Адрес молчания
В этом году в Туле открыли мемориальную доску Бориса Слуцкого
№ 2024 / 33, 30.08.2024, автор: Алексей МЕЛЬНИКОВ (г. Калуга)
Из этих весей Толстой уходил в молчание. Слуцкий ради молчания, наоборот, сюда пришёл. На улицу Николая Руднева в Туле лучше заезжать через Ясную Поляну. Крюк небольшой, зато многое проясняющий – например, глубину величественной немоты. Когда итог подведён, а точки в жизни не расставлены. Когда, казалось бы, всё сказано, но невысказанное продолжает жечь душу изнутри. Когда ещё живёшь, а жизнь закончилась…
На полуфразе, нет на полуслове,
без предисловий и без послесловий,
на полузвуке оборвать рассказ,
прервать его, притом на полуноте,
и не затягивать до полуночи,
нет, кончить всё к полуночи как раз…
Обычная пятиэтажная «хрущёвка». Всего два подъезда. На фасаде номер – 68. Многие годы я искал повод здесь побывать. Зачем – и сам не сумею объяснить. Здесь Борис Слуцкий не написал ни строчки. Не принял ни одного из многочисленных своих почитателей. Не обзавёлся новыми литературными связями. Зато растратил все старые. До смерти ютился в комнате в квартире брата Ефима. Четыре года тихо бродил в тени ближних аллей. Исправно ходил в булочную и за молоком. Помогал с литературными занятиями племяннице. Читал газеты. Не брал в руки книг. Не подходил к телефону. Изредка общался с внешним миром записками. Молчал. Страдал. Сбегал. Бросался под трамвай. Болел невыговоренными стихами. Или – теми, что спалил себе душу, написав после смерти жены за несколько бессонных ночей более двухсот…
…По улице пройду и стану
жестикулировать,
судьбу свою я не устану
то регулировать,
то восхвалять, то обзывать,
и даже с маху
с себя её поспешно рвать,
словно рубаху.
Пытаюсь угадать, к какому из окон приникал Борис Слуцкий, наблюдая за спешащими по утрам по своим делам туляками. Надеюсь, что кто-нибудь выйдет из подъезда, и тогда спросить: а помните жившего в середине 80-х здесь поэта? Увы, на скамейке у подъезда расположилась лишь пара местных алкашей. Не старых. Да поодаль – несколько смуглых мужчин, по виду – гастарбайтеров. Вряд ли есть смысл заводить беседу. Единственная радость – недавно установленная с торца дома мемориальная доска: «В этом доме с 1982 по 1986 год жил Слуцкий Борис Абрамович…» И далее – регалии. Их у поэта множество: и военных, и – нет. Хотя, по существу, всего одна – ПОЭТ. Причём – с напрашивающимся эпитетом ВЕЛИКИЙ…
Это я, Господи!
Господи – это я!
Слева мои товарищи,
справа мои друзья.
А посерёдке, господи,
я, самолично – я.
Неужели, господи,
не признаешь меня?..
…Что ты значил, Господи,
в длинной моей судьбе?
Я тебе не молился –
взмаливался тебе.
Я не бил поклоны,
не обидишься, знал,
и всё-таки, безусловно,
изредка вспоминал…
…Ты прощай мне, Господи:
слаб я, глуп я, наг.
Ты обещай мне, Господи,
не лишать меня благ:
чёрного тёплого хлеба
с жёлтым маслом на нём
и голубого неба
с солнечным огнём.
Так и не получилось уточнить этаж, квартиру, окно… Не удалось расспросить очевидцев. Есть ли они тут ещё – бог ведает. Племянницы Ольги Фризен, в семье которой жил поэт, уже четыре года как нет в живых. На коротком случайном видео из квартиры – маленькая комната, старый диван, большой шкаф с книжками – их Слуцкий, как утверждала семья поэта, почти никогда не раскрывал. Всё было в жизни им уже прочтено. И пережито – тоже.
…Последний шанс значительней иных.
Последний день меняет в жизни много.
Как жалко то, что в истину проник,
когда над бездною уже заносишь ногу.
Ему не писалось десять лет по смерти обожаемой супруги Тани: шесть – в московских клиниках и дома, и последние четыре – в тульской квартире брата. Здраво утверждал, что сошёл с ума. Хотя размышлял умно и пронзительно. Жадно внимал новостям, хотя чаще всего не искал с ними встречи. Упорно отнекивался от старых друзей, хотя многие из них готовы были предоставить надорвавшемуся поэту свой кров. Как тот же Евгений Евтушенко или школьный товарищ Пётр Горелик. Рвались вытащить товарища из депрессии и Булат Окуджава, и Дмитрий Сухарев. Тщетно – Слуцкий упорно молчал и продолжал молчаливо отмеривать свои прогулочные километры вдоль улицы Николая Руднева.
Память об этих шагах пришлось в Туле долго отстаивать и самоотверженно воскрешать. Почти сорок лет. Раньше удостоить обычную городскую пятиэтажку упоминанием о жившем здесь лучшем поэте страны – не получалось. Такова сила бюрократии. Или – чего-то ещё, неведомого, что порой не позволяет назвать светлое – добрым, а никчёмное – злым. Но иногда это удаётся, и тогда, как это случилось со Слуцким в Туле в этом, юбилейном году, памятную доску ему с подачи общественников пробьют… прокуроры, будучи растроганные фактом обладания Борисом Абрамовичем юридического диплома.
История над нами пролилась.
Я под её ревущим ливнем вымок.
Я перенёс размах её и вымах.
Я ощутил торжественную власть.
Эпоха разражалась надо мной,
как ливень над притихшею долиной,
то справедливой длительной войной,
а то несправедливостью недлинной…
Я попытался воспроизвести его маршрут. Сначала пару раз обошёл дом – ничего особенного, каких сотни в городе. Из подъезда – сразу детский сад. На улицу – общежития университета. Проезжая часть разделена аллеей. Скорее всего, уставший поэт прохаживался по ней, особенно дорожа уютной тенью в жаркое лето. Чуть поодаль – магазин, за ним – ещё. Наконец, главный – Тульских и Белёвских пряников. Был ли он при Слуцком – возможно. А может быть – и нет. А вот Салона красоты, что соседствует теперь с мемориальной доской поэта, скорее всего, в доме не было. Хотя Слуцкий вряд ли бы что-нибудь против него имел. Красота, как-никак, обязана спасти когда-нибудь этот сумасшедший мир…
Уйду, недочитав, держа в руке
легчайший томик, но невдалеке
пять-шесть других рассыплю сочинений.
Надеюсь, что последние слова,
которые расслышу я едва,
мне пушкинский нашепчет светлый гений.
Тула – Калуга
Фото автора
Спасибо, Алексей! Чтобы так написать, надо глубоко прочувствовать состояние души поэта. Он ушёл не дописав, не рассказав, что мучило его.