ДУЭТИНО, ЛЯ-МИНОР
или Зависимость писательского успеха от личного опыта
Рубрика в газете: Кризис искусства, № 2019 / 29, 02.08.2019, автор: Игорь БУЛКАТЫ
Стареем, брат. Забота о здоровье и о хлебе насущном неуклонно превращает нас в добропорядочных мещан. По утрам под звуки «Страстей по Матфею» нам подсовывают перловку, сваренную на семи водах, да стакан мутной гадости, и мы поглощаем всё это, делая вид, что данное снадобье приводит в гармонию артериальное давление, желудочно-кишечный тракт, а главное – совесть. Нас ограждают от лишних треволнений, следя за нашими глазами, и мгновенно выключают допотопный двухкассетник, заметив изменение выражения лица.
Но укрыться от реальности так же сложно, как и от чудовищной гуттаперчивости мира. Шкала человеческой мерзости увеличивается с каждым годом, и мы с удивлением осознаём, что душа писателя не предназначена для фиксирования проявлений этой самой мерзости, что писательское ремесло – увы! – прямо пропорционально осознанию собственной слабости, а факт наличия таланта есть ни что иное, как признание беспомощности. Потому что все потуги изменить мир, достучаться до человеческой души в конечном итоге оказываются запоздалыми на целую вечность. Взрыв античного искусства связан исключительно с сокращение скорости реагирования на подлость и ложь. Вот откуда пресловутый «кризис либерализма». Несоответствие ширины глотки, хватающей ветер свободы, и ответственности за свои поступки? Чепуха. Писатель сызмальства тренирует глотку, наивно полагая, что причастность к избранным – лучшая индульгенция на возможные ошибки. Всё одно его творчество облачено в рубища страдания, которое по определению не позволит ему бесчинства. Однако опыт показывает, что это далеко не так, что самые что ни на есть нестерпимые страдания не являются гарантией от обыкновенной глупости, которая, впрочем, через тысячи лет, в другом мире и под другим солнцем, обернётся высшей идеей гуманности и либерализма. Именно этим объясняется асинхронность лучших творений человечества. Именно поэтому только со временем мы определяем бесценность «Чевенгура» или татлинской «Башни». И теперь, в самый кризис мысли и свободы, писатель имеет право пожаловаться на произвол времени и пространства, которые играют им, как ветер играет бубенчиком шута. Да, имеет право. Но от этого ничего не изменится. Он будет по-прежнему кропать свои вирши, не заботясь о понятости, о том, сумел ли купить души читателей или – напротив – отвадил их вконец.
Мне пришло в голову выделять в тексте всякую банальность, но, боюсь, тогда придётся вообще писать курсивом. Да и не это нынче самое ужасное. Гораздо хуже то, что мы с тобой, брат, уверовали, будто души наши привиты от пошлости и какого-то ни было влияния. Привиты годами выработанной привычкой держать текст на ветру как свежевыловленную чавычу, пока от него не потянет душком. Но всё оказалось не так. Даже если пенять на возраст, на мимикрирующий мир, ускользающий от писательской хватки, будто от того, насколько нетронутым писательским глазом он останется, зависит его существование. Однако, возможно, в этом тоже есть смысл. Толстой утверждал, что писатель обязан побывать на войне, иначе ему нечего делать в литературе. Наверно, данное утверждение имеет терапевтический смысл. Навидавшись крови и смерти, поневоле потянешься к перу, чтобы, пардон, облегчить душу. Но смерти и крови нынче хватает и в мирной жизни. Зачем же переться на войну. Ах, да! Долг перед Родиной! А кроме того, жизненный опыт, обдувающий растрескавшимися губами пыль с твоего литературного стиля. Но при чём тут писательское ремесло, которое перестало не только кормить, но и приносить моральное удовлетворение, а вид заваленного бумагами письменного стола вызывает в лучшем случае приступ тошноты. Формула, принадлежащая опять же Толстому, что писать надо, если не можешь не писать, не в контексте нынешних реалий. Не напишешь – не получишь. Ни хрена. Такое впечатление, что происходящее вокруг – вовсе не следствие человеческой глупости, а тщательно продуманная кем-то акция по запудриванию мозгов с целью увести нас от чего-то важного. Я скажу тебе, что мы песчинки, если только ты не будешь кривить рот от тошнотворной банальности. Что я перестал верить в достоинство человека с большой буквы. Что человечество теряет лицо, и чем явственнее это, тем отчётливее проявление чутья, ритма, гармонии, как у диких животных, даденных нам в ощущениях с целью обдувания пылинок с истины, но беда в том, что эти пылинки по-прежнему «пудрят» мозги, и тогда мы отказываемся от этих способностей. Слова не стоят истины, брат мой. Кризис либерализма? Падение нравов? Всеобщее отупение? Господи, как же всё обрыдло. Даже если речь о пролитом молоке, а ускользающая суть только дразнит фантазию, как сказочные чудеса за горизонтом.
Считать ли особой привилегией для писателя тот факт, что он стал свидетелем без преувеличения эпохальных событий, изменивших представление о мире, изменивших людей и систему моральных ценностей? Наверное. Но хотелось бы думать – не только в том смысле, что эти события подтолкнули к размышлениям, явились бесценным опытом для творчества. Писатель – лишь проводник витающей в космосе идеи, и заслуга его лишь в том, что он наделён чувствительным регистром, чем вряд ли похвастаешься в приличном обществе, да и радости от этого регистра с гулькин нос, одна маета. Но он может представить любое эпохальное событие на примере поедания самкой богомола самца. Впрочем, это вопрос технического характера. Даже Гомер с его «Илиадой» и «Одиссеей» был технарём перед лицом вечности. Правда, искусным технарём.
Объяснять происходящие в мире события неким изъяном современности, кризисом духовности, как делают то ортодоксальные политики, бесполезно, если определённая часть предметов или явлений лишены сакрального смысла, если они, эти предметы и явления, не заставляют содрогаться, и человек исподволь не вносит их в область мифологии. Когда размышления об истории, о судьбе твоего народа и о роли личности приводят к убеждению, что без насильственного насаждения добра и справедливости мир теряет смысл, значит, пространство вокруг тебя разрежено, как в высокогорье. К дефициту кислорода человек в конце концов привыкает, а к дефициту сути, раскрывающей человека с лучшей стороны, не может привыкнуть.
С другой стороны, рассматривать поведение человека вне контекста истории, в соответствии с рефлексией на его победы и поражения, которые спустя некоторое время меняются рубахами, а затем, подобно шпорцевым лягушкам, сжирают линьку, – вредно для писателя. В конце концов у него вырабатывается устойчивый рефлекс на потрясения, как на лакомство, и поспешающая душа (Бродский) тащит за волосы к письменному столу.
Если твоя проза по-прежнему заставляет думать читателя, заставляет облизываться на удачные находки, если ты, как говорят нынче, по-прежнему в тренде, но мир не меняется ни на йоту, то тебе незачем больше писать, оставь, это не твоё ремесло. Спросишь – чьё же? Уж во всяком случае не тех – и тут я снова включаю курсив – кто талдычит о бедной Родине, о кризисе национального самосознания, ездит на бронированных автомобилях к линии фронта вести беседу с ополченцами, а затем, захлёбываясь, рассказывает в прямом эфире о тяготах войны. Им бы строчить поздравительные вирши по полтиннику за строчку. Честолюбие, заблуждение относительно призвания, дутая важность проблем, а ещё патологическая уверенность в том, что твоё творчество спасает тебя от сумасшествия, а мир от катастрофы – вот признаки кризиса современного искусства.
Одно дело – анализировать прочитанные от корки до корки толстые романы, осевшие в памяти совершенно не предназначенными для этого деталями, которые, впрочем, исподволь дают ощущение атмосферы, проблематики времени, и другое – говорить о прозе, прочитав несколько страниц, но сделав окончательное заключение о её ценности, как в стилистическом, так и в идеологическом смысле, просто потому, что дальше нескольких страниц начинается просека, помнящая лезвие твоего затупленного топора.
Между тем, то ли из-за затянувшихся дождей, то ли из-за звонкой тишины – время сжимается до размеров струмы, и слова разбегаются в разные стороны как тараканы. В такие дни молчание – лучшее средство от простуды. Но даже молчание спасает не всегда. Это Моцарт, брат мой. Моцарт, что хватает тебя за шкирку и трясёт, как щенка, и ты ветошью висишь у него на руках, глотая слёзы, а потом порываешься выставить в окно голый торс и орать миру правду, которая на хрен никому не нужна. Да, ты прятал её за пазухой, как прятал в детстве щенят от живодёров, старался выгадать время – то политическая ситуация не позволяла заявить о ней, то конъюнктура, а то и просто берёг штаны. Жизнь шла своим чередом, по своим законам, не обращая внимания на попытки иных «бунтарей» подставить ей ногу, и вдруг – на тебе! – какой-то Моцарт превратил тебя в развороченный муравейник, и ты понял, что правда твоя не стоит и ломаного гроша.
Понятно, Игорь, о чём вы. Мои наблюдения, мой опыт, непредвзятое отношение к происходящему вокруг говорят о том, что, начиная с 90-х годов прошлого века, думающий читатель лишён возможности читать настоящую прозу, настоящую публицистику, поэзию: они до читателей не доходят, и читатель с этим уже свыкся, понимая, что пришла эпоха безвременья, массового предательства своей страны, идеалов, веры в лучшее будущее, в неодолимость человеческого скотства, в которое впали целые поколения бывшей страны Советов. Разложился Союз писателей СССР, России, на глазах читателей погибает многонациональный литературный процесс, поскольку нынешним властям честная, отеческая, почвенная литература не нужна, она им непонятна, она их раздражает, мешает воровать, наживаться на погибели огромного количества нищего “электората”, она опасна своими призывами к духовному возрождению без поповского омерзительного лицемерия, ханжества, без царей, прилепинских “императоров” и прочей шушеры…
Мы, читатели, обречены ждать, обречены на долготерпение и веру в лучшее будущее, о котором говорил незабвенный Максим Горький.
Уважаемый Игорь!
Абсолютно согласен с Вами. Но боюсь Вас здесь заклюют в комментах….
Маленькая ремарка насчёт терапевтического действия войны. Мне кажется,- там не кровь главный стимул, а стресс.
А при стрессе организм (как писал великий Ганс Селье) начинает гонять кровь только к жизненно важным органам; – мозгу, сердцу и печени. Упрощаю конечно.
Так вот, – при стрессе чувствительность сенсоров – всех буквально, – резко возрастает. и это не только к зрительному или слуховому анализаторам относится… Человек начинает очень остро чувствовать ложь, фальшь, несправедливость и пр. морально-нравственные характеристики окружающих.
И там все, образно говоря, – голые. Шелуха понтов облетает в первые сутки и видно кто есть кто..
Это бесценный жизненный опыт и после него тянет взяться за перо. Лично я решился выплеснуться маленькой повестью аж через 25 лет. Мне помогло – реально.
Так что Толстой прав – я лишь уточнил подробности физиологии.
А текст у Вас хороший – искренний и от души. Поздравляю и желаю удачи!
Не заклюют. За исповедальность не клюют.
Вообще-то башня не Татлина, а Интернационала. Памятник. Без него, Интернационала, даже проекта такого памятника не было бы. Но дело в том, что памятник так и остался в проекте. Благие пожелания и прожектерство. А возвращаясь к одной из предыдущих тем, можно сказать: уж какой стресс был, война народная, и организм погнал кровь к главным точкам. Симонов написал “Жди меня” и стал этот интимный текст везде рассовывать. Списать не стресс? Автор нервничал, что не дождутся? И это из области легенд и мифов.
Задача писателя – рассказать о своем времени, о болях и радостях современников, о том, чем жили они и как жили. Лев Толстой и Тургенев-Чехов об этом не расскажут. Свое время они показали хорошо! Не расскажем мы, значит, нашего времени для потомков вообще не будет. А самовыражаться, расписывать свои сопли, это ни читателю, ни времени совсем не нужно. Лучше не браться за перо!