Писатель без потолка

№ 2016 / 9, 10.03.2016

Писательство – это такой обмен с мирозданием: оно даёт тебе выстроенный художественный текст, за который ты платишь жизнью, совестью, кровью и нервами. В этом смысле самым дорогим товаром являются стихи, а самым дешёвым – роман. И я объясню почему. Выстраивая сюжет, размышляя над композицией, вырисовывая характеры героев, сталкивая их, определяя конфликты, – писатель работает на мастерстве, а это ремесленная категория. Она позволяет не свихнуться, объясняя самое главное. Но мы ведь знаем, что роман роману рознь; у мироздания есть возможность набить цену и заставить писателя заплатить подороже. Автор торгуется, сбивает маржу, хитрит с сюжетом. Но отдельные бедолаги идут до конца и платят по полной. Это такое высшее проявление писательской честности перед самим собой и Богом. А заплатив (или осознав масштаб цены) уже можно не думать о композиции, сюжете, характерах – просто писать чистую идею, самое главное. За последние двадцать пять лет такие романы в русской литературе можно по пальцам пересчитать. Их и не бывает много. Можно вспомнить «Патологии» Прилепина, «Учебник рисования» Кантора, «Письмовник» Шишкина, «Адаптацию» Былинского. А недавно появился ещё один такой роман – «И нет им воздаяния», Александра Мелихова.

Александр МЕЛИХОВ

 

Роман этот тяжёлый, многослойный, местами откровенно скучный. Он не втекает в тебя, как река, необходимо прорываться сквозь текст, вчитываться, следить… Короче, работать. Ах, как мы отвыкли работать во время чтения. Но Мелихов может себе позволить писать скучно – это не понты, не отсутствие мастерства. Это, скорее, мастерство такого уровня, когда уже не надо никому и ничего доказывать, даже себе самому. Текст выходит вязкий? Ну, да, и что с того? Цена-то уже заплачена. Но погрузившись в эту густоту, ты вдруг ловишь себя на мысли, что из неё неохота выбираться. Такой мягкий транс, как во время медитации. Твоя читательская душа вдруг начинает работать, осознавая, насколько она ничтожна в сравнении с романным полотном. Рождается потребность сравняться, и это дорогого стоит.

Трилогия «И нет им воздаяния» писалась больше двадцати лет. Первая её часть известна читателю как «Исповедь еврея», опубликованная в «Новом мире» в 1994 году. В 2011 году вышла вторая часть, вошедшая в книгу «Тень отца». В финальной книге Мелихов переназвал части эпопеи, которые стали звучать так: «Изгнание из рая», «Изгнание из ада», «Изгнание из памяти». И это единственный неприкрытый пафос, который позволяет себе автор. Роман уже называют «грандиозной эпопеей о русской истории 20 века, по глубине и масштабу равной «Тихому Дону» Шолохова». Это, конечно, не так, и сам Мелихов прекрасно это понимает. Эпопеей роман тоже можно назвать лишь условно, ибо частное в идеях преобладает над общим. Но клише и громкие формулировки в отношении трилогии ничего не значат. От слова вообще. В ней и сюжета как такового нет, только логика идей, которая задаёт внутренний ритм тексту. И клубок национальных, имперских, семейных узлов, который берётся распутывать Мелихов (не он первый, и не он последний), вряд ли вообще возможно распутать, но тут важна сама попытка. 300 спартанцев знали, что все до единого будут убиты, но им и в голову не пришло сложить оружие. Так же и Мелихов: стирает руки в кровь, ломает ногти, но продолжает распутывать с упрямой улыбкой. Так улыбаются, когда идут до конца.

Убийственная ирония, на грани язвительности, пронизывает весь текст, потому что без неё не хватит никаких сил для подобного погружения. Потому что без неё столько копий уже сломано – и всё впустую. Но автор честен: не щадит ни читателя, ни историю, ни себя самого.

«Изгнание из рая» – это уничтожение всех табу с помощью самого сильного инструмента, – детства. Можно ли смириться с тем, что ты еврей, Чужак с большой буквы? Что это не болезнь, от которой можно исцелиться, и не наколка, которую можно свести? Что это на всю жизнь, и это – бесповоротно? И как это совместить с тем, что в Эдеме – советском, детском, послевоенном, вселенском – все должны быть равны, иначе какой это, к чёрту, Эдем? И как получилось, что равенства не было, но Эдем остался Эдемом, не рассыпался, как песочный дом? Бесчисленные советские посёлки, где замешались в одну кашу приблатнённость, пьянство, искренность, злоба и доброта, русские, евреи, татары, свои, чужие… Эта гремучая смесь порождала не советское, не декларируемое равенство, но какое-то онтологическое, бывшее всегда от начала времён. Изгнание из рая – это не отказ от еврейства, русскости, советскости или чего-то ещё, второстепенного, важного, – любого. Это отказ от детства, в котором ты сломал ногу и потерял глаз, совершал подвиги и подлости. И всё до конца, всё, как в первый и последний раз.

Если в первой части Мелихов распутывает национальные узлы, то во второй, в «Изгнании из ада» им на смену приходят узлы имперские, советские, лагерные. И над ними… богоборческий. К герою является его умерший отец и передаёт папку с рукописью, в которой рассказывается его лагерная жизнь. И вдруг выясняется, что память самых близких людей (жены, детей, друзей) – избирательна; она не фиксирует человека таким, каким он был на самом деле, был, а не казался. А это самое главное в посмертии: остаться в памяти настоящим. Герой Мелихова вчитывается, вживается в воспоминания отца, и чем больше он узнаёт его настоящего, тем окончательнее теряет связь с ним, с миром, с Богом. Потому что поиск отца – это поиск Бога в себе и в мире. Мы не знаем наших отцов, как не знаем мы Бога, сотворившего нас на этой планете. Не знаем и всю жизнь боремся, боремся с Ним. Это не гордыня – это такой способ не изменять самим себе.

Теперь имя. Героя зовут Лев Яковлевич Каценеленбоген. Звучит так же вызывающе, как Александр Мотелевич Мейлахс. Мы можем сколько угодно рассыпаться в толерантных реверансах, но слух-то не обманешь, этот чуткий русский слух. Он мгновенно распознаёт чужеродность фамилии. И важно не то, что мы в силу культуры, традиции, воспитания никак на это не реагируем – важно то, что мы интуитивно делаем стойку, против воли, случайно, тут же отгоняя от себя противные мысли, но маркер «свой-чужой» успевает сработать. Каценеленбоген – это не Иванов, не Филиппов. Где-то в глубине национального самосознания подмывает припомнить распятого Христа. Даже графический редактор Word с нами согласен и подчёркивает фамилии волнистой красной линией. С такой фамилией ты обречён на изгнание. По крайней мере, в пространстве этой планеты.

В «Изгнании из памяти» герой ищет родственников следователя Волчека, осудившего в своё время его отца, чтобы убедиться, что и этот Волчек не остался в памяти настоящим, что он, как и отец героя, изгнан, вычеркнут, ушёл в небытие. Такова была воля явившегося к герою родителя. И родственники найдены (чудным, мефистофелевским образом), и становится ясно, что Волчек никогда в памяти и не жил – отец зря волновался. Но отчего это не приносит успокоения? Ни радости, ни удовлетворения не приносит. Отчего точит комплекс маленького человека, ничего не оставившего после себя? Им не написаны великие романы, не запущены в космос ракеты, не открыты новые земли, не доказаны загадочные теоремы… Всё это не свершённое – тяготит, прижимает к земле, заставляет втянуть голову в плечи. Оглядываешься назад – сколько возможностей! А впереди нет ничего, даже тонкой полоски земли на горизонте.

Каждому воздастся по делам его, но если нет дел, то и воздаяния не будет. О тебе забудут. Ты просто исчезнешь, станешь никем и ничем. И это самое страшное, что может случиться с человеческой душой.

Мелихов написал трудный роман. Местами скучный, местами кислый. Но это полезная кислота. Нам всем не хватает важного витамина, а у Мелихова он есть.
Причём в чистом виде.

А ещё у Мелихова нет потолка. Это такое волшебное качество для писателя, когда пределов мастерства не существует. И можно расти, расти… до самого неба.

 Дмитрий ФИЛИППОВ

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ