Владимир ОГНЕВ. МОЁ УПРЯМСТВО

№ 2016 / 38, 04.11.2016

Культура выше и шире политики. Она в силах не считаться с политикой, но горе, если культура попадёт в рабство к ней… В середине ХХ века первую попытку объединить людей культуры разных стран Европы предприняла итальянская художественная интеллигенция, инициатором был Дж. Анджолетти. Потом его сменил Джузеппе Унгаретти. При нём была предпринята первая попытка организации писателей Европы вокруг безусловных гуманистических ориентиров общежития, несмотря на политические границы. Это благородное дело завершал Д.Вигорелли. Была создана межгосударственная организация писателей Европы явной антифашистской направленности, в работе которой были заинтересованы не только Хрущёв, но и до него Морис Торез, Андре Стиль и другие деятели коммунистического направления. На конгрессе в Неаполе ещё в 1958 году было зарегистрировано 1400 писателей из 23 стран Европы, как капиталистических, так и социалистических. Но оба политических лагеря не были готовы к совместной работе в области культуры. Наши «контакты» с европейской интеллигенцией тогда сводились к проблемам Ахматовой, потом Солженицына. Сегодня, к счастью, забыты конфузы, типа примитивной и злобной статьи Николая Грибачёва «Слёзы на экспорт». В СССР в те годы говорили с писателями исключительно на языке политики. Язык культуры молчал, или старался походить на язык политики.

 

Я пришёл в литературу в середине прошлого века, в пору крушения мечты о новом обществе, и первая моя книга «Поэзия и современность» (весь тираж которой тут же был уничтожен) попала в трещину крутой перемены курса страны – от радикальных претензий к растерянному полувозвращению к невыполненным обещаниям…

И строптивая книга-то тогда вышла случайно. «Комиссар» Союза писателей, Дмитрий Поликарпов, вызвал меня однажды для проработки за одну из моих статей в «Литгазете». Едва я переступил порог его кабинета, как он начал кричать: «Кто ты такой, чтобы критиковать Суркова! Ты пешком под стол ходил, когда он революцию делал!» и т.д. Я выслушал его тираду и спросил: «А сесть можно?» – спокойно так. Он всего ожидал, но не этого. Челюсть его отвалилась, но в глазах появились неожиданные смешинки. «Садись, конечно…». Я сел и так же спокойно сказал: «Ну, положим, под стол пешком ходили в своё время и Вы, и Сурков, а насчёт себя могу добавить, что я ходил и по военным дорогам. А Сурков наезжал в штабы дней на пять в наш тыл. Так что и тут не всё так просто». «Ну, ладно, – неожиданно примирительно сказал Поликарпов, – давай о деле. У тебя, слышал, книга выходит?». «Да как сказать. Лежит полгода в «Советском писателе». Поликарпов снял трубку. Разговор с Николаем Лесючевским был краток: «Талантливая, говоришь? А что тянешь?…».

Короче говоря, через неделю мне позвонили, поздравили с выходом долгожданной книги. Но всё оказалось не так хорошо, как поначалу казалось. Хрущёв резко сменил курс именно во время выхода моей книги. Мне позвонили из «Советского писателя» хмурым голосом. Вечером того же дня собрался редсовет издательства. Вёл его Леонид Соболев. Поначалу он давился от смеха, не в силах оставаться спокойным, читая полные иронии и сарказма мои комментарии к стихам Суркова, Грибачёва и Софронова. Соболев спохватывался на ходу, обрывая смех, и качал головой: «Ну, Огнев, ну разве можно так!». Книга была зарезана.

Все расходились молча, я был раздавлен. Но однажды поздним вечером в съёмной моей квартире раздался телефонный звонок. Лесючевский предложил мне снять критику трёх секретарей, обещая выпустить многострадальную книгу. В результате долгих споров сошлись на том, что я убираю из книги одного Суркова. Всё-таки автор «Бьётся в тесной печурке огонь…».

Между первым и вторым вариантами книги – три года…

Моё «упрямство» в начале литературного пути стоило мне дорого. Издание 1961 года оказалось ненамного безопасней. Шквал критики не ослабевал. И тут слово взял «Запад» в лице польского классика Ярослава Ивашкевича. Он прислал мне письмо с просьбой печататься в главном польском журнале «Творчество». Вскоре тот же Сурков включил меня в первую после войны представительную делегацию писателей. Смешно, но моя известность на Западе значительно опережала признание на родине. Первое избранное появляется в Польше. Из Оксфорда приходит заказ на антологии советской поэзии. В Словении и Черногории заказывают книги. Мои статьи о поэзии русской печатаются с успехом в Германии, Франции, Югославии. Мировой ПЕН, задолго до образования филиала в России (тогда – СССР), регулярно приглашает меня для участия во встречах в СФРЮ, а мои выступления на конгрессах ПЕН печатаются в европейских газетах. Ярослав Ивашкевич демонстративно устраивает мне официальные «приёмы» в польском Союзе писателей, а по приезде в Москву, посещает меня в посёлке Шереметьево, где я даю «приём» от имени СП СССР(!). Хорватский классик Мирослав Крлежа приглашает меня быть его личным гостем в Загребе.

Я дружил с Назымом Хикметом, писал о нём, вёл его вечер в музее Маяковского. Как-то он даже сцепился из-за меня с чешским поэтом, но мы быстро помирились и даже сфотографировались втроём. Назым звал меня «братом». Когда он умер, некролог, написанный мной, напечатала «Комсомолка».

Я горжусь дружбой с Пабло Нерудой. Вспоминаю наши встречи в неформальной обстановке, сохранил его шутливые рисунки, где он изображал себя в виде рыбы, а меня – рыбаком. Помню его, лежащим на диване после обеда с грелкой на животе, помню его рассказы о Гарсиа Лорке. Вместе с К. Симоновым я был титульным редактором его собрания сочинений. Конечно, мне льстит его оценка моих статей о его поэзии. Эренбург говорил мне, что Неруда считает мои работы о нём «лучшими в мире». Об этом Илья Григорьевич говорил и Расулу Гамзатову.

Вспоминаю о Николасе Гильене, о котором писал в своих книгах. Как он тряс за плечи Алексея Суркова, требуя, чтобы тот отправил меня с ним на Кубу! Как смеялся Сурков, обещая дать такое указание.

Вспоминаю дружбу с румыном Захарией Станку, словаком Лацо Новомеским, беседы с ними, диалоги, опубликованные потом в моих книгах, большую дружбу с народными поэтами Сербии – Десанкой Максимович, Словакии – Мирославом Валеком, с рассказа о котором я начал «Каменную книгу».

Тепло и хорошо на душе…

Девяностые годы прошлого века принято называть «лихими». Общество бурлило. Шла перестройка, пора надежд, романтических иллюзий. В 90-е годы я провожу в Брюсселе встречу российских и западных писателей. Итальянская газета «Стампа» писала: «как потом с горечью признал в своём заключительном слове Владимир Огнев: мы и Европа продолжаем говорить на разных языках». Общее возрождение Европы ещё впереди и потребует больших созидательных усилий обеих литератур. И, однако, «встречу в Брюсселе можно считать, пусть и небольшим, но всё же шагом вперёд по пути к новой, европейской встрече культур Востока и Запада».

Я говорю сейчас об этом потому, что моё обращение к писателям Запада, положившее начало второй в послевоенной истории попытке сблизить культуры Европы, вопреки политической реальности – неслучайно. Оно подготовлено долгим и трудным путём (в том числе – и моим). Об этом лучше других сказал Чингиз Айтматов. Вот эти слова: «Исключительно большое впечатление на участников международной конференции, в этот раз в Брюсселе, обсуждавших тему «Литература на сломе эпох», произвела речь Огнева. Именно своей апостольской уникальностью, утверждающей гуманизм в понятии «родового сознания», как главной идеи века нынешнего, долженствующего играть главную роль в наступлении века будущего – через освоение человечеством общеродового сознания… Можно представить себе, сколько споров и полемики в литературе и философии породит такое видение гуманизма. Но так оно должно быть, такова логика событий уходящего и предстоящего веков».

 

Последние годы ХХ века были для меня насыщены до предела. К 90-летию моему вышла книжка «Эхо». В ней – атмосфера тех лет, что я прожил в мире литературы. Настоящая судьба. Вот её главные вехи:

 

«…Мы с любовью и благодарность называем имена Виктора Шкловского, Владимира Огнева …с истинным знанием материала, талантливо и мастерски судящих о разнообразнейших явлениях грузинской культуры».

(Эдуард Шеварнадзе, 1978, Тбилиси)

 

«Огнев даёт панораму литературы Восточной Европы. Он знает языки и культуру чехов и сербов, болгар и поляков. Они его издают у себя, ценят и любят. Он знает поэзию наших республик. «У карты поэзии», «Становление таланта», «Литовская мозаика», «Грузинские этюды» – книги – называю некоторые – останутся надолго. Грузины и литовцы удивляются, что Огнев про них знает так много и точно… Очень интересная книга Владимира Огнева «Экран – поэзия факта»… Есть удивление перед новыми качествами искусства. Необходимость для нас всех иначе мыслить… Владимир Огнев – новый тип критика… Нужно многое знать и многое уметь. В «Книге про стихи», значение которой недооценено нами, Огнев снова вводит Тынянова, Эйхенбаума, но по-новому. Даёт анализ стиха в его связи с историей и смыслом времени, идёт дальше».

(Виктор Шкловский, 1983)

 

«Я не хочу обидеть других критиков… но лично с особым удовольствием читаю книги Огнева – поэта в критике. Пабло Неруда говорил Эренбургу о том, что Огнев написал о его творчестве лучшую статью. А ведь о Неруде писали во всём мире!.. Что такое, например, интересная, я бы даже сказал увлекательная книга Владимира Огнева «Югославский дневник»? Путевые очерки? Рассказ о югославской культуре? Повесть о времени с грустным ощущением возраста? Тревожные размышления об угрозе войны через воспоминание о прошлой. Второй мировой? И то, и другое, и третье, и четвёртое… «Югославский дневник» – просто отличная проза…».

(Расул Гамзатов, 1983)

 

«В беседе с Владимиром Огневым, не один год знакомого нам, он дал несколько ответов нашему корреспонденту Джоко Стойчичу… Вот некоторые из них… «Нет ничего опаснее для культуры, чем изоляционизм… Опасно и культивирование истории как истории, свободной от ошибок. Если бы каждый народ имел бы не только «белые», но и «чёрные» книги, освободились бы от многих заблуждений… Гуманистические горизонты бескрайние, и социализм, если он не деформирован, служит общечеловеческим ценностям».

(Журнал «Нин», 1988, Белград)

 

«На моих глазах долго горел Огнев, и из его огня родился «Феникс».

(Андрей Вознесенский, 1993)

 

«Дорогой Владимир!.. «Феникс» мне понравился… Особенно переводы Хласко и Мрожека. С удовольствием предложил бы Вам что-нибудь, но продукция последнего года преимущественно – по-английски. Бог даст, Ваше издание и я протянем ещё некоторое время, и нам удастся соединиться. Сердечно Ваш»

(Иосиф Бродский, 1993, США)

 

«Надеюсь… Если будет на то Ваша воля, и повидать Вас. Уже совсем мало осталось тех, с кем хочется поговорить, и может быть, попрощаться…».

(В.Распутин, 2012)

 

Увы, попрощаться приходится только с теми, кто тебе дорог. И с идеями, завершить которые нам не удалось в этой краткой жизни.

---

Редакция «ЛР» желает нашему давнему и любимому автору Владимиру Фёдоровичу Огневу крепкого здоровья и всех благ. Многая лета!