Душа и парк
Лирика символизма К.Бальмонта, С.Георге и М.Мачадо
№ 2023 / 36, 15.09.2023, автор: Максим АРТЕМЬЕВ
Одним из крупнейших представителей первого поколения символистов в русской поэзии был Константин Бальмонт (1867 – 1942). В 1900 у него вышел сборник поэзии «Горящие здания. Лирика современной души». В Германии схожую роль играл Стефан Георге (1868 – 1932), чей сборник лучших стихов появился в 1897 году и назывался «Год души» (Das Jahr der Seele). Известнейшим поэтом-символистом Испании являлся Мануэль Мачадо (1874 – 1947), у которого первый сборник был опубликован в 1902 под названием «Душа» (Alma).
«Душа» являлась ключевым понятием в словаре символистов. Метания и терзания её, заключённой в рамки земного бытия, составляли основу их творчества. Духовное существование противопоставлялось телесному бытию. Окружающая действительность была ценна и важна не сама по себе, а как символическое выражение и отражение невидимых миру потусторонних тайн. Задача поэта состояла в улавливании этих символов и правильном их истолковании.
Ключевое стихотворение С.Георге из сборника «Год души», оно же – самое его известное, представляющее собой визитную карточку поэта (по большому счёту, Георге можно вообще считать «поэтом одного стихотворения», хотя это и дискуссионный вопрос) – «Приди в тот парк, что называют мёртвым» (Komm in den totgesagten Park). У К.Бальмонта в следующем за «Годом души» сборнике «Только любовь. Семицветник» (1903) имеется стихотворение «Безглагольность», также широко разошедшееся по антологиям, и которое является репрезентативным для творчества поэта, ярко и сжато выражающим основные его черты. М.Мачадо в сборнике «Душа» опубликовал стихотворение «Серый сад» (El jardín gris) одно из самых популярных в его наследии.
Предметом внимания всех трёх авторов являются искусственные древесные насаждения – сады либо парки. Хотя в названии у Бальмонта слова «сад» в отличие от Георге и Мачадо нет, в середине стихотворения он появляется и становится эмоционально-смысловым завершением всего произведения:
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, –
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
Стефан Георге предлагает сделать то же самое, но уже в самой первой строке:
Komm in den totgesagten park und schau:
(Приди в тот парк, что называют мёртвым, и посмотри)
Мануэль Мачадо не предлагает войти, он уже находится в саду, и начинает с ламентации:
¡Jardín sin jardinero!
¡Viejo jardín,
viejo jardín sin alma,
jardín muerto!
(Сад без садовника!
Старый сад, старый сад без души,
мёртвый сад!)
Константин Бальмонт сразу задаёт настроение:
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаённой печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
Типичный для Бальмонта аллитерационный приём – четыре слова, начинающихся с «без» (и ещё «безглагольность» в заглавии), создают эффект безнадёжности, уныния, отчаяния. Ни в какое время дня природа не способна утешить человеческую душу:
Приди на рассвете на склон косогора, –
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всём утомленье – глухое, немое.
Безнадёжности в сознании человека соответствует картина природы. В итоге, на закате, также как и на рассвете, «сердце застыло, И плачет, и плачет, и плачет невольно». Для чего Бальмонт приглашает читателя войти? Чтобы убедиться в безвыходности, в том, что природа не даёт утешения, а эхом повторяет страдания души. Но безглагольность природы – это не «вечное молчание бесконечных пространств» ужасавшее Паскаля. У французского философа вселенная безразлична и внеличностна. У Бальмонта природа – страдалица, как и человек. Тут применимы слова протосимволиста из предшествующего поколения Семёна Надсона – «брат мой, усталый, страдающий брат».
Георге, начиная стихотворение со слов о «мёртвом парке» (характеристика амбивалентна, поскольку парк – totgesagten, «названный мёртвым», автор тем самым дистанцируется от этой оценки – мёртвый или нет на самом деле?), уже со второй строки последовательно опровергает подобное определение:
Der schimmer ferner lächelnder gestade
(мерцание далёких улыбающихся берегов).
Der reinen wolken unverhofftes blau
(чистых облаков неожиданная синева)
Erhellt die weiher und die bunten pfade.
(Освещают пруды и пёстрые дорожки)
Во втором и третьем четверостишиях Георге продолжает руководить читателем, предлагая ему собрать разнообразные цвета и цветы в парке и вплести их в «осенний вид» (herbstlichen gesicht). То есть угасающая осенняя природа, по мысли Георге, внушает оптимистические чувства, обладает собственной красотой. Парк именно «названный мёртвым», а на деле полон ярких красок. Перед наступлением зимы он дарит множество красот, надо их только найти и увидеть. Читатель направляется автором в парк, чтобы удостовериться в этом, вдохнуть полной грудью красоту осени.
У Мануэля Мачадо, напротив, всё безнадёжно и мрачно. Но его вариант унылого сада иной, чем у Бальмонта. У русского поэта природа безмолвно страдает, но она жива. У Мачадо же сад мёртв –
…Tus árboles
no agita el viento. En el estanque, el agua
yace podrida. ¡Ni una onda! El pájaro
no se posa en tus ramas…
¡Llegando a ti, se muere la mirada!
Cementerio sin tumbas…
(Твои деревья не колышет ветер.
В пруду вода стоит затхлая.
Ни одной волны! Ни одна птица не садится на твои ветви…
Достигая тебя, умирает взгляд.
Кладбище без могил…)
В нём нет печали, он, скорее, внушает страх своей призрачностью. В отличие от Георге, это действительно мёртвый сад.
Итак, мы видим три варианта символического истолкования видений садов (парка). У Бальмонта внутренние страдания человека («души», которой сделали «незаслуженно больно»), влияют на оценку природы – «усталая нежность», «безглагольность покоя», «деревья так сумрачно-странно-безмолвны». «Громада застывшего бора», «недвижный камыш», «не трепещет осока», «прохладная глушь деревенского сада» – это всё нейтральные сами по себе явления. И лишь душевное настроение придаёт им «безмолвную боль затаённой печали», «безвыходность горя». Бальмонт не находит в природе символы, а наделяет её ими из глубин своей души.
Задача Георге – заменить традиционную символику осеннего парка, как символику умирания жизнеутверждающими образами. Отсюда берега улыбаются, небо дарует нежданную голубизну, пруды освещены. Его видение другое, богатство и красочность природы побеждают абстрактный символизм. Можно сказать, что стихотворение антисимволично, оно полно чувственной образности и меткой наблюдательности – тут и последние астры, и не увядшие ещё розы, и берёзы и буки, и завитки дикого винограда. Цвета уточняются – насыщенно жёлтый, нежно серый.
У Георге материализм побеждает идеализм. В противоречие с названием сборника «душа» в стихотворении не упоминается, зато есть «зелёная жизнь». Материя опровергает слово – названный («сказанный») «мёртвым», парк продолжает жить. А слова вводят в заблуждение. Георге тут спорит с будущим стихотворением «Слово» Николая Гумилева:
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.
По Георге, естество богаче и шире слова, а плоть важнее души.
У Мануэля Мачадо, в отличие от Бальмонта, не человек приходит к саду со своими грустным раздумьями, а сад пугает зрителя своей призрачностью. ¡Tu soledad es tanta, que no deja poesía a tu tristeza! – «Твоё одиночество таково, что нет места для поэзии в твоей грусти». Ключевое определение – «сад без души». Душа как символ жизни в саду отсутствует. Первично духовное, и, если его нет, природа мертва.
Поэзия конца XIX–начала XX века – это поэзия парков. В городах проводятся большие работы по благоустройству, возникают общедоступные сады. Раньше, в XVIII веке, искусственные насаждения были достоянием аристократии, вспомним поэму Жака Делиля «Сады», воспевавшую в холодных стихах, типичных для эпигонского классицизма, «искусство украшать пейзажи».
Теперь же парки воспринимаются как уголок природы в городском каменном лабиринте, как место, где можно забыться от шума, тревог, искусственности. Райнер Мария Рильке, младший современник Георге, в те же самые годы начинал своё стихотворение со строки: Ich will ein Garten sein («Я хочу быть садом»), и тема садов и парков одна из самых распространённых в его ранней поэзии. Достаточно вспомнить In einem fremden Park («В незнакомом парке»), Einmal möcht ich dich wiederschauen, Park («Хочу я снова тебя, увидеть, парк»), Wir wollen, wenn es wieder Mondnacht wird («Мы хотим, когда снова лунная ночь настанет»). Считающееся самым известным его стихотворением «Пантера» (Der Panther) имеет подзаголовок IM JARDIN DES PLANTES, PARIS, другое стихотворение, часто включающееся в антологии, «Карусель»(Das Karussell) – JARDIN DU LUXEMBOURG («Сад растений» и «Люксембургский сад»).
Сад эпохи классицизма не мог внушать страха, заставлять задумываться о загадках бытия, он служил воплощением разума, реализованной ясности ума. Теперь, у поэтов-символистов сады и парки порождали настроения неопределённости, одиночества, желания укрыться. Деревенский ли сад у Бальмонта, городские ли парки и сады у Георге и Мачадо больше не воплощали соразмерности и гармонии. Даже у Георге успокаивающая роскошь парка не творение рук человека, а присущая природе сущность. В эпоху символизма размывается граница между природным и рукотворным. «Громада застывшего бора» у Бальмонта плавно перетекает в «прохладную глушь деревенского сада». У Георге нет ни одного упоминания о правильности замысла, все приметы его парка никак не связаны с делами рук человека. Мачадо обращается к саду с риторическими вопросами, а не к его создателям. Единственное упоминание о человеке у него – фраза об отсутствии садовника. Парки и сады у поэтов легко могли быть заменены на леса и рощи, но жизнь интеллектуалов рубежа XIX-XX веков – городская жизнь. Поэтому для них природу олицетворяют эти насаждения.
У всех трёх в стихотворениях, сравнительно небольших по объёму, есть водоёмы. У Бальмонта – река, у Георге и Мачадо – пруды. Последние также дело рук человеческих. Водный простор служит дополнением к парку-саду, его своеобразным отражением, «зазеркальем».
Как поэт Бальмонт уступал Александру Блоку, Георге – Рильке, а Мануэль Мачадо своему младшему брату Антонио (хотя Х.Л.Борхес на вопрос об поэзии Антонио Мачадо ответил: ¿Dice usted Antonio Machado? ¡No sabía que Manuel tenía un hermano! («Вы сказали Антонио Мачадо? Не знал, что у Мануэля есть брат»). Они поэты второго ряда на фоне более известных коллег из числа молодых. Но им удалось запечатлеть важную тенденцию эпохи, бегство из городских каменных джунглей в парки и сады.
Холодная рецензия, не приглашает к дискуссии, автору больше нужно думать о реакции читателей, как отзовётся сердце, большинство выбирает сухой призыв к обсуждению, а если зажечь народ, то будет и отдача, борьба за идеалы справедливости и в жизни.
Рецензию не читал, но с вами согласен, Николай: сухость – это мёртвым, нам нужно другое.