ИЗУМЛЯЕМСЯ ВМЕСТЕ С ОЛЬГОЙ РЫЧКОВОЙ
№ 2007 / 6, 23.02.2015
От Шекспира до вампира
Двухтомник «Антология литературы финно-угорских народов» (составитель Любовь Миляева, ИД «Сократ», Екатеринбург, 2006), выпущенной по инициативе хантыйского писателя Еремея Айпина и за счёт бюджета Югорского края, – книга-первопроходец. По крайней мере, это касается второго тома, который является новаторской попыткой «собрать под одной обложкой как можно больше представителей самых разных финно-угорских народов». Обе части антологии – и поэтическая, и прозаическая – построены по «национальному признаку»: вот раздел «Венгры», вот «Вепсы», «Карелы», «Коми», «Манси» – и далее, в алфавитном порядке, до «Эстонцев». Большинство участников едва ли знакомы широкому читателю – кроме разве что ханта Еремея Айпина, манси Ювана Шесталова и Андрея Тарханова, удмурта Вячеслава Ай-Серги, эстонцев Яана Кросса и Яана Каплинского. Поэтому простое перечисление имён (Анатолий Петухов, Елена Габова, Генрих Перевощиков, Ольга Мишина, Владимир Нестеров, Дорис Карэва и другие) само по себе мало что даёт. Зато неизвестный автор – это всегда какая-то тайна и ожидание открытия. И такие открытия в антологии есть, и не так уж мало.
Один из её участников Андрей Тарханов в предисловии к поэтическому тому сразу отмечает, что «поэзия финно-угорских народов является удивительной и оригинальной по своей образно-чувственной структуре, по философским умозрениям, связующим Небо и Землю, по глубинному, порой, языческому проникновению в жизнь и стихию природы. В ней есть трепетная, живая слитность поэтической души с лесом, лугом, озером – то высшее единение человека и природы, идущее от древних родовых корней». Да, пейзажную лирику пишут многие: «Ну чем Сибирь не рай! / Какие по утрам рассветы, / И солнце – / В три обхвата каравай / С утра до ночи светит…» (Светлана Карнаухова), «Всё в молочном тумане: луга, / Пашни, лес, огороды, река… / Белой пеной рассвет всё полил. / Кто-то баньку в лесу затопил…» (Василий Крылов). И так далее.
Однако финно-угорская литература не сводима только к традиционной тематике (которую так часто ожидают от «представителей нацменьшинств») – к природной лирике, новым вариациям «преданий старины глубокой» и горьким раздумьям о судьбе малых – порой на грани исчезновения – народов в огромном мире. Родное, «посконное» легко и гармонично вписывается, как принято сейчас говорить, в контекст мировой культуры. Как вопрошал персонаж популярного фильма, «а не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира?» Отчего ж не замахнуться – вот, пожалуйста, «Шекспир в бане»:
Кореш мой стихами не болеет – Стадо деревенское пасёт. По субботам баньку разогреет, Пива да кумышки припасёт… А когда мы, нахлеставшись вдосталь, Выползем в предбанник – подышать, Я Шекспира вместо всяких тостов Начинаю корешу читать. Кто-то скажет: «Что с них – с пьяных, потных, Спросишь… Угорели не впервой!» Но стихи Шекспира про животных Обожает слушать кореш мой. В этот миг божественная лира Для него важней, чем самогон… «Нет поэта, окромя Шекспира!» – Восклицает и рыдает он. (Пётр Захаров) |
А роман молодой венгерской писательницы Ноэми Сечи об особенностях национального кровососания «Финно-угорский вампир» «вызвал международный интерес. В настоящее время произведение готовится к экранизации». Судя по приведённой из него главе, это пародия на вампирские ужастики. Бабушка-вампир пытается отвадить свою внучку от вегетарианства и наставить на истинный (то есть кровосососущий) путь:
«Бабушка стала изучать содержимое моей тарелки:
– Что ты ешь, что это за ужас?
– Салат.
– Он не даст тебе вечной юности. Сколько раз я тебе уже говорила, Ерне. Если захотела что-то по-настоящему питательное, закажи пицца-курьера.
Она говорила не по-пустому. На самом деле уже тысячу раз твердила и непрестанно надеялась, что однажды я откажусь от своего лёгкого ужина ради вспотевшего парня или девушки на побегушках».
Так что финно-угорская литература очень разная – она и «народная», и «социальная», и «модная»… И совсем не заслуживает снисхождения со стороны «старшего брата», подмеченного Арво Валтоном в стихотворении «Дружелюбие»:
Национальные меньшинства сидели На длинной скамейке, Слушали, какие они хорошие. Маски на лице, инструменты на коленях, К концу семинара их накормили, напоили, Стали ещё веселее. Кто-то танцевал. Его норовили успокоить: Самодеятельность портит святой фольклор. Стариков одели в национальные костюмы. Молодым дарили христианскую науку. Новые залы были полны представителей крупных народов. Потеснились, в уголке поместили – Очень уж уважили вымирающих: Написали несколько докторских. |
Разве Шекспир, вампиры и прочие современные «литературные танцы» не совместны со «святым фольклором»? Отнюдь. Кстати, чем не тема для докторской?
Лирический джигит
Уже по первому стихотворению в книге Арбена Кардаша «Меж восходом и закатом: Поэзия и проза» (Дагестанское книжное издательство, 2006) ясно: перед нами один из тех поэтов, которых называют «тихими лириками»:
Заплачь, моя ива, У края обрыва – У края лезгинской земли. Пусть ветры нагрянут, И рано увянут Зелёные пряди твои. …Заплачь, моя ива! Застынь у обрыва, Как память моя! Всё равно Тоске твоей вдовьей И доле сыновьей Иного в ночи не дано… |
Написано в 1979 году, когда автору стихов исполнилось восемнадцать. Впереди были учёба в Литинституте в семинаре Льва Ошанина, служба в армии, поэтические сборники на русском и лезгинском, вступление в Союз писателей России, литературные награды (в том числе премия «Литературной России» за 1997 год), читательское признание…
«Я его люблю за бескорыстную, настоящую внутреннюю любовь к своему народу и культуре своего народа, за бережное отношение к его наследию», – сказал о Кардаше Расул Гамзатов. А Семён Липкин в письме к поэту отмечал: «Взяв за образцы суфийскую поэзию, Вы сумели обновить её трагическим чувством нашего современного бытия». Например, Кардаш отважно полемизирует с Омаром Хайямом: «Хайям и тысячи за ним твердят одно: / Вином смывай свои обиды и печали. / Но старый горя груз и новый смыть едва ли. / Вино бессильно – слишком молодо оно». «Дыхание Востока» и «национальный колорит» ощущаются и в названиях произведений. В сборнике есть раздел «Рубаи», поэма «Гурии бренного сада или Последний день Етима Эмина», стихотворения «Аульские мальчишки», «Когда уедем в Лезгистан», «Слово умирающего джигита», «Лезгинская музыка», «Лезгинский след», повесть «Пастух и орёл» (вошедшая в число победителей конкурса «Российский сюжет-2004»)…
Написать хорошие стихи или прозу о Родине так же трудно, как о любви: слишком «истоптана» тысячами и тысячами литераторов эта тема, слишком велика опасность скатиться в банальное пустозвонство. «Стань, гражданственность, строже и чище, / ведь нелепо прохожих хватать / и, бия себя в грудь кулачищем, / им орать: «Я люблю свою мать!» – взывал когда-то Евтушенко. Арбен Кардаш – не из «орущих» о патриотизме, его лучшие стихи – негромкие признания:
Были мгновенья в судьбе – Думал о Родине мало, Всё же тоска по тебе В сердце не убывала. |
Странно, но «тихая лирика» обычно слышнее рифмованной «барабанной дроби». И помнится дольше.
Торт с 70 свечками
В не столь далёкие советские времена нам с детства внушали, что лучший подарок – это книга. Мансийский поэт, кавалер ордена Дружбы народов, лауреат премии «За развитие культуры народов Севера», Всероссийской премии имени А.Т. Твардовского и других наград, Почётный гражданин Ханты-Мансийска Андрей Тарханов к 70-летию получил подарок прямо-таки роскошный: не просто книгу, а книгу о своей жизни и своём творчестве. Издание называется«Андрей Тарханов – поэт земли Югорской (эскизы к портрету)» (издательство «Зауралье», 2006). Оно построено как беседа юбиляра с народным писателем Удмуртской Республики Вячеславом Ар-Серги, который включил туда и стихотворения Андрея Семёновича – целиком и в отрывках, и отзывы коллег и простых читателей об его творчестве, и фотографии трудовых писательских будней…
Вообще книга напоминает именинный торт – Ар-Серги не скупится на похвалы своему герою. Уже с первых страниц поэт Тарханов предстаёт гармонически развитой личностью – «интересный человек и поэт крепкий», «хороший, чистой души человек, с которым говорить и стоять рядом просто приятно». Вышел на трибуну – и сразу ясно: это «не очередной краснобай, преследующий свои личные материально-политические интересы, но… думающий поэт из региона», поскольку «говорил без бумаги, горячо и, как говорят, артистично. Мысли взвешены, продуманы, человек говорил о наболевшем». Это впечатление Ар-Серги от первой встречи со своим будущим персонажем на съезде Союза писателей РСФСР. К тому же Тарханов полностью соответствовал пушкинскому утверждению «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей»: «Светлый пиджак, со вкусом подобранный галстук – самое главное, на что я сразу обращаю внимание при знакомствах. Его ботинки блестели, как новенькие. И это при той-то слякоти на дворе!»
И сам Андрей Семёнович о разных периодах своей жизни вспоминает тепло и позитивно. И о педагогическом училище, где состоялся его поэтический дебют. И о Ленинградском пединституте имени Герцена, куда опоздавший на вступительные экзамены Тарханов был зачислен стараниями студентов-земляков: «Мансийскому Есенину надо помочь». И о Высших литературных курсах, где царила «атмосфера Творчества, дух поиска Идеи». И о местном начальстве, на чью неотзывчивость так любят жаловаться литераторы всех городов и весей нашей всё ещё необъятной родины. «Я недавно посмотрел свежую литературу в библиотеке Союза писателей Югры и по-доброму позавидовал Вам. Такие добротные книги выпускает Комитет по СМИ и полиграфии Югории!» – восклицает Ар-Серги. «Немалую роль в этом имеет личность руководителя структуры. Юрий Евгеньевич Устенко проблемы развития культуры и искусства знает не понаслышке – он сам художник… Но судьба распорядилась иначе – он стал руководителем государственного органа. Но про себя я иной раз думаю: а по вечерам он, наверное, рисует. Но никому не показывает», – отвечает Тарханов. Повезло ему и с критиками: «Предисловие к книге <А. Тарханов. «День Боренья». – О.Р.> написал критик Олег Дорогань из Смоленщины. – Славный, вдумчивый исследователь. – Стиль его письма – задушевный, заинтересованный». И с читателями, которые посвящают поэту экспромты («Ты говоришь по-русски, / Мнишь по-мансийски, / Творишь по-божески!») и шлют письма («К таким стихам, как Ваши, и Космос не останется равнодушным и не упрекнёт вас ни в чём». Виталий Шастунов, учащийся выпускного класса школы № 39 г. Тюмени).
Вроде бы идеальный персонаж получается – будто и не поэт вовсе. Но Тарханов и Ар-Серги честно добавляют в торт ложечку дёгтя. «Я по ночам в работе над текстом шебуршусь, включаю свет, скриплю половицами и т.д. И эти неудобства – каждый день, плюс полярная смена творческих настроений в течение часа от минора до мажора и наоборот», – признаётся Андрей Семёнович. Вот теперь уже больше похоже на поэта, а не парадное изображение античного героя без страха и упрёка. Впрочем, судя по названию книги, это лишь эскизы, а портрет в полный рост, видимо, ожидается к 75-летию. Хотя кто лучше самого литератора скажет о себе?
Загадочна личность поэта – Не прячет волненья свои. Поэт – это два человека – Полярные знаки любви… И если один для любимой Цветы полевые несёт, С повадкой необъяснимой Другой об измене поёт… И так они в вечном боренье – Как два человека – идут. Идут они в край вознесенья На праведный Божеский суд. |
А если короче: «коль черти в душе гнездились – значит, ангелы жили в ней». Действительно, мансийский Есенин.
ОЛЬГА РЫЧКОВА
Добавить комментарий