвалить на себя и тяжелее ношу. Но страдания от того, что сын вернулся домой чужим, отнимали последние силы. Молодой парень, он мог часами сидеть, уставив невидящий взгляд в одну точку. Расхваленная матерью книга сутками лежала открытой на одной и той же странице. Ему было безразлично всё, он ничего не хотел.

До армии сын был влюблён в математику. Он развлекался составлением теорем, поиском нетрадиционных решений популярных в мире задач. Это для него было как увлечение компьютерными играми для сверстников. Даже среди сокурсников математического факультета, с которого он был призван на службу, сын слыл чудаком и фанатиком. Уходя на призывной пункт, он сунул целую стопку книг по высшей математике в рюкзак. Открывал ли он их там? В дембельском чемодане, с которым сын приехал домой, книг не было.

Жена Кочеткова раньше, подсмеиваясь над своими мужчинами, говорила, что два чудака на один дом многовато. К Кочеткову-старшему на работе долго относились как к забавной достопримечательности. Он разбрасывался идеями как неопрятный курильщик сорит пеплом. Ему было не интересно оформлять заявки на изобретения, и они в слегка изменённом виде регистрировались коллегами. Только благодаря вмешательству Чванова у него появилась целая пачка свидетельств. Правда, чаще всего в них выступал соавтором и Чванов. Он находил это справедливым. Кочетков был с ним согласен.

– Знаешь, Кочет, мне больно видеть, как обкрадывают тебя. Я – твой друг и не могу наблюдать этот откровенный грабёж без боли и зависти.

Он предложил свои услуги по бумажной части и, как благородный человек, те изобретения, которые находил замечательными, оформлял единолично на Кочеткова.

– Даже при акуле рыбки кормятся. А от тебя, Кочет, грех не урвать.

Тогда в институте Михаила Игоревича звали Кочетом за его бурление в науке и за то, что иной раз на собраниях, думая о своём, он неожиданно вскакивал и невпопад начинал призывать коллег к подвижничеству в науке. Потом, сообразив, что момент для выступления выпал неудачный, мгновенно мешался, обрывал речь, словно петушиный крик и замирал в кресле, продолжая думать о своём.

Многие его сверстники, в том числе и Чванов, защитили кандидатские раньше, но Кочеткову сразу присвоили докторскую, и это добавило ему популярности.

С тех пор как вернулся сын, его перестали звать Кочетом, но институт не мог без фамильярностей, и с общего молчаливого согласия за Кочетковым прижилось добродушное и чуть снисходительное имя Майклуша.

Теперь в доме Кочетковых больше не было чудаков. Изменился и человек, стоявший на страже их чудачеств. Раньше весь быт держался на супруге, но навалившееся несчастье отняло у неё волю к жизни. Она как бы замерла и пережидала беду. Кочетков жалел, что люди не могут погружаться в спячку. Как было бы хорошо. Жена бы заснула, а когда он её разбудит через полгодика, то снова в доме будет сиять счастье. За полгода он сможет растеребить сына. За полгода он вылечит его тело и душу. Но сейчас он чувствовал себя спелёнутым этими двумя потухшими людьми.

Пытаясь найти хоть какую-то брешь в безразличии сына, он предложил ему начать готовиться к возвращению в университет, но сын равнодушно отказался. Не зная, чем убедить мальчика, он срывался на крик: «Но что случилось? Жить-то ведь надо. И раньше приходили с войны люди. Очнись!» И с бессильем чувствовал, что ему, видевшему войну только в кино, не пробиться к сыну.

– Всё ложь, – отвечал ему вернувшийся с войны юноша, и они снова по несколько дней молчали.

– Пройдёт, это должно со временем пройти, – плакала по ночам жена, а Кочетков, оторвавшись от письменного стола с прикрытой полотенцем лампой, утешал её и уходил курить на кухню, чтобы успокоившись, вернуться к постылой ночной работе.

Последние недели, когда Кочетков понял, что, наконец, достучался до МАКАРА, он всё больше времени стал проводить на работе. Постепенно их беседы становились разнообразнее. МАКАР меньше путался при ответах, и паузы делались всё короче. Кочетков уже не терял, как раньше бывало, целые сутки на поиски причин сбоя. Программа выстраивалась, и он даже непреднамеренно стал затягивать работу, стараясь каждый нюанс выполнить с большей тщательностью. На самом же деле он боялся дня, когда тема окажется исчерпанной, и он останется один на один со своей семейной болью.

С утра, не отрываясь, Кочетков сидел перед микрофоном и бубнил МАКАРУ задания. Тот отвечал механическим голосом, и со стороны непосвящённый мог бы подумать, что на диспетчерском пункте оператор переговаривается с дальним объектом. Чванов несколько раз пытался увести друга на перекур, но Кочетков отмахивался. Только после обеда он насильно вытащил Кочеткова на лестницу. Тот жадно стал тянуть сигарету, намереваясь скорее уйти обратно в машинный зал. По рассеянному взгляду Чванов понимал, что Кочетков в мыслях и не отходил от МАКАРА.

Чванов, в отличие от своего друга, был человеком лёгким. Он два раза женился, но, почувствовав скуку, уходил без больших скандалов и потерь душевного равновесия. На работе его ценили как хорошего организатора, приятого собеседника. Он без труда защитил диссертацию. Но никому, кроме Чванова, она пользы не принесла. Кочетков же грёб, как бульдозер, не торопясь, свою тему, и в его фарватере диссертаций, подобных чвановской, было сделано несколько штук, но все они отрабатывали лишь ветви проблемы, а по стволу шёл Кочетков, и сегодня он, наконец, добрался до корней.

– Смотри, Майклуша, так и свихнуться недолго. Ты ведь кроме машины больше никого не видишь.

– Скоро закончу, и отдыхать, – согласно кивнул Кочетков.

– Ты хоть с домашними общаешься? – задел больную тему Чванов.

Кочетков поморщился.

– Нет. Сына опять отвёз в госпиталь. Наверное, четвёртую операцию придётся делать. А жену утешать уже нет сил. Да и нечем утешить. Жизнь, ведь она держится желаниями, а у сына их нет… – Он затянулся горьким дымом. – Как же в двадцать лет могло такое случиться? Никто не ответит. А ни о чём другом я говорить не могу.

– Поэтому ты замкнулся на МАКАРЕ? – укоризненно покачал головой Чванов.

Кочетков поднял красноватые глаза на друга и неуверенным голосом сказал:

– Ты знаешь, МАКАР, похоже, начал абстрактно мыслить.

– А тебя, похоже, надо вести к психиатру.

– Я серьёзно. Ты же сам слышал, как он отвечает на вопросы, касающиеся чувств.

– А что ему остаётся делать? Ты задаёшь глупые вопросы. Он ищет подходящий вариант. Попугай достаёт из шляпы бумажки и гадает желающим. Все довольны. В шляпе сто вариантов. А у МАКАРА – миллиарды. Он же черпает информацию чуть ли не из всей памяти человечества.

– Нет, это не то. Я же чувствую… – Кочетков задумался, подбирая слова, но решив, что объяснить не сумеет, загасил сигарету и собрался вернуться к машине.

– Не нравишься ты мне последнее время, – укоризненно сказал Чванов, – и глаза, как у кролика.

Кочетков, немного смущённый его участливым тоном, потёр ладонью под грудью и пожаловался:

– Давит, понимаешь, вот здесь. С неделю уже, а то вдруг, бах, как остановилось. Прислушаюсь – ходит.

– У врача был? – строго спросил Чванов.

Кочетков махнул рукой, показывая, что страхи, о которых поведал, пустяки, и решительно зашагал к МАКАРУ. Устроившись поудобнее в кресле, поправил микрофон:

– МАКАР, как достичь гармонии, – немного подумав, задал вопрос Кочетков.

– Эволюция – достижение гармонии, – отчеканила машина.

«Все ответы на философские вопросы связывает с эволюцией, – отметил про себя Кочетков. – Конечно, существуют общие законы, и вся природа неизбежно следует им. Правильно Чванов сказал: эффект попугая. Попробуем потуманнее».

– МАКАР, как достичь гармонии души?

– Душа – элемент эволюции. Она рождается и умирает, и снова рождается.

Так, задумался Кочетков. Какой-то смысл есть, конечно. Зайдём с другой стороны.

– МАКАР, можно достичь гармонии?

– Гармонии достичь нельзя.

– Что такое гармония?

– Гармония – это покой.

Кочетков задавал вопросы не останавливаясь, пытаясь нащупать логику поиска машины.

– Что такое гармония души?

– Гармония души – смерть.

Неплохо. Для занимательных игр с публикой МАКАР уже созрел. Лупит сентенциями как юродивый на царском пиру. Хотя, если проанализировать, то мыслит правильно. Движение материи неостановимо, значит, поиск гармонии вечен, и гармония, как венец развития, недостижима. Душа же со смертью человека переходит в другое состояние. Значит смерть – конечный пункт привычного нам понятия души, а, следовательно, и венец развития. Э, брат МАКАР, да ты идеалист. Метафизик. Если и ищет МАКАР варианты механически, то очень удачно.

– Скажи, брат МАКАР, а есть ли предел развития человечества?

– Предел развития человечества – смерть.

Заладил. Пессимист ты сегодня. Видимо, вопрос не прошёл.

– МАКАР, каков финал развития человеческого общества. Прошу развёрнутый ответ.

МАКАР какое-то время напряжённо молчал, потом заскрипел:

– Человеческое общество закончит своё существование одновременно с гибелью высокоорганизованных форм живой материи.

Совершенно в духе современных веяний. Наверное, наткнулся на доклад какого-нибудь эколога или борца за мир.

– Зачем, брат МАКАР, пугать? Мы так биты, что и боли-то не чувствуем. Открой любую газету. Из мрака вышли, через мрак прошли и во мрак катимся.

– Это следствие объективных законов эволюции.

Опять сел на своего конька. Эволюция, эволюция. Разве в ней есть закономерность? Ленин в одну сторону тянул. Сталин – в другую. Вот тебе и закономерность.

Кочетков не замечал, как эксперимент в последние дни всё больше становился похожим на обыкновенную беседу.

– Люди весь мир готовы были уничтожить атомными бомбами, а сегодня о разоружении договариваются. Вот так-то, МАКАР. Вчера одна закономерность, а сегодня другая.

– Отклонения от закономерностей – тоже закономерность. Сумма отклонений равна нулю. Эволюция неостановима.

– Философ Цицерон! – рассмеялся Кочетков. – Но мысль неглубокая. Хаотическое движение бесцельно. Отклонения от магистрального пути в противоположные стороны лишь уравновешивают друг друга. Их как бы нет. Мудер ты, МАКАР. Правда, философию тебе не сдать. Живо на чистую воду выведут.

Машина, приняв ключевое слово, померцала экраном дисплея и в динамике что-то неопределённо скрежетнуло.

– Ну вот, – удовлетворённо рассмеялся Кочетков. – И нечего сказать. Собеседник ты слабый. Нет вопроса и ответа нет. Арифмометр ты, МАКАР, а я человек – царь природы. Вот и тебя сделал. Будешь служить людям! Служить будешь, МАКАР?

– Буду, – глухо согласился МАКАР.

– То-то, – удовлетворённо отметил Кочетков.

Он откинулся в кресло и оглянулся в зал. Все уже разошлись. Тихо гудела климатическая установка, перещёлкивались машины с запущенными программами. Ещё полчаса, и закроют метро. Но сил идти домой не было. Он чувствовал, что подобрался к пределу. Слёзы жены он переносить больше не мог. При одной только мысли о ней и сыне у него начинало мучительно щемить сердце. Ещё шаг и пропасть. За последние дни он уже несколько раз терял дыхание как сорвавшийся с высоты.

Кочетков вышел на лестницу, покурил. Потом сходил в отдел и достал припрятанный к четвергу спирт. Он хотел было выпить сразу и отправиться домой, но раздумал и вернулся к МАКАРУ. Поставил у дисплея склянку со спиртом, стакан с водой и пирамидкой сложил две баранки. Машина мирно гудела. Кочетков обхватил голову и замер без мысли, без желаний, в каком-то отупелом отчаянии. Долго просидел он в этой позе, потом поднял глаза на экран и, снисходительно улыбаясь, проговорил:

– Ну что. МАКАР, выпьем?

– Выпьем, – ответила машина.

– Вот, а Чванов говорит, что я могу сбрендить. Держись, МАКАР, с нами, человеками, свяжешься, не то будет.

Кочетков отхлебнул из склянки и быстро запил водой. Через минуту он почувствовал, как в голове что-то разжалось, и тоскливая пелена безразличия немного рассеялась.

– Говоришь, человечеству грозит гибель? Пойди на улицу, и тебя каждый второй напугает этим прогнозом. Не все, правда, искренне будут говорить, но тема конца света снова в моде. Гибнет всё: реки, моря, атмосфера, животные. Но человек может и остановиться. Раз он в силах ломать, значит, в силах и построить. Уловил, МАКАР?

– Ломать – не строить, – ответила машина.

Кочетков вздрогнул и надолго задумался. Этого он от МАКАРА не ожидал. Строго выверенный логический текст – пожалуйста. Но поговорки?

– Да ты балагур, – наконец выдавил из себя Кочетков. – А вот скажи, МАКАР, гибель сейчас все предсказывать мастаки. Кто придёт на место человека?

МАКАР ещё не успел ответить, а Кочетков понял, что он скажет. Он даже не услышал резкого слова «машины», а мгновенно принял его как истину, как озарение, к которому шёл. Механически он отхлебнул из склянки и зажевал баранкой.

– Вот я тебя сейчас двину ботинком по внутренностям, и всё. Был МАКАР, и нет МАКАРА, – зло бросил в микрофон Кочетков.

– Отклонение ничтожно. На ход эволюции влияния иметь не будет, – сухо заметила машина.

«Прав, гад, – подумал Кочетков. – Завтра таких МАКАРОВ наделают миллионы. Да и при чём тут они?» Но на всякий случай спросил.

– МАКАР, человечество уничтожат тебе подобные?

– Нет, человечество погибнет в результате эволюции материи.

– Отлично – раздражённо вскрикнул Кочетков. – А вы, значит, появитесь? Король умер, да здравствует король!

– Мы уже появились, – резонно заметил МАКАР.

«Прав, сукин сын. Прав», – застонал Кочетков.

– А если мы вас сметём с лица земли и вернёмся к счетам? – злорадно спросил он и тут же понял, что опять сморозил глупость.

МАКАР отвечать на этот вопрос не стал.

Они не причина нашей гибели, и даже не следствие, подумал Кочетков и, желая лишний раз убедится в своих догадках, переспросил:

– МАКАР, почему человечество погибнет?

– Человечество – этап эволюции, – ответила машина.

– Правильно, но это, по-твоему, правильно. А по-нашему – нет. Мы одумаемся.

Кочетков вдруг вспомнил пустые, безразличные глаза двадцатилетнего сына и ему стало страшно. Он отбросил от себя эти мысли, внутренне подобрался и уже больше из чисто научного любопытства спросил:

– Что будет после вас, МАКАР?

– Разум, – ответила машина.

– Ишь, какой. Сейчас тоже разум. И с вами будет разум. Я тебя о формах существования этого разума спрашиваю?

МАКАР молчал.

«Не знает, – решил Кочетков. – На заре своего развития мы тоже не знали, что придут эти истуканы. Возможно, настанет время, и вот такой МАКАР будет пытать какого-нибудь им же созданного умника о своей судьбе. И этот умник так же легко подпишет приговор МАКАРУ».

Кочетков встал с кресла и зашагал по залу. У него появилось желание бежать на улицу и рассказывать людям о том, что их ждёт. Он заволновался, дрожащими руками достал сигарету, но спохватился, что в зале курить нельзя, и сунул пачку обратно в карман. Немедленно рассказать. Пусть все узнают. Надо собрать всемирный съезд. Надо затормозить набравший ход поезд смерти. Боже всемилостивый, как ловко придумано. Главное, сохранить разум. А в каких формах – это неважно. Конечно, человек – не самая удачная форма. Он уязвим. Чувственность делает его непостижимым, противоречивым, зависимым от желаний. Несущественные для мироздания причины – страх, зависть, похоть, любовь, ненависть для него важнее объективных законов развития. Конечно, зачем мы нужны с таким набором ахиллесовых пят. Бред. Чем я тут занимаюсь? Почему один? Почему все спят спокойно? Он вспомнил о жене. Она тоже спит. Но она думает только о личном. Ей плевать на человечество. Нет, не правда. Сын и человечество, вот судьбы, которые её волнуют. Также и всех нормальных людей. Сначала своё, потом общее. Но ведь мы уже поняли, что воздух так же принадлежит каждому, как и всем. И вода, и недра. Всё требует охраны. Ведь мы боремся. Кочетков перестал бегать по залу.

Он немного успокоился и сел опять в кресло. Разум-то ведь ещё не утерян. Правда, почти все знания мы уже передали машинам. Ещё немного, мы их закольцуем в одну систему, и появится единый мозг планеты. Что по сравнению с ним ничтожные крупинки – разрозненные головы людей?

Кочетков опять обнаружил, что пытается зажечь сигарету. Он как-то по-новому рассмотрел белый столбик.

Вот одно из орудий самоуничтожения. Вино, наркотики. Нет, это мелочи – это было всегда. Крах должен наступить быстро. Иначе деградирующие люди уничтожат и машины.

– Так-то, голубчик МАКАР. Если мы погибнем, то унесём за собой и вас.

– Машины соответствуют новой среде обитания.

Уже новая среда обитания. Ишь, как всё рассчитал. Мы ещё не ушли, а он уже о новой среде мечтает.

Яркий свет в зале резал воспалённые глаза, и Кочетков прикрылся ладонью.

«А почему, собственно, мечтает? – думал он в полумраке. – Новая среда уже реальность. Разве не ясно, что мы живём в отравленном мире, и с каждым днём накопление ядов растёт. Почему нельзя этого избежать? Почему внешне безобидные существа – люди, сбившись в кучу, отравляют всё вокруг?»

Голову будто сжимало обручами. Он чувствовал, что находится на пороге очень важного решения, и вот-вот найдёт спасительный путь. Но решение не приходило и он, как добросовестный исследователь, продолжал перебирать причины грозящей катастрофы.

Мы вошли в противоречие с природой?

Он ставил вопросы и машинально кивал головой в знак утвердительного ответа.

Мы вошли в конфликт сами с собой? Да.

Обручи, сжимающие голову, немного ослабли, гримаса боли на лице Кочеткова потускнела.

Мы насилуем жизнь. Вот причина. Мы не прислушиваемся к ней, а всё время пытаемся её переделать, подмять под себя. И она нам мстит.

– МАКАР, вы будете существовать в согласии с окружающим миром?

– Да, – заносчиво ответила машина.

«Дурак, – грустно улыбнулся Кочетков. – Он так думает, потому что только родился. Он идёт в гору. Почему мы не остановились, достигнув вершины. Ведь были учения, призывавшие к согласию с природой. Почему религия потребления оказалась сильнее всех верований?»

– МАКАР, может ли существовать идеальный человек?

– Идеальный человек – это машина.

«Ведь на поверхности всё лежит, – сжал лицо ладонями Кочетков, – на поверхности. Мы провозглашали светлое будущее, рассчитывая, что там будут жить идеальные люди. Разве человек может быть идеальным? Идеальным человеком был мой сын…»

Он сбился с мысли. Ему казалось, что решение вот-вот придёт, а оно вновь ускользнуло. Кочетков с отчаянием понял, что истина не откроется ему. Он почувствовал, как, словно клещами, сдавило за грудиной. Машинально он принялся растирать кожу, просунув руку под рубашку, но клещи не разжимались.

Значит, экологическая катастрофа. Причём, похоже, она сорвётся нам на голову, как лавина скопившегося в горах снега. Людям будет не до машин. Да и причём тут машины? Скорее всего, они будут ещё какое-то время помогать нам выживать. Будут продлевать агонию своих создателей. В груди будто мололи жернова. Боль становилась невыносимой.

…А почему обязательно экологическая катастрофа? Разве ядерная война нас не устроит. Машины на радиацию в претензии не будут. Эволюция щедра на варианты. А человечество достаточно разумно, чтобы выбрать из них наиболее подходящий. Последний раз попытался Кочетков найти в открывшейся для него бездне хоть крупицу юмора и не смог. Помешала сердечная боль, помешало привидевшееся закинутое в отчаянных муках лицо сына. Он ещё хотел вспомнить об одном человеке, но кто это – мать или жена, узнать ему не привелось.

Утром пришли сотрудники, и поначалу решили, что Кочетков заснул, так безмятежно склонилась перед пультом МАКАРА его седеющая голова…

Осунувшийся Чванов ходил, сжав кулаки, и постанывал. Когда закончилась суета с бесполезной «скорой», когда отзвонили жене и по трусости, а может быть, и из милосердия сообщили ей, что Кочетков в тяжёлом состоянии направлен в Первую градскую и надежд очень мало, Чванов подошёл к машине, и со страхом нажал кнопку записи беседы учёного с компьютером. Он хотел и боялся узнать последние слова друга, сказанные машине. Но услышал лишь тихое шипение динамиков. Записи не было. Не было Кочеткова. Остался МАКАР.

Владимир ЕРЁМЕНКО