Саша КРУГОСВЕТОВ. ВСТАНЬ И ИДИ (Проза)

№ 2017 / 3, 26.01.2017

Что такое темнота? Я поднимаю веки, открываю глаза. Опускаю веки, закрываю глаза – без разницы.

И, взяв девицу за руку, говорит ей: «талифа куми»,

что значит: девица, тебе говорю, встань.

И девица тотчас встала и начала ходить

(Мар.5:35-43)

 

В темноте

 

Что такое темнота? Я поднимаю веки, открываю глаза. Опускаю веки, закрываю глаза – без разницы.

Что же такое свет? Говорят, что он, свет, тоже может быть разным. Есть ещё цвет. Свет и цвет. Родственники. Ц-с-вет. Разница в одной букве. Что же это такое?

Мишка, приятель из группы мальчиков, пытался объяснить. Он, как и я, не видит. Но не от рождения. Стал таким после автомобильной аварии. Сильное сотрясение, а потом постепенная потеря зрения. Но он помнит. Как выглядит лес. Как выглядит море. Я тоже знаю, как выглядит лес. Но по-своему. Мягкая трава, эхо, шум деревьев, или это шум ветра? Неважно – шум леса. Кузнечики. Посвисты. Шуршанье и гудение мух, комаров, гнуса.

Море тоже знаю… Ветер звучит совсем по-другому. И волны – то бьются, то шелестят. Шум песчинок на пляже. Крики птиц. И запах… Какой запах у моря? Гнилые водоросли. Иногда запах мазута. И запах йода.

А в лесу какие запахи… Их много. Прелой травы. Сосны. Грибов. Запах навоза. Чистотел, тимьян, череда, горец, зверобой… Гоноболь, не люблю этот запах. Он меня убивает.

В интернате хорошие люди были нашими учителями. Вывозили на природу, давали растения пощупать, потереть пальцами, понюхать, всё объясняли.

Я знаю, как выглядит человек. Вы, зрячие, видите. Можете смотреть на человека час, два, день, неделю. Но не узнаете, каков он. А я сразу узнаю его – по шорохам. Как он двигается, шаркает ногами, снимает одежду, как берёт ручку, по клавишам компа стучит, как деньги считает. По звукам шагов, по походке в сочетании с дыханием – лёгким, частым, прерывистым – мы узнаём знакомых, мужчина идёт или женщина, грузный человек или худощавый, здоровый – больной, отличаем шаги старика от шагов молодого пижона. Походка статуи, тяжеловесная поступь, петушиная походка, подпрыгивающая, летящая, лёгкая, гармоничная и умеренно плавная.

Как говорит. Звучно, глухо, громко, невнятно, доверительно… С придыханием, с пришёптыванием, с пришлёпыванием губами, как втягивает слюнку, как отдувается, щёлкает зубами, фыкает, цокает, причмокивает. Шуршит бумагами, ёрзает на стуле. По голосу, «барометру» души и тела, можно понять, молодой человек или пожилой, взволнован или спокоен, характер у него злобный или добрый, восторженный или мрачный.

Есть ещё кое-что. Каждый человек пахнет. И не одним запахом. У него много запахов – гнилые, радостные, агрессивные, нежные, резкие, по запахам о человеке можно многое узнать.

А осязание. Казалось бы, такая мелочь… Лёгкое прикосновение руки скажет больше, чем сто слов, чем тысяча картинок. Тёплое, холодное, мягкое, твёрдое, влажное, сухое, неподвижное, дрожащее, нервное, спокойное… Пожатие… Крепкое, слабое, вялое, затяжное. Пальцы короткие, длинные, изящные, грубые.

Кто сказал, что мой мир беднее вашего? Может, даже богаче. Потому что зрительные образы забивают тонкие ощущения. Вы не услышите, не почувствуете то, что я «прочитаю» слухом и обонянием.

Ученики наших школ живут полной жизнью. Мы легко осваиваем школьную программу. Творим, путешествуем, занимаемся спортом. Растём позитивными, успешными, уверенными в себе, готовыми к борениям и одолениям.

Да, нам необходимо постоянно думать о том, как передвигаться, обслуживать себя, заботиться о членах семьи, если она есть, решать бытовые вопросы и т.п. Мы как спортсмены. Для достижения необходимых навыков в ориентировании нам приходится постоянно трудиться и тренироваться. Звук для меня – источник информации, ориентир для передвижения, сигнал об опасности. Из многообразия звуков я воссоздаю полную картину событий: звуки трамвая, троллейбуса, автобуса. На тротуаре своя гамма: твёрдая и уверенная поступь молодого мужчины, характерные звуки женских шагов и шагов пожилого человека. Слегка пришлёпывающие лапы собак, мягкое поскрипывание детской коляски, шум детских голосов, шелест листвы на деревьях, шуршание листьев под ногами. Обрывки разговоров, музыка, доносящаяся из окон, скрип и стук дверей и т.п.

Когда хожу на занятия по корпусам университета, я лучше ориентируюсь в аудиториях и коридорах с деревянными полами или мягким покрытием. Полы из керамической плитки создают эффект металлической бочки, затрудняют поиск нужного направления.

Хорошо чувствую пыль, грязь в помещении, чистоту или загрязнённость белья, низкие своды, пустые или забитые вещами, заставленные мебелью, комнаты, по запаху определяю, чисто в квартире или грязно, ощущаю качество продуктов.

Гул предприятий, новостроек. Громкие звуки затормаживают и ослабляют меня. При грохоте строительной и дорожной техники, шуме станков промышленных предприятий я чувствую себя беспомощной и потерянной.

Я научилась использовать отражение звука, эхо шагов от зданий ночного города. Могу использовать эхо при постукивании тросточкой по тротуару или пощёлкивании пальцами.

Люблю музыку. Звуки дрожат в животе, в кончиках пальцев. Если вибрируют медленно, они жёсткие, чуть быстрее – всё мягче и мягче. Вначале тёплые, потом становятся прохладными. Лёгкими, летящими, легкомысленными. Потом слепящими, почему я, слепая, использую это слово, разве можно меня ослепить? Можно, можно… Они точно ложатся в свою ячейку, только могильный холод, только капли крови из сердца, а потом они спрашивают – это уже всё? Кто-то «врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует жилистую руку, просит». Умоляет дрожащим голосом – может, всё-таки не опоздал, может, есть ещё надежда? Спасите, помогите… Другие отвечают ему – нет, нет, нет, надежда, всегда есть надежда!

Ну, а меня мучит, продолжает мучить любопытство, что же это такое свет и цвет?

До – красное. Соль – оранжево-розовое. Ре – жёлтое. Ля – зелёное. Ми – сине-белёсое. Си – подобно ми. Фа диез – синее, резкое. Ре бемоль – фиолетовое. Ля бемоль мажор – пурпурно-фиолетовое. Си бемоль – стального цвета с металлическим блеском. Фа – красное тёмное.

Так расписал цвета Скрябин. Римский-Корсаков расписал цветозвуки по-другому. Что я, наивная, могу из этого извлечь? Синее, красное – для меня это только слова. Что толку считать какой-то звук синим или зелёным или красным?

Можно попробовать так подойти к этой моей проблеме. Синее – до минор любви. Говорят, что красное – это кровь. Кровь приливает к голове. Красное – гнев и ярость. В книгах написано: «жёлтое солнце». Солнце – изумление, просветление. Откровение, внезапное перерождение, когда всё вокруг становится простым и ясным.

Чёрное – конец всему. Когда конец близок, нас охватывает страх. Чёрное – это уныние, депрессия, тревога, раздражение, неуверенность, безумие, испуг.

Слова, слова… Для меня цвета – это только слова. Пусть слова. Всё равно надо. Я же читаю. Алфавит Брайля открывает мне двери миров Толстого и Чехова. Как-то надо понимать «синее море» и «жёлтый песок».

Белое – это значит «всё хорошо». Белое – это смех. Когда на душе хорошо, можно и посмеяться. Белое – это чистота. Фиолетовое – презрение, отвращение. Фиолетовое – то, что отталкивает. Серое – сострадание, жалость. Больше всего я люблю оранжевое. Orange – превосходный фрукт, мне нравится его мягкая упругость, его вкус, ароматный запах, он заряжает для жизни, он как пионерская труба – бодрая и весёлая, она зовёт к бою, она взывает к нашему мужеству.

Всё. Меня ждут ученики. Нам не дано увидеть свет. Зато мы понимаем слово. Слово – это не только смысл. Это звук. Произношение. Ударение. Шелест, шипение, колокольчик, метроном, звучащая мембрана, горловой звук.

Я учу английскому. Таких же, как я. Зачем английский? Чтобы читать в подлиннике. Чтобы слушать аудиокниги и рок-музыку. Чтобы разговаривать во время путешествий. Мы живём полной жизнью.

Живу одна. Бой-френда пока нет. Что с того? Сейчас нет – будет, потом будет. Всё у меня будет.

Социальный комитет дал квартиру – квартирка небольшая, правда, но своя… А слуховой аппарат – ещё в интернате, я тогда совсем маленькой была. Вот за что я в пояс поклонюсь моим воспитателям. Я еле слышала, родители палец о палец… Мне целый мир открылся. Разве я знала бы все эти прелести и глубину жизни звука? Старенький, правда, аппарат, социалка даёт нам какой-то примитив. Заработаю, закажу новый в Германии.

Нашлись люди, не бросили, помогли. Всех люблю. Кроме родителей. Не признавала их, когда жила в интернате. Они со мной не возились – скинули в школу для детей с ограниченным зрением. Тебе в интернате лучше, там всему научат. А на аппарат для тебя у нас всё равно нет денег. Там и аппарат дадут, и научат… Такие слова говорились. И с концами. Ни ногой. Годами не приходили. А приходили – номер отбывали. Нам сказали, ты лучшая ученица, молодец дочка. Молодец, молодец, и пока.

Я ещё ребёнком боевая была. В школе всё просила книжки про пиратов, про капитанов. С мальчишками мы обычно в моряков играли. Плавали по островам, встречались с индейцами, я всегда капитаном была, мне даже фуражку морскую с кокардой подарили. Научили честь отдавать. Я требовала, чтобы мальчишки тоже мне честь отдавали, я ведь капитан. Отдал честь? – стой, я проверю, может, ты обманываешь…

Папа с мамой намучились со мной. Я строптивой росла. Чуть что не по мне… Несколько раз из дома убегала. Вы так, вот и я так. Я вам не нужна, а вы мне и подавно не нужны. Без вас проживу. Шла, куда ноги вели.

Однажды в мороз добралась аж до ЦПКО, забилась на эстраде в уголок под навесом. Там и провела вечер и часть ночи. У меня биток свинцовый был. До полуночи колотила им по монете – перевернётся, не перевернётся, орёл – решка.

Милиционеры обрадовались, когда меня отыскали – вот она, жива, жива… Не трогайте меня, не трогайте! Не имеете права. Я к ним не пойду, ну и что, что родители, не хватайте, не тяните… Но они нашли подход – даром, что менты – не тащили, сели рядом, дали горячего из термоса, руки растирали, разогревали дыханием, я и согласилась.

Родители, конечно, напугались тогда, плакали. Может, они и неплохие – не алкаши какие-нибудь. Мне кажется, они не любили меня, даже тяготились. Мы, конечно, тяжело жили, отец – рабочий в совхозе, мать – медсестра, домик у нас небольшой в Токсово, корову держали, собака – само собой, а я – какой из меня помощник? Когда им было заниматься мной? Как меня в школу отправлять? Да и не смогла бы я в обычной школе – слепая, да ещё и слышу плохо. Вот и отдали в интернат для детей с ограниченным зрением. А я обиделась. Решила так: не было у меня родителей, пусть и не будет никогда. Воспитательница спрашивает – кто твои папа и мама? Отвечаю: сирота я, нет у меня никого.

А сейчас-то они звонят. Давай увидимся, дочка. Увидимся – как я могу «увидеться» с ними? Конечно, я теперь самостоятельная. Известность. Меня по радио, по ящику показывают. Иностранцы. Встречи по линии общества слепых.

Ну, всё, выбралась из метро. Так, теперь по ступенькам вниз. Где здесь может быть автобус?

 

 

Вероника

 

Какая досада! Всё одно к одному. Эта экзема на ноге всё больше и больше, и главное – так близко к интимному месту. Всё ближе и ближе. И печёт, и чешется – сил моих больше нет.

Говорят – аллергия. Я уже во всём себя ограничиваю – ем только каши. Ни овощей, ни фруктов, ни острого, ни жирного, ни сладкого, ни солёного…

Врачи наши – полные идиоты. Одни говорят – красная волчанка, другие – вульгарная пузырчатка, смертельные диагнозы. А третьи – проверяйтесь на СПИД. Лечение – огромные дозы гормональных препаратов, я этого страсть как боюсь.

Мне всего-то сорок с небольшим. Всё моё при мне. Высокая, стройная, вайтлс как у ББ, и личико пока совсем молодое. Да я и сама вижу – куда ни приду, мужчины на меня – как бабочки со всех сторон. Приятно, конечно, но мне это совсем не надо. У меня Феликс есть.

А буду сидеть на гормонах, морда станет брюквой, свинячья морда, ноги опухнут, кости поплывут. И так вся личная жизнь насмарку, Феля уже год как переехал в свой кабинет. Он, правда, меня во всём поддерживает, жалеет. Но это же ненормально, что это за семейная жизнь?

Кто-то говорит: не надо ничего делать, смазывайте экзему дизенфецирующими растворами, само пройдёт… Может быть, действительно плюну на всё, посижу на диете и всё пройдёт? Не могу ни на что решиться. И чувствую себя прилично. Только настроение ужасное. Два года мотаюсь, – анализы, консультации – а ничего не ясно.

Вся жизнь у меня – одни проблемы. В детстве – мама. Отец – душа человек, морской офицер, командир подводной лодки, а мать… Дряной человек. Хоть бы в чём мне помогла, хоть бы раз что-то мне, девчонке, посоветовала. Ей главное, чтобы ребёнок накормлен был… Чтобы слушалась. И больше ничего. А я с детства всем интересовалась, всю школьную библиотеку перечитала.

Пока я по делам, сбегай, Вероника, в парикмахерскую, очередь для меня займи. Вернулась, я ещё дома была, читаю. Книжку порвала, и по лицу, по лицу. Я бегом – в парикмахерскую, а там очереди никакой.  И таких случаев…

В три, четыре – вечно нашлёпанная, вечно в углу стояла. Не помню за что – я тихая, послушная была, совсем не баловная. Но мать находила, за что наподдавать.

Больше всего в жизни матери боялась. Обида до сих пор осталась. Она болела. Я не оставляла её, помогала, как могла. Свою семью бросала, бежала к ней, готовила, стирала, врачи, лекарства… А не простила, нет, не простила. И сейчас тоже. Матери давно уже нет, а я не простила. И отца нет – с кем
посоветоваться?

Так уж получилось – в жизни сама всего добивалась. И образование получила. И профессию меняла несколько раз. Сколько меня тиранили на радио, я рвалась – муж, работа, ребёнок. Зато теперь – уважаемый человек. Режиссёр на радио. Теперь всё хорошо. И муж – человек необыкновенный, повезло мне. Может быть, и воздалось за мои страдания. Первый раз выскочила замуж без любви, по глупости, неудачно, зато теперь всё в порядке.

И вот теперь экзема. Не сплю по ночам, дёргаюсь, переживаю. Никогда не бывает, чтобы всё было в порядке. Вот она, экзема. Может, и не экзема. Фуфло какое-то. И главное, всё больше и больше.

Всё, выбралась из метро. Так, теперь по ступенькам вниз и домой.

 

* * *

Небо будто дырявой портянкой закрыто, через отверстия пробиваются оранжевые лучи осеннего солнца.

На ступеньках стояла невысокая девушка с палочкой и в тёмных очках. Стрижка «под мальчика», короткое обшарпанное пальто, рюкзачок за плечами. На ушах – примитивные, громоздкие слуховые аппараты. Девушка несколько раз негромко просила прохожих о помощи, никто не обратил внимания.

Вероника по инерции тоже проскочила мимо. Остановилась. Развернулась, подошла к слепой. Маленькая, некрасивая, розовые пятна на коже лица и рук – похоже на псориаз, подумала Вероника.

Вам помочь? Мне надо добраться до Большой Монетной. Я провожу до маршрутки. Маршрутка мне дорого. Проводите, пожалуйста, до автобуса, туда можно доехать на обычном автобусе? Это совсем рядом. Но пешком быстро не получится, даже если мы вместе пойдём. Мне ученики звонят, опаздываю на занятия. Вы обучаете… Английскому, учу плохо видящих. Какая молодец. Меня зовут Вероника, а вас? Слепая промолчала, своего имени не сказала. Вы живёте одна? Родина любит меня, у меня есть своя квартира. И никто вам не помогает? Я же сказала, одна живу. Справляюсь. Есть у вас близкие? Сестёр, братьев нет, а папа с мамой живы, мы врозь живём, я – в городе, они – в пригороде. Хотели избавиться от ребёнка с ограниченными возможностями, вот и запихнули в интернат. А теперь сами уже старые и несчастные, бегают ко мне. Болеют, жалко их. Я их простила. Теперь я их утешаю. И других, кто меня обижал, тоже простила. Всех простила.

Извините, может, я не должна спрашивать, вы хоть немного видите? Нет, я слепая от рождения. И слышу тоже неважно. Боже, какое несчастье! – невольно вскрикнула Вероника.

Слепая напряглась, сжалась в комок. Какое несчастье, о чём вы говорите? Я живу хорошо. У меня всё есть, я со всем справляюсь. Я – счастливый человек.

Автобус долго не приходил. Вероника почувствовала неловкость ситуации и решилась прервать затянувшуюся паузу.

– У вас родители живы. А у меня нет. Оба ушли. Отца всегда любила.

– А мать до сих пор не простили? – неожиданно спросила слепая. Вероника удивилась, но ничего не ответила. Как она догадалась? И почему, действительно, я до сих пор не простила мать? – подумала Вероника с горечью.

Вот и двенадцатый подошёл. Вероника подвела слепую к двери автобуса, поддержала, пока та взбиралась на первую ступеньку. Крикнула водителю: «Помогите девушке, ей надо выйти на Большой Монетной. Ну, хотя бы остановитесь и подскажите, что сейчас Большая Монетная».

Девушка поднялась в автобус, Вероника проводила её взглядом. Гордая. Вот каналья! Ни тебе спасибо, ни до свидания. Может, обиделась на меня? Эти люди такие ранимые. Как обнажённый нерв. Но каков характер! У меня всё есть, я со всем справляюсь.
Счастливый человек… Без зрения, плохо слышит, слабенькая, хиленькая, вся в розовых пятнах.
Бедное пальтишко. Ужасный слуховой аппарат. Как она справляется с бытом? А ещё преподаёт. И родителей – зрячих, слышащих, судя по всему – утешает.

А я-то, нюни распустила. Молодая, сильная, красавица чистой воды… Хорошая работа, любящий муж, превосходная семья, взрослый сын, и всё мне плохо.

Вероника почувствовала внезапный подъём настроения. Скоро Феликс придёт с работы. Надо привести себя в порядок. Хорошо выглядеть, на стол накрыть, ему будет приятно. А экзема? Ничего, всё когда-то кончается, переживём и это. Схожу на консультацию к профессору. К одному, к другому. Всё наладится. Может, и само пройдёт. Главное, не зацикливаться. Отпустить проблему. Не дать плохим мыслям овладеть тобой.

Была бы мама жива, я знала бы, с кем поделиться. Я всегда делилась с ней, когда что-то не получалось. И внуком, моим сыном, она сколько занималась. А вот нет её. И я, дура, до сих пор не простила. Может, всё от этого. Плохие мысли тянут вниз.

Вон, я какая, – молодая, сильная, бегу, словно на крыльях лечу. И сыну надо побольше внимания. Поговорю, как у него дела в универе. Как дела с девушками. Раньше-то провожала его на свидания. На первую интимную встречу, например. Дала ключ от квартиры на Московском, постельное бельё. Презерватив сам купил. Он всегда рассказывал мне о своих проблемах. Даже об интимных. Не с отцом делился, а со мной. А теперь забросила ребёнка. Конечно, он уже верзила и амбал, а всё равно для меня ребёнок. Давай, Вероника, беги.

 

 

Встань и иди

 

Прошло несколько дней. Вероника уехала на выходные в просторный загородный дом, в их с Феликсом семейное гнездо. Уехала одна. Феликс был в командировке. Сын мотался по девушкам, тренировкам, по клубам и вечеринкам.

Вечернее солнце заливало красно-оранжевым светом уютный эркер. Вероника растянулась на удобном диване, расстегнула рубашку, откинула голову – волосы тёмной волной рассыпались по светлой замше подушек.

Ничего особенного за эти дни не произошло, экзема по-прежнему игнорировала усилия медиков и медикаментов и жила собственной жизнью, но настроение у Вероники было почему-то спокойное и безмятежное.

Послышались шаги в прихожей. Калитка и ворота заперты, возникший было вопрос «кто это может быть?» остался без ответа – какая разница кто?

В арке прихожей появилась знакомая фигура девушки в тёмных очках, с палочкой и рюкзаком. Ты здесь, Вероника? Голос её казался не таким резким и отрывистым, как в тот раз, сегодня он прозвучал неожиданно нежно и мелодично. Канашка пришла, как она сюда попала, как узнала, как нашла дорогу? Появление слепой совсем не удивило Веронику, и это «ты» – очень даже мило. На «ты» – значит, будем на «ты».

– Я здесь, заходи, сказала она. Но не пошевелилась, не сделала попытки подняться и встретить гостью. Слепая пришла в том же самом пальто, на ногах – ботинки на толстой подошве, а на голове лихо сидела капитанская фуражка, напоминающая фуражку отца Вероники. Девушка ощупывала палочкой дорогу, но двигалась при этом очень уверенно, будто хорошо знала этот дом, будто она уже здесь бывала.
Почему ты решила прийти? Мне понравился твой запах. Ей понравился… Странно. Я всегда была уверена, что у меня не слишком приятный запах, пыталась бороться с ним, бесконечное мытьё, подмывания, дезодоранты…

Девушка подошла к полулежащей Веронике, наклонилась. Протянула руку к её лицу. Не беспокойся, я хочу с тобой познакомиться поближе. Можно мне сегодня быть твоим капитаном? Бережно косалась лица, осторожно вела пальцами по волосам, шее, плечам – ощупывала или ласкала? Какая же ты красивая! Я сразу поняла, что ты красивая. Тогда догадалась, а теперь знаю точно.

Повернулась назад, отыскала палочкой стул. Сняла фуражку, рюкзак, коротенькое пальто и ботинки. Осталась в джинсах с подтяжками и рубашке мужского покроя. Какая ладная, подумала Вероника.

– Подойди ко мне, маленький капитан. Ближе. Ближе. Садись рядом. Вот так. Сними очки, я хочу на тебя посмотреть. Открой глаза. Замечательные глаза, – «жаль, что ничего не видят, но от этого не менее интересные», подумала Вероника, но вслух ничего не сказала. – Какая у тебя светящаяся кожа. И милые веснушки. А розовые пятна на лице и руках почти совсем не видны. Ты знаешь, что у тебя красивый чувственный рот? И алые губы. Знаешь, что такое алые губы? Это губы, которые созданы для поцелуя. Нет, нет, не надо меня целовать. Давай немного привыкнем друг к другу. Помоги снять рубашку. Какие нежные ласковые руки. Сними свою рубашку. И брюки тоже. Ты очень привлекательная, тебе говорили об этом? Твой первый мальчик тоже был слепой?

Слепая скинула с себя всё, потом раздела Веронику, целовала ей плечи, грудь, живот, нежные складки на сгибе ног у лобка.

– Тебе неприятно, что у меня экзема?

– Не думай об этом. Позволь мне притронуться. Где у тебя болит? Да, да, я чувствую. Здесь так сильно печёт руку. Я так рада, что встретила тебя. Наверное, я тебя люблю, Вероника. Тебе будет хорошо со мной, потому что я тебя по-настоящему люблю. Всё пройдёт. Надо только простить маму, и всё пройдёт. Талифа куми, чудная Вероника, встань и иди, несравненная Вероника.

Апельсиновое солнце улыбалось, оно, возможно, одобряло объятия молодых женщин. Наверное, солнце всё одобряет, ему это совсем нетрудно. Просто его не волнуют наши человеческие дела.

 

* * *

Вероника пробудилась – боже, как хорошо! Она полулежала на диване. Верхние пуговицы рубашки оказались расстёгнутыми. Оглянулась по сторонам – в доме никого. Только она и вечернее солнце.

Бронзовые лучи согревали лицо, шею, грудь. Никаких неприятных ощущений. Только сладкая нега и предчувствие счастья. Почему предчувствие? Ощущение полноты жизни и счастья. Здесь и сейчас.

Где эта слепая девушка, она уже ушла или это только приснилось? Если приходила во сне, значит, ей хотелось увидеть меня. Как слепая может «видеть»… Может. Только по-своему. Она же «разглядела» мою маму. Я тоже, наверное, хотела-увидеть-ещё-раз эту несгибаемую малышку.

Жарковато на солнце. Вероника сняла рубашку, стянула брюки и полураздетая босиком подбежала к окну. Восхитительная осень, оранжевые листья, рыжая белка собирает орешки на лещине. Ладонь непроизвольно коснулась внутренней поверхности бедра. Не чешется, не болит. Вероника посмотрела на экзему. Болячка сжалась и подсохла, её край отошёл и завернулся. Аккуратно подцепила его, болячка легко отошла, открылся участок нежной, розовой кожи.

 

 

 

 

 

 

 

 

Саша КРУГОСВЕТОВ