Петь своим голосом
№ 2016 / 28, 05.08.2016
«Бывают в жизни человека секунды, когда за них, за мгновения, вдруг возвратившись в прошлое, заново переживаешь годы. Мгновения – и годы…», – это строчки из рассказа Александра Кузнецова «Треугольник». Именно о таких мгновениях проникновенно честно и потрясающе открыто поведал нам писатель-фронтовик в своей суровой прозе, которая обжигает, как шершавая печёная картошка из жаркой золы, но хочется снимать с неё, ещё не остывшей, кожуру чёрную, прокопчённую, и болезненно и аппетитно одновременно чувствовать языком неподдельно простой, горячий, нехитрый и тем более притягательный её вкус.
Александр Игнатьевич Кузнецов (1915–1991) родился в г. Уфе, жил в родном селе матери Удельно-Дуваней, прошёл войну от Курской дуги до Польши, был награждён орденами Отечественной войны 1-й (1985) и 2-й (1944) степеней, орденами Красной Звезды (1943, 1944), тяжело ранен, после войны работал директором школы в Благовещенском районе, а затем 30 лет преподавал в одном из профтехучилищ в г. Уфе. Он автор романа-дилогии «Отчего хлеб сладок» (в 2 кн., 1974–1982), повести «Протальник» (1984), книг «Иду к друзьям» (1979; повесть и рассказы), «Судьбой единой» (1987).
Читая прозу Кузнецова, невольно ассоциируешь себя с толстовским Пьером Безуховым, поражённым и объятым ужасом от увиденного на Бородинском поле, но согретым и приободрённым, возвращённым к жизни простыми солдатами, вкушавшим вместе с ними одной деревянной ложкой, идущей по кругу, незамысловатый походный кавардачок и ощущающим себя частичкой, слитой воедино и неразрывно с целым, которое и есть «народ».
«С сердцем что-то случилось… Будто загорелось сердце», – смущённо объясняет удивлённым однополчанам причину своего неожиданного для них героизма внешне «щуплый», ходивший «как-то бочком, осторожно», с маленьким заострённым носиком и прозванный за это Пичугой солдат в рассказе «Сердце в огне», похожий на толстовского капитана Тушина. У по-толстовски обыкновенных героев Кузнецова по-данковски «загорается сердце», ответно зажигая сердца читателей.
В рассказе «Треугольник» писатель с беспристрастной простотой даёт читателю возможность пережить то, как война беспощадно разрывает углы этой любовной геометрической фигуры. Два друга Николай и Габдулхат молчаливо любят одну девушку – Варю. Во время очередного боя оба друга погибают: Николай – закрыв собой Варю от немецкой автоматной очереди, Габдулхат – взорвав себя гранатой вместе с валом валившими в траншею, которую он оборонял в одиночку, фашистами. «Мгновения. Такими бывают они на войне. Варя не успела подхватить Николая, он упал у её ног без сознания и без жизни. Он закрыл любимую собой: живи, Варя!.. И не сказал ей о своей любви, потому, что она любила другого… Неподвижное тело Габдулхата подняли на руки. Ему отдали низкий поклон, последние почести… Так разорвался этот треугольник. Не броским он был, в глаза не кидался, о нём мало и знал кто. Да ведь и правду сказать надо: на войне такие чувства не очень-то принято было показывать…»
Александр Кузнецов сумел неприукрашенным языком правды с острой пронзительностью изобразить в своей прозе в нечеловеческих испытаниях чудовищной войны человеческую боль и не по-детски детскую улыбку. Герой рассказа «Улыбка» Ермил Стогов, очищая от врагов во время наступления его роты занятое фашистами наше село, обнаруживает спрятавшуюся в овражной норе, показавшуюся ему сначала старухой, без времени поседевшую молодую мать с маленькой девочкой на руках.
«Он взглянул на ребёнка. И замер. Глаза. Большие, не детские. Полные тоски и неимоверной боли. И руки… Иссохшие, тонкие. Руки девочки легли на его плечи. Но не глаза, не руки ребёнка сразили Ермила. Лицо. Лица у девочки не было. Была чёрная, грубая маска из застывшей крови. Короста закрывала лоб ребёнка, щёки, подбородок. Сердце Стогова перевернулось.
– Это… что же это? – выдохнул, еле справившись с дыханием.
И замолчал вдруг – девочка улыбнулась.
Сухое личико её вздрогнуло, из разорванной коросты брызнула кровь. Она сочилась по щекам девчушки, доверчиво прижимавшейся к нему, сбегала на подбородок».
Ещё одна страшная страница войны – судьба наших советских девушек, насильно угнанных фашистами в Германию, – открывается в рассказе «В логове». Освобождённые советскими солдатами девушки-полонянки впервые за долгое время плена плачут слезами радости, пробивающимися сквозь испытанные ими страдания, унижения, глумление, растоптанную врагами девичью честь, рабский труд…
Бывалый, многое повидавший и переживший за годы войны старшина, от лица которого ведётся повествование, рассказывает: «Темно в сарае, а я вижу… Десятки, множество огромных, залитых тоской и страхом глаз. Стою в раскрытых воротах, будто очередью автоматной прожгли они меня. И голос – пропал, ничего выговорить не могу, и слова – пропали. Спуталось всё во мне, всклубилось, и стою я как скованный. Оглядываю каменный сарай – большой, тёмный, свет еле пробивается в него через маленькие оконца-щели, заставленные железными решётками. И спирает дыхание – понимаю, что тюрьма это, барак, лагерь какой-то, каких повидал уже на путях-дорогах. Да… многое видел я за войну, а тут обессилел просто.
– Ох!.. – прорвалось наконец.
Это выдохнули обитательницы барака, жавшиеся к стенам – девушки. Выдох прозвучал будто в облегчение, а его нет. Ни нам, ни им, всегда настороженным, ждущим худшего. И не верят они, не могут сердцем понять, что счастье пришло к ним…
– Ох!.. – ударило ещё раз. – Наши же это, подружки, наши пришли!
Кинулись девушки к нам, обнимают, целуют. И плачут…»
Девушки рассказывают, откуда они родом. Среди них и русские, и белоруски, и украинки… А старшина замечает, что не все рады солдатам, «многие – в стороне». Оказалось, что это полячки, которые поначалу в нерешительности и с недоверием замерли в сарае.
«– Все, – говорю, чтобы согнать тягостное, что легло на сердце от встречи этой: – все, и полячки, и русские, домой поедете, кончилось ваше рабство».
Когда девушки вышли из сарая, старшина заметил, что одна осталась в глубине барака, не выходит, «сгорбилась, прижалась к стене.
– Чего ты? – спросил её. – Иди к своим…
– Не могу… – отвечает сквозь взрыды женщина. Именно женщина – на руках у неё ребёнок. – Не могу я домой… дитё у меня… Не желанное, но моё. Бросить его? Живой он… – захлёбывается молодая мать слезами.
Понял я беду женщины. Конечно, неутешная она. Не просто это – приехать и привезти дитя… от фашиста… Вот так вот… Взял у неё ребёнка из рук: маленький, тёплый, в тряпицы завёрнут.
– Пошли, – говорю. – Советские люди не звери – поймут. Не оставаться же тебе на чужбине…»
В произведениях Александра Кузнецова можно увидеть выстраданную на полях сражений верность интернациональной идее, что все люди – братья, которая лейтмотивом проходит через творчество Л.Н. Толстого и его роман-эпопею «Война и мир». У Л.Н. Толстого она олицетворяется в круглом, как Земля – мать всего живого и Солнце, одинаково согревающее своими лучами всё сущее, Платоне Каратаеве, и во взгляде генерала Даву, на миг отбросившем условные разграничения и распознавшем в пленном противнике просто человека и тем самым ставшим для Пьера спасительным. Апофеоз этой мысли, знаменующий победу мира над войной, – эпизод у костра, где русские солдаты поют с французом Морелем песню на иноземном языке, смешно коверкая слова, не понимая их значения, но постигая гораздо большее, самое главное, выразившееся в реплике старого воина: «Тоже люди» и одобренное свыше радостно играющими звёздами. Этот мотив всеобщего братства нашёл сильное художественное воплощение и в прозе В.В. Быкова, который в рассказе «Одна ночь» изображает превращение озверевших в страшной схватке «врагов» в просто людей, живущих на одной земле, занимавшихся до войны одним, таким мирным по своей сути столярным делом (строивших дома, чтобы в них жили такие же, как у них самих, семьи, рождались дети, продолжалась жизнь). Иван Волока и Фриц Хагеман, оказавшись заваленными обломками после взрыва в подвале, попали в беду, и «надо было искать выход». И этот выход был не в уничтожении одного другим, не в определении сильнейшего, как в некотором роде аналогичном по сюжету рассказе Фредерика Брауна «Арена», а во взаимопонимании и взаимопомощи.
Своеобразно этот мотив звучит и в рассказе Александра Кузнецова «Старший лейтенант Коневец», где наш офицер проявляет жалость к захваченному в плен юному немцу-недоростку, впоследствии дружелюбно-снисходительно прозванному Полфрица и оставленному в отряде в помощь связистам.
«До сих пор не может разобраться командир роты в том, что случилось с ним в ту минуту. Что-то колыхнулось в груди – впервые пожалел вражеского солдата. Может, от того смешались чувства старшего лейтенанта, что очень заморённым и беззащитным оказался перед ним фашистский солдат. И потом, когда вышли из траншей, глядя на безоружного, семенившего почти рядом с ним немца-подростка, он не мог погасить в себе вдруг обуявшего душу смятения… Детские глаза того с серым налётом были испуганными… Но Коневец уже видел, как страх этот растворялся и вместо него в глазах немца-подростка появлялась не покорность просто – доверчивость. И странно – где-то в себе, ещё не совсем ясно Коневец ощущал радость этой рождающейся в немце доверчивости».
При чтении рассказа Александра Кузнецова возникают ассоциации с потрясающими стихотворениями его знаменитого однофамильца – поэта Ю.П. Кузнецова «Русская бабка» и «Простота милосердия».
Русская бабка
Утром фрицу на фронт уезжать,
И носки ему бабка вязала,
Ну совсем как немецкая мать,
И хорошее что-то сказала.
Неужели старуха права
И его принимает за сына?
Он-то знал, что старуха – вдова…
И сыны полегли до едина.
– На, возьми, – её голос пропел, –
Скоро будут большие морозы! –
Взял носки, ей в глаза поглядел
И сдержал непонятные слёзы.
Его ужас три года трепал.
Позабыл он большие морозы.
Только бабку порой вспоминал
И свои непонятные слёзы.
В финале рассказа старший лейтенант Коневец спасает раненого немца, поручив своему ординарцу тащить его в роту, а сам остаётся на самом опасном участке, в деревне, где располагались фашисты, вызывает огонь наших миномётчиков на себя и погибает. «Старшего лейтенанта Коневца бойцы роты нашли наполовину занесённого снегом. Схоронили на западной окраине деревни».
В рассказе «В электричке» сталкиваются две беды. Одна, личная, толкает от рождения незрячего человека надеть чужую солдатскую шинель и просить, бродя по вагонам, милостыню, вымаливая участие пассажиров нарочито жалобливым пением.
«Голос певца оказался надрывным, с лёгкой хрипотцой – слепой приспосабливал его к песне. Пел про синий платочек. Но слова в песне были другие, рассчитанные на невзыскательных слушателей».
Другая беда, общая, жёстко говорит слепому, будто по щекам хлестнув, голосом фронтовика с пустым рукавом: «Ты дрянь… Ты надел солдатскую шинель, но ты дрянь… Если голоден – возьми это (потерявший на войне руку солдат даёт слепому бумажные деньги. – А.Ш.) и уходи из вагона. Сними шинель – её должен носить защитник Родины. И уходи!»
Слепой возвратил солдату деньги, прошёл по вагонам, «долго сидел в углу, куда его посадили пассажиры. Сидел молча с опущенной головой. Он не поднимал глаз, казалось, боялся – от рождения незрячий, вдруг прозреет, встретится с осуждающими суровыми взглядами пассажиров, что, жалея, всегда помогали ему, уступали место в вагоне, когда уставший нуждался в отдыхе».
Пережив ещё раз с обострённой силой свою личную беду и ощутив всем существом своим беду общую, слепой прошёл на середину вагона и запел песню «Вставай, страна огромная». «Он пел теперь своим голосом. Пел, ощущая каждое слово. Голос его чуть вздрагивал, но был чист и был гневен». Рассказ завершается простой, лаконичной и многозначной фразой «Шла Великая Отечественная война».
Рассказы писателя повествуют не только о военном времени, в них – и мирная, послевоенная жизнь. Но мужество и героизм защитников Родины, сплотившая народ во время Великой Отечественной войны всеобщая боль людская – это своеобразный камертон для поступков и характеров персонажей, будь то бывший фронтовик, не способный обмануть маленького внука («Блажной генерал»); простая пенсионерка, готовая отказаться от так необходимой ей пенсии, но сказать правду («Чёрный ветер»); студент профтехучилища, мучимый совестью, в душе которого происходит борьба, не замеченная и не понятая ратующей за процент успеваемости преподавательницей черчения («Десятая балла»)…
Александр ШУРАЛЁВ,
профессор кафедры русской литературы
Башкирского педуниверситета им. М.Акмуллы,
доктор педагогических наук
г. УФА
Добавить комментарий