Золотое сердце России

№ 2016 / 14, 31.03.2016

Есть в нашей литературе совершенно удивительный поэт, на время пришедший на эту землю, но успевший в своих стихах рассказать о её людях и загадочных просторах, населённых экзотическими зверьми и диковинной, на взгляд его соотечественников, – природой. Будто кто-то свыше дал ему такое задание, и Николай Степанович Гумилёв выполнил его с честью, впрочем, как и всё, к чему прикасался его ум и талант.

Очень красноречиво сказал о нём Александр Куприн:
«Странствующий рыцарь, аристократический бродяга, – он был влюблён во все эпохи, страны, профессии и положения, где человеческая душа расцветает в дерзкой героической красоте. Когда читаешь его стихи, то думаешь, что они писались с блестящими глазами, с холодом в волосах и с гордой и нежной улыбкой на устах».

 

…У тех царей лазурный сон
Заткал лучистый взор;
Они – заснувший небосклон
Над мраморностью гор.

…Я тайны выпытаю их,
Все тайны дивных снов,
И заключу в короткий стих,
В оправу звонких слов.

Промчится день, зажжёт закат,
Природа будет храм,
И я приду, приду назад,
К отворенным дверям.
                                                           («С тобой я буду до зари…»)

Тяга к путешествиям, к новым впечатлениям, причём в основном экзотическим, связанным в большей мере с Африкой (это сто лет назад, когда сами подобные поездки представляли реальную опасность для жизни), – была настолько сильна, что молодой Гумилёв, наконец-то повенчавшись с Анной Горенко (будущей Ахматовой), не смог всё-таки хотя бы на время забыть о своих, порой фантастических, планах. Возможно, сыграло здесь и то, что родился он в семье морского врача, и не где-нибудь, а в Кронштадте, на берегу моря. И, конечно же, был наслышан о дальних странах, о заморских чудесах. В то же время сама обстановка этого городка, о котором он никогда не забывал, офицерское окружение – не могли не повлиять на Николая, и все, кто знал его, всегда отмечали его выправку, стойкость характера, смелость. Не случайно те солдаты из большевиков, что привели его в 1921 году на расстрел, невольно поразились его мужеству. И то, что Гумилёв был обвинён в заговоре против новой власти и приговорён к высшей мере, – в какой-то мере явилось следствием его независимого, гордого характера, ибо сам он не захотел униженно просить о чём бы то ни было. И не случайно Василий Иванович Немирович-Данченко, знаменитый театральный деятель, однажды уверенно заявил о Гумилёве: «Он был бы на своём месте в средние века». И он же: «Вскоре после мученической смерти Рыцаря на Час одна из его восточных пьес была поставлена в коммунистическом театре. Мне рассказывали: в первом ряду сидел комиссар Чека и двое следователей. Усердно аплодировали и… вызывали автора! Убитого ими».

Но вернёмся к юности Гумилёва. Как будущему поэту Николаю очень повезло, ведь он учился в Царском селе, и в гимназии, директором которой был известный поэт Иннокентий Анненский. Эта аура, где всё дышало Пушкиным и вообще поэзией, плюс рядом – автор прекрасных стихов Анненский, – конечно, сыграли большую роль в становлении поэта Гумилёва. И, как в своё время Державин отметил талант Пушкина, так через несколько лет Иннокентий Анненский, в ответ на дарение ему первого сборника стихов Гумилёва «Путь конквистадоров», ответил так:

 

Меж нами сумрак жизни длинной,
Но этот сумрак не корю,
И мой закат холодно-дынный
С отрадой смотрит на зарю.

 

Интересно отметить, что в той же гимназии и в то же время училась талантливая девочка Аня Горенко, будущая жена Николая Гумилёва, а для читателя – большой поэт Анна Ахматова. Вот как вспоминает она те годы и подростка Николая Гумилёва.

 

В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашу встречу, мальчик мой весёлый…

И вот – Париж, встречи молодого поэта с литераторами, создание журнала «Сириус», постоянные контакты с уже известным и авторитетнейшим писателем Валерием Брюсовым, которому Гумилёв посылал в Россию свои стихи и статьи. В эти же годы он несколько раз был в Африке, собирая интереснейший материал о жизни людей и природе тех мест. В 1908 году вышел его сборник «Романтические цветы». Естественно, что его поездки в Египет, Абиссинию и Сомали давали новые краски для его стихов, видения мира, ощущения красоты самой жизни.

 

…И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвёт пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет…
                                                           («Капитаны»)

 

И в то же время скоро Гумилёв скажет: «Чем ближе к экватору, тем сильнее тоска. В Абиссинии я выходил ночью из палатки, садился на песок, вспоминал Царское, Петербург, северное небо и мне становилось страшно, вдруг я умру здесь от лихорадки и никогда больше всего этого не увижу».
Оставив и Африку, и Париж, Гумилёв в 1908 году возвращается в Петербург и полностью отдаётся творчеству. Участвует в издании известного в то время
журнала «Аполлон», выступает в нём как поэт и литературный критик, публикует серию материалов о творчестве современников: И.Бунина, А.Блока, О.Мандельштама, М.Цветаевой и других. Статьи были настолько замечательны, что благодаря им на небосклоне русской поэзии засияли эти имена.
А к России уже подступала Первая мировая война, и Гумилёв, человек чести, потомок русского офицерства, идёт добровольцем защищать родину, несмотря на то, что был освобождён от воинской службы. У него нет
сомнений, что именно так и должно поступать, ибо

 

Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьётся в груди моей.
                                                 («Наступление»)

 

Все, кто знали Гумилёва, отмечали его удивительную храбрость. Он словно посылал очередной вызов судьбе, которая в те годы отнеслась к нему благосклонно. И уже к началу 1915 года Гумилёв награждён двумя Георгиевскими крестами. Потом по делам службы он едет в Париж, затем в Лондон, а в России в это время совершается революция. И Николай Степанович вполне мог бы остаться за границей, но «золотое сердце России» и здесь позвало его. Разве мог он знать, что «заслуженный большевик» Лацис, входивший в руководящие органы, писал сотрудникам Чрезвычайной Комиссии: «При осуществлении красного террора – не ищите данных в следственном материале, не ищите преступления словом или делом, а спрашивайте, к какому классу и воспитанию принадлежит обвиняемый. В этом весь смысл красного террора. Ибо мы ведём борьбу против класса, а не против отдельных личностей». Таким образом участь Гумилёва была уже решена на верхах. Ведь он тоже не принадлежал к классу пролетариев. Просто роковая развязка ещё не добралась до него.
Это было и страшное, и очень плодотворное время для Гумилёва. С одной стороны – аресты «дворянских прихвостней», то есть истинной интеллигенции, а с другой – чтение лекций о русской и мировой поэзии, создание «Цеха поэтов» и литературных студий, объединявших молодых творческих людей. В начале 1921 года его избирают председателем Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов. В этот период его авторитет был очень высок, ему многие подражали.
В частности, даже такой яркий поэт, как Мандельштам, признавался: «Я борюсь с ним, как Иаков с Богом». Тот же Георгий Иванов, поэт, вспоминал позднее: «Можно по-разному расценивать поэзию Гумилёва. Но не может быть двух мнений о значении Гумилёва как учителя поэзии. В этой роли он был, по меньшей мере, тем, что Дягилев в балете». И нельзя не верить этому, читая такой вывод Гумилёва: «Над стихом надо изводиться,
как пианисту над клавишами, чтобы усвоить технику. Это не одно вдохновение, но и трудная наука. Легче ювелиру выучиться чеканить драгоценные металлы…
А ведь наш русский язык именно драгоценнейший из них. Нет в мире другого, равного ему – по красоте звука и по гармонии концепции». Такой вот урок от Поэта.
Именно Гумилёв стал лидером нового направления в поэзии – акмеизма («акме» по-гречески – высшая, цветущая форма чего-либо).

 

…Я целовал пыланья лета –
Тень трав на розовых щеках,
Благоуханный праздник света
На бронзовых твоих кудрях.

И ты казалась мне желанной,
Как небывалая страна,
Какой-то край обетованный
Восторгов, песен и вина.
                                                     («Ветла чернела. На вершине…»)

 

В эти же годы распалась семья Гумилёва и Ахматовой. Но, несмотря на это, Анна Андреевна осталась верна его памяти, сохранила его стихи и большой материал для его биографии. Интересно, что Гумилёв знал: так и будет.
Ещё в 1914 году, будучи на фронте, он писал:

 

А ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне далёком
Звенит Ахматовой сиренный стих.

 

Известно, что многие поэты сами предсказывали свою судьбу, таково свойство большого таланта.

 

...Все товарищи его заснули,
Только он один ещё не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землёю разлучит.

… Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
                                           («Рабочий»)

 

И действительно, его расстреляли не в каземате, заставив его и других приговорённых самим рыть траншеи для могил под Петроградом.
«Как мог Гумилёв – один из самых независимых, изящных, вольных и гордых людей, каких только приходилось встречать и можно вообразить, – как мог он выносить всю нищенскую тоску, арестантскую узость, подлейшую, унизительную зависимость днём и ночью от любого вздорного случая и любого упившегося властью скота? Что перетерпела его крылатая душа в эти чёрные дни, обратившие великую страну в сплошной вонючий застенок?» – с болью в сердце восклицал Александр Куприн.
С одной стороны, Николай Степанович надеялся на своё очень известное в те годы имя, громадный авторитет среди интеллигенции, о чём не могли не знать власти, с другой – в защиту его выступил Высший совет Дома искусств во главе с его председателем Максимом Горьким, всемирно известным писателем… Но вера Гумилёва в просвещённость новой власти не оправдалась, а благородное ходатайство Горького опоздало…
Известно и о таком факте. По горячему настоянию Марии Фёдоровны Андреевой, известной актрисы МХАТа, нарком просвещения Луначарский согласился позвонить Ленину с просьбой отменить приговор.
Ленин помолчал, а потом изрёк: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас». Разговор был закончен. Вождь фактически дал добро на расстрел.
«Да, надо признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к родине, сознание живого долга перед ней и чувства личной чести. И ещё старомоднее было то, что он по этим трём пунктам всегда готов был заплатить собственной жизнью», – эти чеканные слова Александра Куприна, не менее важные сегодня, – хочется поставить во главу всей судьбы Поэта.
Последняя книга Гумилёва «Огненный столп», едва ли не самая лучшая, вышла незадолго до гибели поэта.
А далее – имя Гумилёва целых шестьдесят пять лет было вычеркнуто из современной литературы. И не случайно точное место захоронения поэта до сих пор не известно. Но мы помним такие его замечательные стихи, как «Шестое чувство», «Память», «Заблудившийся трамвай», «Мои читатели», так же, как и его рассказы: «Скрипка Страдивариуса», «Принцесса Зара», «Золотой рыцарь» и другие.

 

…Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что слово это – Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.
                                              («Слово»)

 

В творчестве Николая Степановича Гумилёва не найти мёртвых слов, так же, как в его жизни – серых дней и лет. Вот почему его звезда не перестаёт светить нам и сегодня.

 

Валентина КОРОСТЕЛЁВА