Алексей ЧИКИШЕВ. ШИР ЗАМОН

№ 1991 / 7, 15.02.1991

Автор рассказа – Алексей Чикишев, гвардии майор. Родился в 1961 году. Тяжело ранен под Джелалабадом. Награждён орденами «Красного знамени», «Красной звезды», медалью «За боевые заслуги», афганским орденом «За храбрость».

 

ШИР ЗАМОН

 

Знакомство наше с Шир Замоном состоялось лет пять тому назад при весьма прозаических обстоятельствах. Прочесав пустой кишлак и кяризы* в поисках оружия, с трудом волоча ноги, мы вошли во внутренний дворик одного из некогда зажиточных домов. Постройка была давно заброшена: в середине дворика торчали палки засохших апельсиновых деревьев, на чахлой траве были разбросаны куски штукатурки, и даже специфический запах, присущий афганскому жилью, совершенно выветрился из этих стен.

Разведчики уже осмотрели все строения и теперь ждали нашего прихода. Их единственной находкой в заброшенном кишлаке оказался жилистый, гладко выбритый, среднего возраста афганец, одетый в истрёпанную одежду, больше напоминавшую лохмотья. Пленник, назвавшийся Шир Замоном, сидел на корточках, щурился на солнце и время от времени что-то бормотал, строя комичные рожи и прикладывая ладошку с растопыренными пальцами то к своей узкой груди, то к животу, то к пояснице. На разведчиков он, казалось, вовсе не обращал внимания, хотя те, столпившись вокруг него, были настроены отнюдь не миролюбиво. Увидев офицеров, солдаты расступились. Высокий сержант, лицо которого было густо усеяно веснушками, шагнул нам навстречу:

– В погребе взяли «духа», товарищ капитан. Прятался он там, думал, пронесёт. Наши туда пирофакел бросили, тот со страху и выскочил.

– Оружие есть?

– Не, оружия у него нема. Зачем ему оружие? И без оружия видно, что «дух».

– С чего ты взял, на лбу у него написано?

Вместо ответа сержант протянул мне засаленную бумажку, испещрённую микроскопическими каракулями:

– Шифровка. В кожаном мешочке у него на груди висела, – сержант преданно ел меня глазами, ожидая поощрения.

Парень был молод и неопытен. За два года я достаточно навиделся амулетов – афганцы верят в их силу и любят таскать с собой. Переводчик, сопровождавший меня, саркастически хмыкнул, посмотрел на бумажку и кивнул: мол, дело пустяковое, сейчас разберёмся.

Шир Замон оказался бродячим монахом, по местному говоря, дервишем. Выяснилось, что в кишлаке он остановился на отдых. Заметив нас, испугался и счёл за благо укрыться в погребе. Даже мои несентиментальные солдаты, обычно видевшие в каждом афганце старше тридцати лет потенциального врага, тут же потеряли к пленнику интерес, уловив из моего разговора с переводчиком, что перед ними всего-навсего юродивый.

Я уже хотел было отправить дервиша на все четыре стороны, но вдруг появились афганские солдаты, которые прочёсывали вместе с нами кишлак. Их офицер, переговорив с набожным соотечественником, бесцеремонно поднял его с земли и забрал с собой. Тот безропотно подчинился, и они побрели в сторону афганских грузовиков.

– Мобилизовали доходягу в армию, – прокомментировал переводчик и, улыбнувшись, добавил: – ох, и послужит он им верой и правдой! Как пить дать сбежит.

Его предсказание сбылось самым пророческим образом. Я не вспомнил бы о дервише – мало ли азиатских лиц промелькнёт за день перед глазами, – однако спустя неделю судьба вновь столкнула меня с блаженным странником.

После удачной вылазки мои ребята захватили с десяток пленных, и среди них оказался старый знакомый – Шир Замон. Сразу после боя я не узнал его: он ничем не выделялся в группе оборванных, грязных, сидевших руки за спину в шахматном порядке моджахедов.

Не знаю, чем объяснить тот факт, что среди обозной публики, постоянно сопровождавшей боевые части, всегда находятся добровольные охотники отлупить пленного, продемонстрировать на нём «настоящее каратэ», особенно в присутствии себе подобных. Стоит, однако, начаться серьёзной заварушке, пыл храбрецов мгновенно улетучивается и обнаруживается вновь лишь в безопасной обстановке. В Союзе эти ребята «косят под крутую десантуру» и лихо заламывают берет.

Искупавшись в горной речке, я писал письмо на планшетке, когда до меня донеслись крики. Что там творится, я не видел: всё было скрыто машинами, выстроившимся в ряд.

– В чём дело, кто там орёт? – спросил я у проходившего солдата.

– «Духа» одного допрашивают.

– Кто допрашивает, чёрт побери? Мы же не взяли переводчика!

– Да там лейтенант какой-то пришёл, из «слухачей», – вроде по-ихнему понимает.

Действительно, недалеко от КП бригады развернули свои антенны две машины радиоперехвата. По всей видимости, лейтенант был из этой команды. «Какого дьявола он хозяйничает в моей роте!» – возмущённо подумал я и, положив недописанное письмо в планшетку, поспешил на крики, переходящие в причитания.

Здоровенный, выше меня на целую голову, лейтенант со смуглым, до черноты, азиатским лицом, открыв слюнявый рот, полный щербатых зубов, обрабатывал какого-то тщедушного пленника и, громко придыхая после каждого удара, зычно выкрикивал: «Душман?!» Верзиле было жарко: его гимнастёрка с линялыми офицерскими погонами расстегнулась до пояса, открыв нестиранную майку на волосатой груди. Больше всего мне не понравилось то, что и часовой, и другие солдаты моей роты стояли рядом, с явным интересом глазея на эту сцену. Они так увлеклись, что даже не заметили начальника.

Первым делом я оттащил «дознавателя» от его жертвы, тот сразу принялся возмущаться. Он, видите ли, «проводыт полытычэскый допрос, а тут всякие нэспэцыалысты мешают ему работат». Но, сообразив, что с ним не шутят, он недовольно удалился пить традиционный зелёный чай, шлёпая по пыли самодельными тапочками, грубо сработанными из кирзовых сапог.

– Товарищ капитан, – начали оправдываться зрители, – да это же тот самый «дух». Помните, психа мы взяли неделю тому назад? Его ещё афганцы в армию свою загребли. Это он, зараза, и есть. Удрал оттуда, теперь, душманит. Так ему и надо.

Вглядевшись в изукрашенное синяками лицо, я узнал дервиша. Потихоньку Шир Замон начал приходить в себя.

– Мать честная, точно, он самый! – восхищённо подтвердил конопатый сержант, прибежавший вслед за мной к месту инцидента. Без сомнений это был Шир Замон. Заросший щетиной, он вновь глупо улыбался, морщился, что-то взахлёб говорил, но его глаза были глазами совершенно нормального человека. Они жили своей, обособленной от остального лица жизнью. Глаза пристально изучали меня и в то же время выражали настороженность, ненависть и презрение – одним словом, всё что угодно, но только не испуг. «Мог бы и поблагодарить, паршивец, – с досадой подумал я, – если бы не я, забили бы тебя до смерти».

Дервиш оживал на глазах, какие-то неведомые целительные силы подпитывали его. Я жестом приказал ему снять рубаху. Шир Замон явно переигрывал, делая вид, что совершенно не понимает, чего мы от него добиваемся. Часовой, стоявший рядом и желавший реабилитировать себя в моих глазах, с готовностью рванул рубашку афганца за воротник. Шир Замон неестественно засмеялся, конвульсивно задёргался, но мне показалось, что и он узнал меня. У странника оказалось крепкое мускулистое тело, которое могло противостоять кулачным ударам бесконечно долго. Мы не нашли на плечах афганца следов от ремней, которые обычно остаются после длительного ношения оружия.

Мне не хотелось что-либо выяснять без переводчика. Солдаты покрепче связали дервиша, чтобы при первой же возможности сдать его в ХАД. Пусть там разбираются, кто он таков. Настораживала лишь одна деталь: наш старый знакомый держался особняком от остальных пленных.

Вечером всю компанию отвезли в город. И в этот раз я так и не понял: кто же он такой, странный Шир Замон?

В жизни порой случается невероятное. Через полгода во время блокировки небольшой долины в соседней провинции прямо на наши замаскированные «бээмпэшки» вышел ослик с седоком. Седок, явно опешивший при виде русских, поспешил удрать, бросив длинноухого и вьюки. Разумеется, его поймали и привели ко мне.

– Ба, наш старый друг! – не смог удержаться я от возгласа, увидев столь знакомую тщедушную, ещё более сгорбившуюся, чем в прошлый раз, фигуру дервиша. Он, тоже узнав нас, начал смущённо улыбаться, разводить руками, всем своим видом изображая чистосердечное раскаяние: дескать, братцы, вы меня простите, ради Бога, не хотел я снова вам попадаться, мол, мне, право, неудобно причинять вам лишние хлопоты.

Ни оружия, ни документов у фатально невезучего Шир Замона мы опять не обнаружили. Переводчику он поведал, что из ХАДа его отпустили в тот же день, так как в том бою в плен он попал по ошибке – в районе операции оказался по чистой случайности.

Некоторые из солдат, отличавшиеся «строгим» отношением к афганцам, были готовы расправиться с ним на месте, подозревая в дервише шпиона. На этот раз Шир Замона спасло вмешательство переводчика.

Всю ночь блаженный провёл у моей машины, беседуя со мной и своим спасителем.

– Ты переведи ему, пусть не валяет дурака, а то я обижусь, – попросил я переводчика и, подмигнув дервишу, многозначительно провёл рукой по стволу автомата. Дервиш, впрочем, больше не прикидывался ненормальным. Он прекрасно понимал ситуацию, но всё-таки долго и нудно финтил, изворачивался, не желая ничего говорить по делу, и совсем измучил нас. В конце концов ему самому надоела эта комедия, и он согласился помочь. Странник пообещал кратчайшим путём вывести разведроту на базу, брошенную моджахедами. По словам дервиша, база находилась в часе ходьбы.

Был март. Утро выдалось прохладное, росистое, и мне было больно смотреть на босые ноги Шир Замона. Я подарил ему свои новые шерстяные носки.

– Зря. У него кожа на ступне прочнее наших «джангалов»**, – заметил переводчик.

– Чёрт с ним, пусть носит. Налей-ка ему ещё чайку.

Шир Замон выглядел подавленно. Он притих, скукожился, что совсем мне не понравилось. Солдаты тем временем торопливо заканчивали свой ранний завтрак, поёживаясь от прохлады и бросая оценивающие взгляды на горловину ущелья, темневшую невдалеке. Туда им предстояло войти.

Светало. Мы уже отмахали немало, километров десять, и по всем приметам должны были выйти на покинутую базу. Шир Замон, чувствуя спиной разгорячённое дыхание всей роты, вёл нас навстречу неизвестности: Переводчик начинал злиться – он на ходу стал расспрашивать дервиша, не сбились ли мы с пути, внезапно раздалась пулемётная очередь в туманной дымке. К ней присоединились автоматы и гранатомёты, оглушившие нас. Огонь был настолько плотным и неожиданным, что мы в беспорядке залегли, пытаясь отстреливаться. Я дал команду отступить, чтобы не терять людей понапрасну.

Переводчик, державшийся рядом со мной, матерился и проворно опустошал магазины, целясь на вспышки выстрелов. Я и не подозревал, что он такой виртуоз.

– Где проводник? – крикнул я ему на ухо, стараясь переорать грохот пальбы.

– Утёк, скотина. Навёл нас на пулемёты и утёк.

– Если поймаем, лично пристрелю гада.

Мы оба были взбешены. Шир Замон надул нас. Но, слава Богу, наш авианаводчик на удивление быстро связался с вертолётами поддержки, и те вовремя поддержали роту, ударив по самой засаде. Никто из моих солдат, к счастью, не погиб. Мы отделались лишь двумя легкоранеными. Утренняя мгла помешала прицельной стрельбе душманов. Бойцы проклинали новоявленного Сусанина, суля ему страшные кары. Переводчик больше не ругался. Он переживал молча: наверное, считал, что Шир Замон ускользнул по его недосмотру. После того как мы окончательно убедились, что моджахеды ушли, рота двинулась по тропе вперёд. Подойдя к месту, где нас застиг внезапный огонь, я увидел край размотавшейся чалмы, торчавший из-за большого серого валуна. Раскраска материи показалась мне знакомой. Да, сомнений не было, это была чалма нашего странника. Её хозяин лежал рядом, неловко подогнув руки под живот и уткнувшись лицом в сырой песок. Поза дервиша не оставляла сомнений – Шир Замон был мёртв. Переводчик обогнал меня, зайдя к трупу с другой стороны валуна.

– Полчерепа снесло, – невесело сообщил он.

Мне показалось, что переводчик разочарован: ему не удалось свести счёты с дервишем. Видимо, переводчик никак не мог поверить в то, что Шир Замон не убежал, коварно подставив нас под огонь засады, а лежит перед нити, изрешеченный пулями той самой первой злополучной очереди. И мне вдруг пришло в голову: дервиш и сам-то не подозревал о засаде.

Из кармана жилетки Шир Замона просыпались на землю крошки сахара и галет, сбережённых им с утреннего чая. Мы с переводчиком непроизвольно переглянулись и не сговариваясь поспешили покинуть это место. Переводчик чувствовал себя крайне неловко. Я попытался приободрить его:

– Ладно, плюнем сто раз. В конце концов, убили его свои. Он знал, на что идёт.

– Да-да, – машинально согласился тот и ускорил шаг. Я понял, что ему не хотелось идти рядом со мной.

Брошенную базу мы взяли без единого выстрела. Кроме пустых убежищ, искусно замаскированных среди камней, ничего не обнаружили. На обратном пути я приказал солдатам завалить тело Шир Замона камнями.

В тот день впервые за два года «своей» войны я задумался всерьёз об убитом дервише: «Что за человек он был, о чём думал, чего хотел? Был ли Шир Замон моджахедом? Вряд ли. И в том, что он сейчас мёртв, есть доля нашей вины». Смерть этого странного человека заставила меня по-иному взглянуть на судьбу большинства простых афганцев, так и не приставших ни к одной из воюющих сторон.

С того дня я нет-нет да и вспомню Шир Замона. Переводчик, комиссованный из армии после ранения, иногда заходит ко мне в гости: мы живём с ним в одном городе. Он тоже не забыл дервиша.

 

Алексей ЧИКИШЕВ

 

---

* Кяриз – подземное хранилище воды, используемое для ирригации.

** «Джангалы» – разговорное название армейских ботинок (редко употр.).