НЕИСПРАВИМЫЙ ЕВТУШЕНКО

№ 2017 / 12, 06.04.2017

Евгений Евтушенко умер 1 апреля – горькая усмешка судьбы, которая была к нему более чем благосклонной. Собственно, как действующий поэт он умер ещё в начале 90-х, когда на волне коммунистического распада попытался перехватить власть в Союзе писателей, в итоге развалив его и уехав преподавать в глухую американскую провинцию. Зачем ему, и без этого бывшему в центре литературного процесса, понадобилась эта власть? Многие писатели тогда возомнили себя политиками: Василий Белов стал депутатом Верховного Совета, Солженицын мечтал обустроить Россию, обоих в итоге отодвинули на обочину не только политической, но и литературной жизни.

Вслед за утратой Родины последовала и утрата дара, начавшаяся, впрочем, ещё в 70-е. В 700-страничном избранном Евтушенко, выпущенном в серии «Библиотека всемирной литературы», которое он сам рекомендовал как лучшее собрание своих стихотворений, 600 страниц занимают стихи 50-60-х гг. Всё, что было написано позже, он сам оценил существенно ниже.

Стоит отдать ему должное: он умел быть объективным, в том числе по отношению к себе, что в писательском деле, пожалуй, самое трудное. В свою антологию «Строфы века» он включил даже тех, с кем враждовал и кто его презирал, – Иосифа Бродского, Станислава Куняева. Вообще, составь Евтушенко одну только эту антологию, он уже вошёл бы в историю русской культуры. Многие пытались сделать нечто подобное, но удалось только ему. Да, можно спорить по персоналиям, осуждать неправильный выбор стихов, но значимости данного труда это не отменяет.

Он очень болезненно относился к обрушившейся на него славе. Твардовский писал о нём: «Самоупоён. Прожекторный луч убегает от него, а он гонится за ним, чтобы снова под него попасть». Удивительное дело: поэт, купавшийся в лучах славы, вращавшийся в самых высоких кругах, общавшийся с Робертом Кеннеди и Фиделем Кастро, Марком Шагалом и Пабло Пикассо, первыми лицами СССР, чувствовал постоянную зависимость от чужой похвалы. В вышеупомянутом избранном едва не каждое стихотворение он снабдил примечанием следующего характера: это отметил Пастернак, это цитировал сам Маршак, это читал наизусть Микоян, это запомнил Никита Михалков, это Анатолий Собчак и т.д.

Из всех поэтов-шестидесятников он был самым артистичным и привлекательным, на фоне губастых Вознесенского и Рождественского, лысеющего Окуджавы он выглядел настоящим красавцем. Сергей Наровчатов, который вёл известный вечер на стадионе в Лужниках, рассказывал, что большинство записок, поступивших из зала, были подобного содержания: «Женя, где купил такой галстук?», «Женя, повернись в профиль, я без ума от твоего профиля» и т.д. Евтушенко, который обвинял, например, Юрия Кузнецова в шовинистическом отношении к женщинам, сам свои отношения с ними выстраивал на лжи и обмане: «И порой между делом / без большого труда / изменяю лишь телом, / а душой – никогда». Притом все до сих пор без ума от его любовной лирики, его восхищённого взгляда на женщину. Секрет поэзии Евтушенко прост: он всегда пытался представить людей лучше, чем они есть на самом деле, неискушённого читателя это часто подкупает.

Безусловно, поэтический талант у Евтушенко был, и проявился он рано и очень ярко: «Шаталось небо сорок первого года – / Его подпирали столбы дыма». Рифмы его были новыми и запоминающимися: лозунги – слёзыньки, трюмастой – тринадцать, вольничал – войлочной и т.д., хотя казалось, что поэты 20-30-х гг. ресурсы дактилической рифмы уже исчерпали. Ещё одним безусловным достоинством поэзии Евтушенко являются запечатлённые в слове кадры живой жизни: «В порту могучий грохот кранов, / рефриджераторных посуд, / и за клешни громадных крабов / с базара женщины несут. / Я вижу снежные вулканы, / над ними узкие дымки, / и вот солёными руками/ жмут мою руку рыбаки». Он объездил весь мир и заражал других свободой передвижения: «Границы мне мешают… / Мне неловко / не знать Буэнос-Айреса, / Нью-Йорка». Для большинства советских людей, которые могли куда-то поехать только по разнарядке, такие стихи были глотком свежего воздуха.

Во многом его стихи убивали излишняя дидактичность и риторика, тяготение к публицистике, много плохих стихов было написано на злобу дня. Даже прославившая его поэма «Бабий Яр» ныне выглядит постыдно, Евтушенко заболтал истинную трагедию и скрыл её настоящих виновников, переложив вину на русский народ. Вещь эта вторична, прообразом её было стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом». Много там чистой воды пропаганды: например, упоминание про лабазника-насильника в Белостоке, который в действительности был на 70% еврейским городом и большинство торговцев там были вовсе не русскими.

В последние годы про именитого поэта уже стали забывать, но сначала фильм Соломона Волкова «Диалоги с Евгением Евтушенко», а потом сериал «Таинственная страсть» подогрели интерес к его творчеству. До последнего он работал, несмотря на болезнь ездил с поэтическими вечерами по России, доказывал, что он ещё поэт. Перед смертью Евтушенко попросил похоронить его в Переделкино рядом с Пастернаком, он неисправим.

С его уходом окончательно завершился 100-летний цикл советской поэзии, началась её проверка временем, которое сохранит то, что будет важным для русской культуры, прочее исчезнет бесследно.

 

Уходит он,

сутулый,

неумелый,

под снегом,

мягко падающим в тишь.

Уже и сам он,

как деревья,

белый,

да,

как деревья,

совершенно белый,

ещё немного –

и настолько белый,

что среди них

его не разглядишь.

 

Григорий ШУВАЛОВ