Светлана РОДИНА. ОНТОЛОГИЯ ВОЙНЫ

№ 2003 / 16, 25.04.2003

В романе Захара Прилепина «Патологии» воссоздано мироощущение человека на войне и после войны. Одно из главных ощущений нормального человека, попавшего в патологические условия, – тварный страх смерти («в человеке проявлялось что-то звериное»). Это проявляется в детализированной физиологичности повествования: герой обращает много внимания на тело – своё и чужое, интересуется, как оно работает, пугается его хрупкости, опасается за него. Эмоции и чувства приобретают гиперболизированную телесность, становятся схожими с физиологическими состояниями.

PatologiiТак описано отношение главного героя, Егора, к своему сыну: «Ужас, схожий с пред-рвотными ощущениями, сводит мои небритые скулы, а руки прижимают трёхлетнее тело с цыплячьими косточками, пальцы касаются его рук, мочек ушей, лба, я проверяю, что он тёплый, родной, мой, здесь, рядом, на коленях, единственный, неповторимый, смешной, строгий…»

Егор замечает биение сердца своей возлюбленной Даши, течение крови по жилам, и не просто замечает, а думает об этом как о главном условии человеческой жизни, боится смерти – не собственной, а смерти близких людей – сына и Даши. «Стук сердца мне всегда казался отвратительным, предательским, убегающим. С какой стати этот нелепый красный кусок мяса тащит меня за собой в полную пустоту и темень?»

Человеческое тело низводится до «мяса». Ему уже отказано даже в физиологии – то есть в признании необходимости нормального функционирования сложного и гармоничного механизма. Вместо этого – оно воспринимается как «нелепый», совершенно бессмысленный и, главное, смертный кусок мяса. Этот образ проходит через весь роман, возникая в наиболее важные моменты, когда герой ощущает, что смерть пугающе близка. Например, спасающий своего ребёнка из упавшего в воду автобуса Егор испытывает ощущения, сходные с рождением: ««Вокруг меня не было жидкости, но было – мясо – кровавое, тёплое, сочащееся, такое уютное, сжимающее мою голову, ломающее кости черепа. Был слышен непрерывный крик роженицы

Здесь уже не физиология – это онтология рождения, смерти, подвига.

Patologii1Лучше понять её помогает один из наиболее важных образов романа – образ-символ собаки. Собаки постоянно встречаются солдатам-контрактникам, приехавшим в Чечню. Среди них и главный герой романа Егор. Мотив собаки подаётся на страницах романа в разных вариациях: и «боевой пес» Филя, и собака Дэзи, которая была у Егора в детстве… Когда Егор рядом с Дашей, у него «по-собачьи счастливые глаза». Первое, что видят солдаты по приезде в Чечню, – смертельно больное, умирающее животное. Жуткая фантасмагоричность образа наталкивает на мысль, что это символ – символ страдающей, почти агонизирующей Чечни. «Кажется, что от собаки пахнет гнилью, гнилыми овощами. Движенья её становятся всё медленней и медленней, она садится, потом ложится. Из пасти её начинает течь что-то бурое, розовое, серое, – собака блюёт. Она блюёт, и рвотная жижа растекается возле головы собаки, забивает её ноздри. Собака пытается поднять голову, и жижа тянется за мордой, висит на скулах, сползает по шерсти. Она испуганно вскакивает, будто чувствует, что легла на то самое место, где должна встретить смерть.

…Собака ползёт к людям, несёт им свою плешь, свой свалявшийся красный хвост, свои слипшиеся рвотой скулы, свои мироточащие глаза». Когда один из солдат выстрелил ей в голову, оказалось, что «собаку рвало внутренностями головы».

Описание собаки отвратительно, вызывает у читателя не просто брезгливость, а скорее жуть, тварный ужас перед телесным разложением. Но одна деталь в описании выпадает из общего стилистического и эмоционального настроя, заставляет задуматься. «Мироточащие» глаза умирающей собаки. Это слово апеллирует к православной ментальности русского человека, который не может спокойно видеть страдания других. Эта деталь даёт повод по-новому оценить роль русских солдат в Чечне.

Жуткая фантасмагоричность образа наталкивает на мысль, что это символ – символ страдающей, почти агонизирующей Чечни. Собака-Чечня погибает, она обречена на смерть. Именно так воспринимают её состояние солдаты – один из них пристрелил собаку. Кажется, на этом роман мог бы быть закончен. Но автор проводит своих персонажей через страшные испытания, нечеловеческое душевное напряжение. Они переживают ужас смерти, надежду и отчаяние, – ив финале их отношение к «суке чеченской» парадоксальным образом меняется.

«В самолёт вместе с нами, хмурыми, полезла пугливая, замурзанная псина.

– Ну давай, сука, давай, – необыкновенно нежно звал её к себе Вася.

…Я смотрел в потолок поднявшегося в небо борта и касался безвольной рукой псины, всё ещё боявшейся нас. Бока её, худые и грязные, дрожали.

«Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне», – выплыла в моей голове большая, как облако, фраза.

Мне казалось, что я плачу и собаку обнимаю. Что шепчу «сученька моя, прости меня, сученька… пусть меня все простят… и ты, сученька моя…».

Если иметь в виду онтологический подтекст произведения, то можно увидеть два контрастных онтологических сюжета. Первый, самый сильный, – сюжет разложения. Он связан с образом Чечни. Фактически он является логическим продолжением темы смерти и мотива человеческого организма как мяса. Автор показывает не разложение трупное, а распадение ещё живого организма. Это и разложение телесно-тварное (так, сгнивающая заживо собака – образ подчёркнуто нереальный, поэтому должен восприниматься в символическом, философском ключе), и насильственная разъятость хаосу неживых предметов – города разрушены, «изуродованы». «Дома с обкусанными краями, груды битого, серого кирпича, продавленные крыши качаются в зрачках сидящих у края грузовика. Улицы похожи на пыльные декорации». Город опустел, разложился изнутри, как голова собаки.

Другая онтологическая линия – утверждение созидательного начала. Оно связано прежде всего с образами женщины и ребёнка, которых любит герой. Этот жизнеутверждающий сюжет окольцовывает собой чеченскую онтологию разложения: история с Дашей происходила до поездки героя в Чечню, история с приёмышем – после неё. На уровне композиции разрушение, разложение преодолеваются светлым, живородящим началом. Но и здесь есть ощущение неестественной хрупкости живого существа, экзистенциальный ужас перед возможной потерей. Существование Любимых женщины и ребёнка оказывается для героя пропуском в жизнь, перед которой разрушение отступает. Оказывается, что отдельно взятый человек не так уж слаб. Он в состоянии преодолеть и тварный страх перед смертью, и саму смерть. Не случайно помещена в самое начало книги и так детально (на двух страницах) описана сцена спасения мальчика. Автор акцентирует внимание на страданиях своего героя, жутких физиологических ощущениях человека, который оказался в тонущем автобусе и ценой нечеловеческих усилий не только сам спасается, но спасает своего сына. Какие-либо духовные-душевные ощущения ему в эти долго тянущиеся секунды чужды. Герой признаётся: «Если бы я задумался на секунду – сошёл с ума». Егор оказывается в ситуации нравственного выбора – именно нравственного, потому что примитивные биологические программы психики человека в этот момент вступают в противоречие, которое может стоить ему жизни. Инстинкт самосохранения – самый мощный двигатель человеческих поступков. Перед ним отступает даже другой мощный механизм – продолжение рода. Что победит – примитивно-тварный страх за собственное «мясо» или стремление спасти своего ребёнка? Не колеблясь, герой неосознанно выбирает второе. Мальчик – символ возрождения, новой жизни. Так Егор преодолевает разрушение, угрозу смерти в самом себе. Это духовная победа, к которой герой пришёл через экзистенциальное осознание хрупкости и тварности человеческого тела.

Возможно, сцена спасения накладывается на всю «чеченскую» линию романа и заставляет символически прочитать её. Символика спасения, мучительного для спасающего, применима и к чеченскому сюжету. Эта символика выводит не только в духовную, философско-онтологическую, но и где-то в политическую проблематику. Герою было бы проще (с точки зрения чувства самосохранения) оставить мальчика – ведь сил-то уже нет, каждое движение дается ему как подвиг, – но оставить ребёнка, который так дорог, даже не приходит ему в голову. Возможно, России, которая пока ещё с трудом решает свои собственные проблемы, было бы проще отказаться от такого непомерно тяжёлого и неудобного груза, как Чечня… Но онтологическая символика романа достаточно ясно выражает мнения автора на этот счёт.

Вообще, эта сцена играет особую роль в сюжете произведения. Не случайно эта важная часть, композиционно представляющая собой послесловие, располагается в начале романа, вопреки всем традициям построения текста. Будто всё, что произошло в жизни героя по возвращении из Чечни, позволило ему заново переоценить всё увиденное и пережитое, и читателя он хочет подтолкнуть к тем же мыслям и сравнениям.

 

Светлана РОДИНА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.