ЧЕЛОВЕК ИЗ УГЛЯ. Часть 3
Неоптимистическая трагедия Алексея Стаханова
Рубрика в газете: Быль и небыль, № 2019 / 32, 05.09.2019, автор: Олег ДЗЮБА
Купание в ресторане
и ловля рыб в аквариуме
Потом Алексея Григорьевича командировали учиться в Промакадемию, вместе с Институтом красной профессуры созданную специально для подготовки руководящих и научных кадров с пролетарской и революционной закалкой. Звонкое название этого учебного заведения отнюдь не гарантировало уровня знаний. Образование, полученное выдвиженцами, назвать высшим можно только с большой натяжкой – это был не более, чем эквивалент техникума, для поступления в который не требовалось ничего, кроме «правильной» биографии и направления парторганов.
В академии он снова встретился с Константином Петровым, которого отправили повышать квалификацию двумя годами позднее. Учебная группа, в которой оказался бывший парторг, была воистину уникальной. В одной аудитории с ним занималось четырнадцать Героев Советского Союза. Среди них было одиннадцать участников арктических зимовок на пароходе «Георгий Седов» и знаменитый лётчик, участник спасения челюскинцев Михаил Водопьянов. Петров сдружился с механиком-зимовщиком Сергеем Токаревым, который таким образом познакомился и со Стахановым, и потому оказался в курсе многих похождений разгульного новатора.
В эту пору Стаханов умудрился заприятельствовать с Василием Сталиным. Сталин-старший этим не лишённым панибратства отношениям не перечил, считая, очевидно, что сыну полезно общаться с тем, кого он воспринимал олицетворением рабочего класса. Отпрыск «вождя и учителя всех народов» и знаменитый шахтёр на пару нередко ударялись в загулы то в столице, то на кавказских курортах, так что добросовестно грызть гранит науки Стаханов явно не успевал.
– Да когда ж ему учиться было, – рассказывал мне Сергей Дмитриевич Токарев в 1985 году, когда отмечалось сорокапятилетие уникальной полярной эпопеи «седовцев» и по заданию «Известий» я пришёл за интервью в его квартиру в московском доме, что напротив памятника Юрию Долгорукому. – Василий иной раз прямо с лекций его забирал. Приедет к нам в академию, Алексея вызовет и покатят вместе, куда душа захочет. Однажды заехали куда-то в Минводы, там Василия Иосифовича уже ждали и директор курортного треста из самых тёплых чувств поместил их обоих в безалкогольный санаторий. Сталин-младший от такого приёма остервенел и пообещал директора в Сибирь загнать. Стаханов его насилу успокоил. А другой раз в «Метрополе» накуролесили, кого-то в фонтане искупали, спьяну рыб в аквариуме ловить принялись. Любого другого в шею бы выгнали из академии, а его попробуй тронь – как никак рядом с Иосифом Виссарионовичем на мавзолее стоял, когда Орджоникидзе хоронили…
Статус кадиевского рекордсмена среди официально признанной тогда элиты советского общества наглядно запечатлели авторы гигантского группового портрета, созданного для Всемирной выставки в Париже. Среди идущих прямо на зрителя героев того времени прославленный хирург Николай Бурденко отставал от шахтёра на пару рядов, солистка Большого театра, народная артистка СССР Валерия Барсова изображена была почти на задворках полотна. Стаханов же с букетом цветов горделиво шагает среди открывающих это гипотетическое шествие.
Трудно сказать, как далеко завела бы его счастливо угаданная парторгом Петровым тропа, когда бы не война. Стаханова вскоре бросили начальником шахты в Караганду. После захвата немцами Донбасса важность казахстанского угля для страны невиданно возросла. Шахтёров, призванных в армию в первый год войны, отыскивали по всем фронтам и срочно отправляли в Кузбасс или в Казахстан. Так в подчинении Стаханова оказался его товарищ по кадиевскому забою Василий Григорьевич Силин.
Спасибо Морису Торезу
От него я и услышал, что руководящая работа у рекордсмена не пошла, да он себя ею и не утруждал. Показатели добычи драгоценного в ту пору топлива жестоким требованиям исторического момента никак не отвечали, а знатный новатор нередко коротал время в находившемся неподалёку женском лагере, куда его безропотно пускала охрана. Но как верёвочке ни виться… По личному распоряжению Сталина вольготной жизни рекордсмена пришёл конец. По восточным угольным бассейнам отправилась комиссия Государственного комитета обороны, у которой было право карать и никакого желания миловать. Начальственные головы (хорошо, что в переносном смысле) летели, едва ль не как свёкла с конвейера комбайна. Стаханов, заслышав о приезде грозных ревизоров, ринулся на шахту, приказал на правах начальника доставить себя на клети в угольную глубину, а там забился со страху в дальнюю выработку и прятался, пока посланный на поиски Силин его там не выследил. Герой первых пятилеток согласился выйти на поверхность только после того, как старый друг заверил, что к стенке не поставят, а всего-навсего отправят обратно в Москву.
Силин уверял меня, что перед тем, как отправить его в глубины земные для переговоров с «не оправдавшим доверия» героем недавних дней кто-то из комиссии справился у парторга: кого мол на ответственное дело посылаем. Услышав же в ответ, что надёжного человека – стахановца, столичный ревизор убийственно изрёк: «Стахановцы нужны! Стаханов – нет!».
До середины пятидесятых его никто не трогал. В Кремль больше не звали, но оставили квартиру в «Доме на набережной» и синекуру на пятых ролях в угольном министерстве, в отделе, ведавшем вопросами соцсоревнования и наградными делами. Затем столицу прогрессивного человечества навестил французский коммунистический лидер Морис Торез, нередко наведывавшийся в СССР на лечение. В беседе с возглавившим страну Хрущёвым гость вдруг припомнил рослого здоровяка, с которым встречался в довоенные годы. Торезу в молодости доводилось самому поработать под землёй. Он захотел увидеть коллегу по профессии. Есть версия, основанная на словах самого Стаханова, что о том же Хрущёва просил и Пальмиро Тольятти, знавший героя-забойщика по визитам в Коминтерн. Интересно, вспоминал ли о нём Георгий Димитров, когда-то сказавший перед началом застолья с участием стахановцев в зале заседаний Коммунистического Интернационала: «Мы, марксисты – большие моралисты, но выпить шахтёрам надо»?
Не будучи в курсе о послевоенной судьбе Алексея Григорьевича, Хрущёв неосведомлённости своей проявить не захотел, притом за словом в карман не полез, сказав, что Стаханов вернулся в Донбасс и трудится на ответственной должности. После встречи с визитёром Никита Сергеевич приказал навести справки. Доставленное на его стол досье нелицеприятных похождений столь впечатлило Хрущёва, что Стаханова и впрямь срочно отправили в донбасский городок Чистяково заместителем управляющего трестом «Чистяковоантрацит», но не по собственному желанию, как было сказано гостям, а по личному велению первого секретаря ЦК КПСС.
В начальственном кресле Стаханов удержаться опять не смог, его вскоре понизили до помощника главного инженера. Но и в этом амплуа он на работе бывал не слишком часто. Зарплату ему, однако же, выдавали до официального выхода на пенсию. По иронии судьбы, ещё при жизни Стаханова город переименовали в честь скончавшегося в 1964 году того самого Мориса Тореза, благодаря которому полузабытого героя по сути дела выслали из столицы. Семья за ним следовать не пожелала, предпочла донбасскому неуюту пятидесятых куда более комфортную жизнь в Москве.
По всем законам жизни ждать Стаханову было уже нечего, кроме прозябания и угасания в сопровождении болезней, неизбежных в его возрасте, к тому же усугублённых тяжёлым шахтёрским трудом и далёким от праведности образом существования. Но судьба вновь проявила непредвиденную благосклонность. Партком шахтоуправления возглавил Сергей Васильевич Любовенков, заинтересовавшийся тем, что на учёте в его организации числится человек, которого упоминали все учебники истории СССР и которого даже в Донбассе многие считали давно умершим.
Как герой стал снабженцем
В наше время к партийным функционерам времён всевластия КПСС принято относиться язвительно. Не вдаваясь в глубинное обсуждение темы, скажу, что к Любовенкову, чему я сам свидетель, подобные ярлыки применить нельзя. Был он человеком искренним, к обязанностям своим относился честно и добросовестно. В любом случае от многих своих собеседников в Торезе ни одного дурного слова я о нём не слыхивал. Сейчас многое может показаться наивным, но огульно судить минувшее по меркам сегодняшнего дня – затея изначально неблагодарная. Среди прочих идей Любовенкова был и замысел восстановить престиж некогда почётного звания «стахановец», к тому времени вытесненного словом «ударник». Сергею Васильевичу не вспомнить о Стаханове никак нельзя было, хотя личное знакомство никаких светлых перспектив не обещало.
Слушая рассказы Любовенкова, я невольно припомнил сентенцию Гюстава Флобера, призывавшего не прикасаться к идолам, так как на пальцах останется позолота. Парторг оказался не белоручкой партийного фронта, а истинным трудягой от идеологии. Поэтому, познакомившись с запойным кумиром довоенных лет и его образом жизни, ужаснулся, а затем взялся по-стахановски в прямом и в переносном смысле разгребать «авгиевы конюшни» бытия Алексея Григорьевича. Волею случая он оказался даже в роли свата.
Сочтя, что герой сталинских пятилеток нуждается в постоянной заботе и в присмотре, а это полностью соответствовало действительности, Любовенков задумался, что не худо бы своего давно овдовевшего героя женить. За претенденткой дело не стало, она сама пришла в партком, попросив устроить ей встречу со Стахановым, с которым когда-то зналась в Кадиевке. Будучи в зените славы, он даже в благодарность за что-то, о чём она говорить не пожелала, ей туфли подарил.
Парторг тут же отвёл невесть откуда взявшуюся особу к её старому приятелю, который подругу былых лет и припомнил, и не отринул, обретя таким образом нечто вроде семейного очага. Обошлось без похода в ЗАГС и застолья, так как с предыдущей женой после высылки из Москвы Стаханов развестись не удосужился.
Без Любовенкова никак не могло произойти ещё недавно немыслимое. В 1970 году Стаханову через 35 лет(!) после рекорда присвоили звание Героя Социалистического Труда. Интрига началась с поездки в Москву, где парторг со Стахановым навестили бывшего уже «правдиста» Семёна Гершберга, по-прежнему не забывавшего донбасских знакомых. На вопрос Алексея Григорьевича: «Сёма, как мне дальше быть?», тот незамедлительно ответил: «Надо получать «Золотую звезду». И помог подсказками, советами и тем, что по-бюрократически именуется «информационным обеспечением». Кое-какую лепту внёс Петров. Приезжал в Донецк, скандалил в обкоме, где о Стаханове слышать не хотели. В конце концов, чудо свершилось и произошло то, о чём Леонид Утёсов по другому, но сходному случаю съязвил: «Хорошо, что награда нашла героя. Хуже было бы, если б раньше того же героя нашла ограда».
В последние годы жизни Стаханов стал отрабатывать свою зарплату. Директор шахтоуправления «Торезское» на мой прямой вопрос, а был ли толк от его злополучного подчинённого, ответил, что от самого по себе вряд ли, а вот в тандеме с Любовенковым польза имелась. После запоздалой «Золотой звезды» и выхода на второй виток пусть не столь громкой, как в тридцатые годы, но всё же славы, Стаханова вновь стали рьяно приглашать и командировать на пленумы, активы и прочие официальные сборища. Бывал он в воинских частях, появлялся в институтах и школах, способствуя, как говорилось, трудовому и военно-патриотическому воспитанию. Шахтоуправление получило таким образом прямой выход на многих влиятельных лиц, чему способствовало и то, что министерство угольной промышленности Украины располагалось не в далёком Киеве, а в соседнем Донецке. Посредством дуэта Любовенкова и его подопечного весьма успешно удавалось без всяких фондов добывать необходимую технику и деньги на социалку. Бывший национальный герой превратился в удачливого доставалу. Что ж, и то дело. Только вот трагедию его жизни никак не назовёшь оптимистической.
Партия сказала «Надо!»
Последнюю по времени, да и по существу попытку реанимировать «стахановское движение» партийно-советские власти предприняли в 1985 году. Снова поднялась пропагандистская пыль столбом, к которой – чего скрывать – я и сам имел невеликое, но всё же отношение. Без чего, собственно говоря, и не смогла бы появиться на свет эта публикация. О реально происходившем в Кремле и на Старой площади никто толком ничего не знал, но бытовали слухи, что за возврат к стахановскому опыту особо ратовал Егор Кузьмич Лигачёв, негласно считавшийся вторым человеком в КПСС. Заговорили даже об учреждении «ордена Стаханова» как высшей награды для представителей рабочего класса – по аналогии с военным «орденом Славы», которым награждали только рядовых, сержантов, старшин и, в крайнем случае, младших лейтенантов. Но в партийной верхушке всё отчётливей проявлялся разнобой. Поддержанный Егором Лигачёвым тезис «ускорения» развития страны, которое по сути своей мало отличалось от практиковавшейся в 30-е годы системы потогонных рекордов, сочетался в прессе и в массовом сознании с лозунгом «перестройки», проталкиваемым Александром Яковлевым. Какое-то время две тенденции кое-как сосуществовали, но через несколько месяцев после восшествия Горбачёва на высоковатый для него, как теперь всем ясно, партийный трон слухи о разногласиях в Политбюро передавались из уст в уста всё громче и почти без утайки. Размежевание коснулось и центральных газет: «Правда» и «Советская Россия» стояли в целом на «лигачёвских» позициях, а «Известия» – на «яковлевских». В кофейне на втором этаже главного корпуса «Известий» я не раз слышал ядовитые реплики-шпильки коллег, язвивших насчёт моего интереса к стахановской теме. Попытки объяснить, что я ни «за», ни «против», а просто хочу разобраться в происходившем полвека назад, успеха не имели. Кончилось тем, что довольно сдержанная моя статья в печати так и не появилась. После многих консультаций её удалось опубликовать только на страницах известинского приложения «Неделя».
Затея с «орденом Стаханова» так ни к чему и не привела. К юбилею его учредить так и не собрались или не успели, а потом стране стало не до новых наград. Зато выставку «50 лет стахановскому движению» на ВДНХ всё же провели. Впечатление она производила престранное. Чудес и новинок техники по стандартам 1985 года на ней, конечно, хватало. За стеклом витрины искрились кристаллы, выращенные в цехах объединения «Корунд». «Механическая рука», привезённая из Фрунзенского приборостроительного завода имени 50-летия Киргизской ССР, подавала желающим проспект с рассказом об управлении творческим поиском на производстве. Ленинградское производственное объединение «Ижорский завод» с вполне понятной гордостью представляло материалы по изготовлению уникального слитка массой 360 тонн. Киевский «Арсенал» выставил новую модель широкоплёночной фотокамеры «Салют»…
Всё выглядело прекрасно, однако непонятным оставалось одно: какое отношение имело всё это к тем прорывам в организации производства и, следовательно, к повышению производительности труда! С киевским фотоаппаратом вопросов было и того больше, ибо его полностью скопировали с высоко ценимого фотопрофессионалами всех стран шведского «Хассельблада», не сумев, правда, придать арсенальскому клону безотказности скандинавского предшественника. Зато историческая часть показа просто сочилась ностальгией. В центре зала высилась статуя Стаханова с отбойным молотком на плече и победно вскинутой рукой. Из музеев понавезли подлинных или похожих на таковые реликвий типа горняцких орудий труда, гаечных ключей и тому подобного. Поначалу предполагалось, что на открытие съедутся многие из участников давней кампании того, что в маоистском Китае было названо «Большим скачком». Но годы взяли своё, и на вернисаж пришли только считанные ветераны, жившие тогда в Москве.
Не обходилось без слёз и прочих трогательных сцен. Я хорошо помню, как Мария Ивановна Виноградова, та самая «Маруся», вместе с однофамилицей «Дусей» (Евдокией) своими руками помогавшая некогда рушить стену цеха, чтобы вместить больше ткацких станков и установить новый рекорд, никак не могла отойти от витрины с красной кумачовой косынкой – той самой, что она повязывала в дни очередных побед. Кумач в те и многие последующие годы вообще тратили щедро. В Иваново целая фабрика специализировалась на этой алой материи, в безумных количествах расходовавшейся на праздничные транспаранты, флаги, украшение залов в дни торжественных собраний и прочие атрибуты наглядной агитации.
«Маруся» к почтенным годам стала заместителем директора научно-исследовательского института льна и конопли. Её напарница «Дуся» была даже директором фабрики, но очень рано, увы, умерла. Кажется, кто-то из стахановцев выбился в заместители наркома лёгкой промышленности. Из «трудовых маяков» поздних поколений выше всех взлетела ивановская ткачиха Зоя Пухова. Она подиректорствовала какое-то время на своей ткацкой фабрике, полувековой юбилей стахановского рекорда встретила председателем облисполкома, затем возглавила Комитет советских женщин. А после 1991 года осталась не у дел и мужественно уехала в родную деревню, в некотором роде пойдя по стопам римского императора Диалектиана, который в далёкой древности предпочёл короне занятия огородничеством. Другим с карьерами не повезло, хотя в начальственные кабинеты их тянули зачастую просто «за уши». Что поделаешь, если умение работать своими руками и дар организовать труд других, далеко не одно и то же.
О некоторых плодах подобного отбора начальствующих кадров повествует донбасская легенда о руководящей деятельности Никиты (Никифора) Изотова. После Промакадемии его поставили во главе угольного треста. Управлять шахтами оказалось куда сложней, чем самому давать угля стране, но знатный забойщик и не подумал отступать, компенсировав нехватку знаний ударами кулака по столу и многоэтажными тирадами в адрес подчинённых. Окна начальственного кабинета выходили на политехнический институт. Голос у новоиспечённого директора был зычным, так что ненормативная лексика изотовских разносов нередко доносилась в аудитории, вгоняя в краску юных студенток. Кто-то из институтских профессоров рискнул пожаловаться на новатора-ругателя первому секретарю компартии Украины Никите Сергеевичу Хрущёву, воспользовавшись его появлением в стенах инженерного вуза. Тёзка ударника откликнулся на сетования педагогов сходу и горячо:
– Стране нужен уголь, и товарищ Изотов родину без топлива не оставляет, – заявил он жалобщикам. – Так что вы бы лучше не жаловались, а девушек своих подальше от изотовских окон рассадили.
Если партия сказала «Надо!», то ректорату оставалось только ответить «Есть!». Со следующего же дня все студенческие группы, где числилась хотя бы одна особа женского пола, стали располагать в аудиториях, чьи окна смотрели в институтский двор. Говорят, что традиция сбережения девичьих ушей от изотовского мата продержалась до начала войны, когда всей стране стало не до подобных мелочей.
«Красный шахматник» и другие
Известный поэт Давид Самойлов в дни юбилея стахановского движения записал в дневнике уничижительное мнение о подобных намерениях, так сказать, «влить старое вино в новые мехи». А заодно усомнился в самой реальности стахановского рекорда. При всём уважении к очень достойному стихотворцу замечу, что само достижение (пусть даже и коллективное) всё же было. Имелись и отдельные удачи в некоторых отраслях. Скажем, в Узбекистане додумались разбить хлопковые плантации на квадраты, улучшили этим качество орошения и получили прибавку урожая. Колхоз, где впервые применили новинку, даже переименовали в «Кзыл шахматчи» – «Красный шахматник».
Но многие другие продекларированные показатели стахановцев сейчас трудно воспринимать без сомнений, а то и без иронии. Можно поверить, что на Коломенском тепловозо-строительном заводе кузнец Винокуров за смену выковал 100 вагонных крюков при норме 14. Это в стиле знаменитой некогда песни «Мы – кузнецы, и дух наш молод. Куём мы счастия ключи». Но всерьёз соглашаться с тем, что на том же предприятии в достахановские времена 15 человек собирали дизель за 25–30 дней, а впоследствии три человека справлялись с той же работой втрое быстрее, уже трудней. Притом никакого конвейера в Коломне тогда не было. Поневоле вслед за Андре Жидом задумаешься: или нормы брались с потолка, или подсчёт вели на тот глазок, который был предписан свыше.
Время мчит быстро. Теперь мало кто помнит ткачиху Валентину Гаганову, призывавшую передовиков переходить в отстающие бригады и подтягивать их до своего уровня. Забыли и Надежду Загладу, публиковавшую в «Правде» явно не своей рукой написанную статью «Дорожить честью хлебороба». Это и не мудрено. И та, и другая при неоспоримых личных побуждениях и достоинствах оказались всего лишь сиюминутными персонажами регулярных пропагандистских акций, затевавшихся каждые два-три года, как и строитель Злобин, горняк Мамай и многие, многие прочие. Стаханов же оказался рекордсменом не только по выработке, но и по долгожительству своего почина – его не сбрасывали с «парохода современности» более полувека.
В целом же долгосрочные результаты придуманного Петровым эксперимента применительно к Донбассу иначе как спорными не назовёшь. В справке, полученной мной когда-то на шахте имени XXII съезда КПСС, говорится, что дорекордная норма выработки Стаханова составляла 7,28 тонны за смену. В 1985 году средняя норма забойщика по шахте составляла… 7,04 тонны. В той же справке утверждалось, что за полвека увеличилась глубина отработки пластов, взрывоопасность, «газообильность», ухудшились условия добычи. В итоге трудоёмкость возросла на 39,2 процента, иначе норма выработки якобы могла достигнуть 12,59 тонны.
В любом случае, получается, что о всеобщей многократности перевыполнения заданий речь не шла. Но рекорды к юбилейным датам время от времени устанавливали вновь и вновь, хотя практическое значение их было почти нулевым, так как для каждого нового «свершения» приходилось специально готовить весь участок, а один человек ежесуточно с такой интенсивностью работать не мог. Однако ни Стаханова, ни его чистосердечных последователей, разрекламированных всеми силами агитпропа ЦК КПСС, в этом винить я бы не рискнул.
P.S. История щедра на парадоксы. В день открытия памятника Стаханову по случаю пятидесятилетия рекорда никому в голову не могло прийти, что Украина примется за «декоммунизацию», подразумевающую снос оставшихся от СССР монументов и переименование улиц, городов, деревень, предприятий. Удержится ли статуя вчерашнего кумира на пьедестале? Уцелеет ли на картах город Стаханов? Кто знает?!
Вот такое стихотворение я написал однажды, вспоминая то героическое время:
Здравствуй, товарищ!
Здравствуй, товарищ! Я рад тебя видеть!
Как хорошо, что ты не господин.
Я не хочу тебя этим обидеть.
Благо, товарищ, что ты не один.
Благо, что мы произносим – товарищ,
Благо, что можем дружить и любить,
Благо, что через годины пожарищ
Это слово прошло, потому не забыть
Павку Корчагина, Лёшу Стаханова,
Сашу Матросова, Васю Суркова…
Всех, кто верил, что можно заново
Мир перестроить, сбросив оковы.
Здравствуй, товарищ! Я рад тебя видеть!
Здравствуй, Клименко! Не рад тебя видеть.
Думаю я, что ты можешь обидеть.
Думаю я, что ты можешь, товарищ,
Всех нас засунуть в годину пожарищ.
Думаю я, что совсем не обновы
Ты нам прикупишь, – а те же оковы.
В общем, вали-ка, товарищ, обратно!
И не прощайся, – нам будет приятно…
Великосербову. Вы не правы.
Да, мы не правы.
Мы левы.
Львы!