РОМАН ИЗ ГАЗОВОЙ КАМЕРЫ

№ 2017 / 15, 27.04.2017

Интервью с восходящей звездой русской литературы

    Квартира с удобствами в центре Москвы с элементами газовой камеры… Хотите такую? Писатель Наталья Шунина, разочаровавшись в прокуратуре и управе Басманного района, выступила с творческим манифестом. Она нам прояснит, кто с кем водит мусорные шашни, расскажет об акаузальных связях доктора Юнга и таки-заставит съесть китовраса.

   – Наташ, после прочтения твоей повести «Мусорщик» я подумал, что ты подглядела сюжет в новостях. Недавно смотрел про старуху, которая устроила в квартире свалку и завела козу на радость соседям. Ты взяла сюжет из новостей?

   – Новости я не смотрю. Новости – это старости. Включая телевизор, ты примерно знаешь, что увидишь, на каком канале и в каком галстуке. Сюжет взяла из жизни. Прототипом главного героя (мусорщика Сергея Сергеевича. – Прим. авт.) является мой сосед Сергей Сергеевич Жарков, который проживает этажом ниже и ведёт себя, как мой герой: вежливо здоровается, слушает Прокофьева, складируя педантично и аккуратно мусор в своей двушке. Против него прошла не одна «война», однако он побеждает всех, и никто никогда не сможет доказать, что Сергей Сергеевич – псих, опасный для общества. Именно поэтому в финале книги я пишу, что Сергей Сергеевич устроил пожар из каких-то своих возвышенно-мистических переживаний, а сам полез в бомбоубежище. Бомбоубежище, кстати, в нашем сталинском доме тоже есть.

   – Не боишься, что реальный Сергей Сергеевич последует примеру и сожжёт ваш дом?

   – Очень боюсь. Пару раз, возвращаясь домой, я видела во дворе несколько пожарных машин, скорых, полицейских, МЧС. Тогда наш дорогой сосед варил суп… Дверь он не открывал. Из окон валил дым. Только пожарники на люльке через окно достучались.

Вообще это множество Сергеев Сергеевичей, и реальный, и его литературный тёзка, меня донимают. Они как бы действительно завязывают друг с другом связи и ведут свои мусорные шашни. Мне приходилось даже думать, что это я со своей книжкой – их побочный продукт. Недавно читала у Юнга об акаузальных связях. То есть о связях, которые основываются не на принципе причинности, а на принципе смыслового совпадения.

   – И ты в него веришь?

   – Нахожу логичным. Используя только принцип причинности, реальный наш мир не опишешь. В реальности много таких смысловых совпадений. У настоящего Сергеевича, кстати, фамилия Жарков – жарить… Но я всё же надеюсь, что в моём случае такого совпадения не произойдёт. Не хочется сгореть заживо в собственном доме…

   – А в инстанции вы всё-таки обращались? к прокурору? в управу? Или ты решила воздействовать творчеством? Получается, это твой творческий манифест?

   – Писали в управу, прокуратуру, роспотреб, жилинспекцию. Но у нас в конституции закреплён приорат частной собственности. Он собственник. У нас собственники приравнены к богам. А то, что он псих – простите, в пространстве не потерян, не буйный – нет, никак. Насчёт творческого манифеста я не задумывалась. Просто писала о том, что наболело. А натура, вот она, всегда перед тобой: передвигается бесшумно, как моль, с очередным пакетиком какой-то дряни…

   – Мне кажется, ты впервые подняла тему таких людей-мусорщиков, в литературе её нет.

   – Я тоже не помню, чтоб кто-то о них писал. Хотя современный литературный процесс – вещь интересная и непознанная.

   – Почему непознанная?

        – Наверное, потому что никто уже не читает (смеётся).

        – А сама читаешь?

        – Да, я bookworm, как говорят в школе. Читаю книги друзей-писателей и поэтов. То есть и современников тоже. Конечно, и классиков.

        – Когда начала писать?

        – Лет в пятнадцать. Отец поэт, и меня воспитывали по такой системе: захотел чего-то, например, новый фотоаппарат, напиши сочинение. О чём? О чём хочешь. Хоть о пепельнице. Написал – получи фотоаппарат. Помню, мне это так надоело, что однажды я написала сочинение о том, как осточертело писать сочинения. Пригрозила, что возненавижу письмо.

        – И что получила? Трудовую повинность вместо желаемого предмета?

        – Вот это не помню.

        – В США дают детям деньги за высокую успеваемость, а в России дети сочинениями зарабатывают фотоаппараты. Про что роман «Троесолнца»? Мне бросилось в глаза, что книга разбита на три призмы: «Авторская», «Персонаж на свободе», «Это «мы» те самые машем вам кожаными шляпами». Не боишься, что призмы назовут клизмами?

        – Нет, клизм не боюсь. Прекрасное изобретение.

        – Почему клизмы, прости, призмы, а не главы или части?

        – Призма в данном случае отражает то, что одну и ту же картинку мы видим с разных углов. Первая повествует о герое с позиции автора, во второй призме герой говорит от первого лица, в третьей появляется сам автор, выдумывающий героя. Что в итоге получается? Это как попросить кого-то рассказать о себе, затем спросить о нём у мамы и жены. Сходство, уверяю тебя, будет 
минимальным.

        Если на примере «Троесолнц», то никто не говорит, что на самом деле главный герой Нежин не имел дело с Бахрушиным, не спасал Снхчяна, что он не поражался эксцентричным выходкам старьёвщика, однако ему важнее его внутренняя жизнь и совершенно, на самом деле, другие люди. Всё куда более интровертно, всё куда глубже уходит в собственный центр. Мельтешение героев – это удел первой призмы, призмы автора, извечная задача которого развлекать, завлекать, стремиться к разнообразию.

        Вторая призма как бы изобличает первую. Она обнажает перед нами автора, приписывающего герою что-то колоритное, эдакое, стремящегося понравиться читателю хлёсткостью, резким 
драматизмом.

        А третья призма устанавливает обратную связь. Теперь мы видим автора, пишущего книгу, которого эта книга и её герои изменили. Заканчивается третья призма вопросом: «Так я твой герой или ты мой?». Я хотела пересмотреть отношения автора и героя.

        – Третья призма ведёт повествование о том, как автор пишет книгу. А вместо тебя, Натальи Шуниной, мы видим там некого судью конституционного суда Шевкопляса…Есть ещё и четвёртая призма? о реальном авторе?

        – Верно, из трёх всегда вытекает четыре. Четыре – число завершённости. Именно так и есть. Но эту призму уже не надо воплощать на бумаге, она должна возникать естественным путём. Тогда это алхимия.

        – В третьей части совсем иная стилистика, чем в первых двух. Какая-то сказочная, декоративная…

        – Знаешь, я очень рада, что ты обратил на это внимание. Я намеренно выбрала такой нарочитый стиль. Он намекает ещё на одно обстоятельство, как бы заставляет нас спросить себя: не является ли герой более живым, чем его автор? Я хочу спросить и тебя, и всех: если мы живём в мире, созданном информацией о мире, не знаем, кто мы, почему мы считаем, что наши герои менее реальны, чем мы?..

        – У Даниила Андреева что-то подобное есть. «Все скульптуры живые», – говорит он в «Розе мира».

        – Даниил Леонидович – мистик. Едва ли я говорю о чём-то мистическом. Есть Юнг, открывший людям коллективное бессознательное. Герои, созданные людьми, продолжают жить и влиять на их поведение. Чем более мастерски воплощён герой, тем сильнее он влияет на общество и индивида, как бы живёт в своём информационном измерении. Дон-Кихот, доктор Фауст, Дон Жуан, образ блудницы, не надоевший нам за тысячелетия, – всё это психические реальности. И случается, люди проживают жизнь, не осознав, что их действиями и чувствами руководили эти архетипы бессознательного. Они живут чужую жизнь. Их нет. Есть устоявшийся в веках образ.

        – Вернёмся к смысловым совпадениям. Происходили ли они с тобой, когда ты писала эти книги?

        – Иногда мне кажется, что всё написанное – результат подобного совпадения (смеётся). Если без творческих преувеличений, то да. Помню, когда я писала о китоврасе, о котором не так-то просто найти литературу, мне надо было брать интервью у Ивана Глазунова. Очень удивилась, когда на прощание он мне подарил свою книгу «Символ и образ в русском декоративно-прикладном искусстве XVII века», где были сплошь китоврасики. А вскоре мы поехали в Юрьев-Польский, где на храме тоже были изображены китоврасы.

        С «Мусорщиком» совпадений не припомню. Однако я заметила, что отношение к соседу поменялось. Вообще могу порекомендовать эту технику. Действительно работает. Если у тебя есть враг, напиши о нём роман или хотя бы рассказ. Другом он, может, не станет. Но отношение к нему будет более спокойным и доброжелательным. «Вот, мой вонючий литературный герой», – думаю я теперь, когда встречаю своего соседа, навьюченного пакетами с мусором. – «Здравствуйте, Сергей Сергеевич!» – доброжелательно приветствую я его, и сама перестаю быть человеком, становлюсь героем книги. Нахожу своё место в сказочной ирреальности.

        – Все эти перемещения «я» … Ощущение, что ты описываешь какой-то наркотический опыт.

        – Не, по наркотикам это к Пелевину… А у меня парочка жизней. Хочу прожить их здорово.

 

Беседу вёл Александр ДОРОФЕЕВ