ЗА СТЕНОЙ

№ 2015 / 32, 17.09.2015

Этот мир наверху невообразимо прекрасный. Хотя почему невообразимо, я только и делаю, что воображаю его, ведь там особо ничего и не видно. Просто так принято говорить, если что-то восхищает, поражает воображение. Но всё-таки он невообразимый. Он рождает зыбкие мечты без плоти.

Я хожу сюда каждый день, чтобы посмотреть на другую жизнь. Можно сказать, что это моя единственная радость. Причём не только моя, приходит множество людей. Мы становимся на тротуаре у пологого травянистого склона и смотрим вверх, туда, где мир разделяет высокая стеклянная стена. Люди с той стороны тоже иногда смотрят на нас, но реже. Мы похожи на голодных кошек и собак, которые со страхом ждут в отдалении подачки или пинка. Такие у нас тоскливые лица, такие большие глаза. Однажды мне показалось, что человек с той стороны, за стеклом, сказал про меня: «Посмотрите, у него глаза, как у срущей собаки!» Хотя на самом деле я не мог этого слышать.

Да, эту стену сделали прозрачной, чтобы они, живущие там, развлекались, глядя вниз. А мы приходим толпами и стоим часами неподвижно, молча. Правда, как-то один из нас помахал им рукой, прокричал с улыбкой что-то дружелюбное. Человек с той стороны поспешил отвернуться. А этот, наш, так и застыл со своей дурацкой улыбкой и поднятой рукой, только видно было, что он в растерянности и обижен, как будто в него плюнули.

Что же я вижу на той стороне? В том-то и дело, что почти ничего. Вплотную к стеклу стоят столики, за которыми сидят люди. Они едят, пьют и разговаривают. Они выглядят совсем иначе, чем мы – такие ухоженные, красивые. Ещё там высокие деревья, в просветах между которыми светится небо. Так вот это небо и будит моё воображение, оно рождает мои мечты. У нас другое небо, у нас оно всегда серое, блёклое, даже не поймёшь, в тучах оно, или это просто цвет у него такой нездоровый.

А на то небо, за стеклом, можно смотреть бесконечно. Синева чередуется с облаками самых разных оттенков. Эти облака словно размазаны кистью, где-то они густо клубятся, а где-то положены тонким слоем и даже вообще прозрачны. Они самых разных оттенков: серого, красного, фиолетового, голубого и нежно-кремового. У меня прямо захватывает дух от вида этого неба, и я невольно улыбаюсь. Оно вызывает во мне ощущение величия и великолепия.

Я стою, открыв рот, и почти не моргаю, так я потрясён небом. Вид у меня, должно быть, совершенно нелепый, но мне всё равно. Другие смотрят на столики с едой, на благополучные лица этих, иных, глотают слюни и завидуют. Я же смотрю на небо в вершинах деревьев. Иногда те, за стеклом, замечают, что я неотрывно смотрю куда-то мимо, над их головами, отслеживают мой взгляд, но ничего не видят и показывают на меня пальцами – вот смотрите, ненормальный.

Чему же я улыбаюсь? Это небо не обещает мне ничего. Ни радости, ни счастья, ни иной жизни. Поэтому в моём восхищении большая примесь горечи. Я понимаю, что оно чужое, и я ему чужой. Но как же оно прекрасно!

В детстве я верил, что когда вырасту, буду жить там, за стеной. Думаю, в это верят все дети. Мне казалось это очевидным. Вот-вот, думал я, ещё немного и я стану большим – и окажусь среди тех. И стану смотреть на наш скучный мир уже с той стороны. Я представлял, что за жизнь там, и моё воображение рисовало картины беззаботного существования – опыт детского чтения подсказывал, что ждать там.

Лет в двенадцать я впервые заподозрил, что никогда не попаду на ту сторону. Не знаю, как такое произошло. Но я считаю это самым трагическим моментом в моей жизни. Внезапно, среди любимой игры, в пылу азарта и веселья, я замер, потрясённый. У меня было такое чувство, как будто я упал с большой высоты и больно ударился. Я огляделся по сторонам, посмотрел на своих друзей, на игрушки, да и вообще на мир вокруг, и понял, что это всё это мне больше не нужно. То, чем я раньше жил, не имело ко мне никакого отношения. И вот тогда я вдруг понял, что стеклянную стену нельзя будет преодолеть никогда.

К тому периоду относится записка, которую я написал моей маме. Вот, что я написал: «Мама, кажется, я заболел тоской». Я даже не понимал тогда, насколько точно выразился. Я действительно заболел, и болезнь эта оказалась неизлечимой. Мне тогда было неизвестно, что все взрослые уже давно больны, и привыкли так жить. И я надеялся, что выздоровею.

Однажды, вернувшись домой после школы, я увидел, что моя мама плачет, сидя за столом на кухне. Я так тихо вошёл, что она меня не слышала. Она рыдала взахлёб, закрыв лицо руками, и я испугался, что случилось что-то страшное. Я подбежал к ней, обнял за плечи и спросил, что случилось.

– Ничего, – ответила она, и крепко прижала к себе, – всё хорошо. Всё хорошо.

И тут я заметил на столе перед ней ту самую мою записку. И понял, что дела намного хуже, чем я думал раньше.

То, что я выразил словами «заболеть тоской» – самая страшная трагедия в жизни человека. Это такой удар, этот такое откровение, которое обрушивает все декорации и показывает мир с другой, подлинной стороны. Ребёнок обычно ещё не успевает привыкнуть к ударам судьбы, поэтому ему особенно сложно справиться, когда он узнаёт правду. Помню, я несколько недель ходил в трауре, потерянный, опустошённый, потерявший желание жить.

С годами привыкаешь. Конечно, боль разочарования, горечь крушения надежд, обманутые мечты дают периодически о себе знать смутной печалью, но печаль эта теперь похожа на ностальгию, воспоминание о лучшем прошлом, и в ней есть доля приятного.

Никто никогда не попадал и не попадёт на ту сторону. Поэтому я вообще удивляюсь, что там кто-то есть. Это, конечно, боги, они не могут быть людьми. И это прекрасно, что они есть. Что бы я делал, если бы их не было? Даже не представляю…

Я уже немолод, и единственная моя радость – это прийти сюда, к стене. Со временем я понял, что не нужно стремиться к нереальному. Надо уметь радоваться тому, что даёт тебе мир. У меня есть прекрасная возможность видеть удивительное небо за стеклом. И я счастлив. Я прихожу сюда и смотрю на него. Оно будит во мне почти забытые мечты. Глядя не него, я вновь превращаюсь в ребёнка. Можно сказать, что я уже и не хочу на ту сторону. Я просто хочу быть рядом.

Иван ГОБЗЕВ