Николай ЗАХАРЕНКО. АНГЕЛ МОЙ (рассказ)

№ 2016 / 35, 14.10.2016

За белым каменным домиком в вишнёвом садочке стоит странное сооружение: высокий, два на два в основании пять метров в высоту, дощатый параллелепипед без окон и дверей.
К одной его грани вплотную примыкает крутая, в двадцать ступенек, лестница с перилами. Верхняя кромка строения не ровная, а прямоугольно-зубчатая, с «бойницами», как на крепостной башне. Это астрономическая «обсерватория» учителя физики Алеся Александровича Зорича. Каменный домик у него от покойного отца; вишнёвый садик от мамы, вечная ей память; жена, красавица-Алёна, от Бога; высшее образование от прошлой советской власти; работа в поселковой школе – от осознанной необходимости зарабатывать на хлеб и от весёлой расположенности к поселковой детворе. «Добрый день, мои драгоценные!» – с наслаждением произносит Зорич вначале каждого своего урока.

Есть всё небходимое для человека, чтобы быть довольным. Он и доволен, но… не целиком. Почему-то это «всё» ему как будто немного не своё, не до конца собственное, будто на время кем-то подаренное.

Целиком своё у Алеся Александровича – «обсерватория», самодельный телескоп в ней, ясное небо по ночам да седина в висках. Зоричу тридцать пять, и он немного стесняется своей увлечённости звёздным небом, из-за которой фамилия Зорич произносится в местечке словно прозвище.

Телескоп! Он создавался пóтом и кровью целых пять лет и был водружён на вкопанном в землю четырёхметровом бетонном столбе. Потом возникла собственно «обсерватория» – дощатая будка вокруг столба с телескопом.

«Жизнь по-максимуму!» – констатировал счастливый Зорич факт окончательного собственного утверждения под этим небом, впервые взойдя на наблюдательную площадку и правым оком припав к окуляру своего детища.

Это было не так. Жизнь «по-максимуму» предусматривает максимальную завершённость: возможность передать приобретённое и прожитое по наследству. А передавать было некому…

В ту ночь красивая Алёна Зорич тоже стояла на площадке, прислонясь щекой к плечу мужа, и горько усмехалась мужниной детской радости. Алёна Николаевна невооружёнными глазами вглядывалася в чёрную пропасть Космоса и немо, без всякой надежды просила у Него о спасении. Они прожили десять лет в любви и согласии, но детей у них не было и, как сказали однажды врачи, – никогда не будет. С той поры Алёна носит под сердцем комок отвратительной пустоты и, как ни старается, – не может избавиться от её шевеления ни днём, ни ночью.

А у Зорича начиналась новая жизнь. И начиналась весело! Утром у ворот остановился дед Сак. Седой, как лунь, задушевный друг Зорича постучал палкой в калитку и позвал:

– Александрович! Что это ты наделал, шалопай?

Зорич прибивал перило к лестнице. Последний гвоздь. Точка!

– А в чём дело, дед? – весело отозвался он.

– Эта будка твоя… Колбáсы, что-ли, коптить будешь?

Хитрый дед. Целый месяц ходил, косился на строительство Зорича, а не спрашивал, ждал своего часа.

– Это, дед, обсерватория! – краснея от гордости сказал Зорич.

– Об-сер-ватория… – посмаковал дед слово во рту и сплюнул.

– Такая большая? На две души? Что же вы такое едите?

Мгновенно сообразил «Александрович», чего ему может стоить такая этимология ехидного белорусского аксакала в белорусском местечке.

– Дед, ради Бога! – взмолился Зорич. – Зачем тебе нужно… Меня же люди засмеют!

– Молчок! С тебя поллитра. – Дед пошёл, а Зорич долго с тревогою смотрел ему вослед. «Молчок!.. Кто тебя знает?»

Стали наведываться дети. «Наблюдать!» Каждый вечер приходили толпой, по десять-пятнадцать персон младшего, среднего и старшего школьного возраста, становились в очередь к окуляру, «наблюдали» кратеры на Луне, спутники Юпитера, кольца Сатурна, удивлялись, охали, стонали, а потом стали прыгать с лестницы на землю – кто с более высокой ступеньки прыгнет! Но скоро натешились и исчезли. Каникулярная вольница и земная роскошь лета соблазнили, взяли своё. Зорич вздохнул с облегчением.

Но остались двое: Алексей и Оксанка, с пелёнок неразлучная пара, выпускники-одиннадцатиклассники. Озорная черноокая, с чёрной косой до пояса Оксана («Ксанка») и рассудительный белобрысый Алексей («Лёха») сделались своеобразными «ассистентами» в его учёном деле.

Сильно мешал яркий фонарь на углу улицы, и учитель Зорич, плюнув на педагогическую этику, намекнул «ассистенту» Лёхе, что, дескать, не плохо было бы устранить помеху наблюдениям «например из рогатки». Лёха намёк понял, и в следующую ночь южная окраина неба уже тускло светилась вековечным космическим светом. От Лёхи было много пользы на земле.

Легкомысленная Ксанка никакой такой пользы не приносила, да и не собиралась приносить. Зато вмиг выучила все видимые созведия, с первого раза запомнила «имена» тех звёзд, которые таковые имеют. Денеб, Вега, Альтаир, Алькор, Мицар, Арктур, Гемма… Зорич ощутил духовное родство с Оксанкой. Они научились разговаривать на только им одним понятном в местечке языке.

– Будет дождь, господа, – говорил Зорич. – Арктур покраснел!

– И Кровавый Антарес в печали! – подхватывала Ксанка. Она упорно примешивала к строгой науке «поэтический» элемент и называла Антарес Кровавым, а Вегу не иначе как Голубоокой.

Лёха их не понимал и ревновал Оксанку то ли к Зоричу, то ли к звёздам.

В то лето Алесю Александровичу открылось новое чувство: он с какой-то болезненной искренностью стал заботиться о своих питомцах.

По субботам Лёха с Оксанкой сбегали «на дискотеку». Зорич сидел на вышке один, как сыч, слушал тяжкое музыкальное «бух-бух!», долетавшее из клуба, и волновался, и грустил, не находил места, боялся за них.

«Родительский инстинкт», – иронично посмеивался над собой Зорич, спускался к Алёне и жаловался ей сонной:

– Ну что это такое? Там же в клубе чёрт знает, что делается! Ему же, этому Лёшке, нос расквасят. Ещё и Оксанку тащит…

Алёна удивлённо и как-то подозрительно вглядывалась в озабоченное, взволнованное лицо мужа.

– Взрослые люди, школу окончили, жениться собираются, – пожимала она плечами и отворачивалась.

– Да я так… – смущался Зорич. – Пришло в голову…

А из головы не выходила ещё одна тревожная мысль: «Как они там будут?» «Там» – это уже в университете, куда в этом году, Зорич был уверен, обязательно поступят его «умники».

Приближался «роковой» час вступительных экзаменов. Лёха стал серьёзнее, чем был, даже мрачным, Оксанка, наоборот, – отчаянно весёлой.

– Северная Корона – моё созведие, запомните это, дорогой Алесь Александрович, – сказала она однажды. – А звёздочка Гемма в ней – это я сама! Если со мной что-то случится… Если я… Если меня не станет…

В воздухе запахло фиалками. Зорич сжался от боли и горя, даже слёзы набежали на глаза. Лёха нервно стукнул кулаком о перило.

– Смотрите, это я! Это я лечу! – продолжала своё непонятное Оксанка, – на Гемму смотрите!

Зорич метнул взглядом на запад и увидел: четвёртая слева в подковке Северной Короны, самая яркая в ней звезда Гемма стронулась с места, отделилась от пяти своих сестёр и поплыла, поплыла куда-то наискосок на юг. Зорич проморгался, шаркнул рукавом по глазам – Гемма была на месте.

– Девчонка, шалопайка! – даже разозлился Зорич. – Почему ты такая… непутёвая ?

– Потому что бить некому, – проворчал Лёха.

«Неужели и ему показалось?!!»

– Если я для вас девчонка и шалопайка, то вы – старый дед! – дерзко выпалила Ксанка. Зорич улыбнулся и почему-то обиделся.

А ещё через неделю они увидели настоящее чудо.

По созвездию Лебедя проплывала яркая белая точка. Ничего удивительного, искусственный спутник, каких теперь в небе не счесть. Но вдруг звезда остановилась, засияла шестью голубыми лучами и повисла над их головами, рядом с Вегой. Апокалиптический ужас перехватил дыхание Зорича. Где-то сзади во тьме дышал Лёха. Звезда не трогалась… И тогда послышался горячий шёпот Ксанки:

– Ангелочек мой, спустись ко мне, забери мою душу!

Звезда вздрогнула и покатилась, всё быстрее, быстрее, и упала за горизонт на востоке.

– Донаблюдались! – зло выдохнул Лёха. – Ангелочек… Скоро дьявола увидим!

Сказал, и сбежал по лестнице, исчез в темноте. Пошла и Ксанка. Молча, не прощаясь.

«Что я им сделал?» – не понимал Зорич.

И прошла ночь, и пришёл день, и пришла ночь. Тёплая, летняя, светлая, влажная. Молодая луна подрагивала в упругих течениях стратосферы, серебрила крыши. С запада надвигалась гроза. Возле дома затрещал мотоцикл, осветил фарою нижние ветки деревьев и остановился. Стукнула калитка, лестница задрожала под чьими-то лёгкими шагами. Ксанка! Ступила на площадку задышавшаяся и «сходу в лоб» спросила:

– Сколько они дают за угон мотоцикла у родного папочки?

Зорич увидел перед собой незнакомую черноокую красавицу с чёрными распущенными волосами до плеч и ужаснулся. «Отрезала косу!»

– Не знаю, сколько дают они, а я бы тебя в Сибирь сослал! На вечную каторгу! И за мотоцикл … и за косу…

– Ах, коса… – отмахнулась Ксанка и замолчала. Не знал, что говорить и Зорич, молчал, охваченный непонятной дрожью. Он боялся этой маленькой ведьмы, атмосферное электричество потрескивало в её волосах!

Туча на полнеба по очереди проглотила Арктур, Альтаир, Вегу…

– Я больше к вам не приду. Никогда, – сказала Ксанка.

– Почему? – как можно спокойнее спросил Зорич.

– Потому что вы… Вы не Зорич! Вы…– Не договорила, ступила шаг навстречу, обхватила руками шею, впилась горячими губами в его губы. Отстранилась, отошла к ступеням.

– Прощайте…

Хлынул дождь, зашумел внизу в вишнёвых кронах, загрохотал по крышам. Повреждённый умом Зорич с сожалением чувствовал, как смывают струи небесные поцелуй Ксанки. Он опомнился, когда полыхнула молния. Чувство невозвратной потери и удушливая волна вины, неизвестно перед кем, захлестнули его существо и жизнь показалась нестерпимой. Он ещё не знал, что скоро, вот-вот, другая волна накроет его с головой на всю оставшуюся жизнь, которую ему, однако, придётся стерпеть.

…Мотоцикл мчался вдоль пустой, освещённой фонарями улицы по лужам на асфальте. Ветровое стекло отражало дождь, но сквозь него ничего не было видно. Когда Оксанка привставала на подножках, чтобы глянуть на дорогу поверх стекла, водяные струи-хлысты больно секли по лицу, выбивали глаза. Поэтому она не заметила, как из переулка медленно выкатился самосвал. Последнее, что она увидела, – было удивлённое лицо шофёра в боковом окне кабины.

…Домой Лёха приезжает редко, только на каникулы. Когда встречает на улице Зорича, не останавливается, наоборот, ускоряет ход. Мимоходом говорит «добрый день», и его лицо кривится в какой-то судорожной гримасе. Лёха всё понял.

Алёна стала молчаливой и затаённой. Пустота из её лона перебралась в грудину, окутала холодом сердце и проглядывает сквозь голубые глаза. Алёна тоже поняла.

И только Зорич не понимает, мучительно помнит, что в чём-то виноват. Но в чём? Люди привыкли видеть на его лице недоумённую улыбку и тоже о чём-то догадываются.

По-прежнему летние ночи Зорич проводит на вышке. Но никаких наблюдений не делает, сидит на скамейке напротив «бойницы» и сосредоточенно прислушивается, ждёт, пока не услышит горячий девичий шёпот: «Ангелочек мой, спустись ко мне, забери мою душу!»

Оксанка, она кто? Дочурка? Первая любовь? Зорич не понимает. Находит звёздочку Гемму и смотрит, смотрит, пока она не стронется с места и поплывёт наискосок на юг. Тогда Алесь Александрович Зорич встаёт и осторожными, почти старческими шагами спускается по лестнице, идёт через дворик в тёмный дом. Он старается не стукнуть щеколдой, хотя и знает, что Алёна не спит – глядит незрячими глазами в серый потолок, никак не может согреться. Последнее время у неё по ночам мёрзнут ноги.

 

Николай ЗАХАРЕНКО

 

г. ЛОГОЙСК,

Минская обл.

 

---

 

Николай Андреевич Захаренко родился в 1949 году на Гомельщине, долгое время преподавал в деревенской школе. Автор сборника рассказов на белорусском языке «И вдруг ударил гром».