ЭШЕЛОНЫ СОВЕТСКОЙ ПОЭЗИИ
№ 2023 / 21, 02.06.2023, автор: Андрей САЖЕНЮК
1.
Новосибирск. Февраль 1973 года. Дом культуры имени Клары Цеткин. Или просто «Клара», как мы его тогда называли. Жёлтый свет больших окон. Сугробы. Чёрные, голые, высокие черёмухи во дворе. Широкая лестница. Афиша. «Илья Фоняков. Вечер поэзии для юношества». В фойе для автографов продают альманах сибирских поэтов. Альманах идёт бойко. Секрет успеха прост – составители включили в сборник Евтушенко. Ведь он, оказывается, тоже сибиряк, – родился на станции Зима в Иркутской области. Хотя слова «маркетинг» в нашем словаре тогда не было, законы рынка работали и при развитом социализме. Для продаж нужны звёзды. А звёзд не может быть много. Евтушенко, Рождественский, Вознесенский… Первый эшелон, три локомотива советской поэзии. Несмотря на огромные тиражи, их книжки всегда нарасхват, на них записываются в очередь в библиотечных абонементах, они частые гости на радио и телевидении, им с интересом внимают западные аудитории.
На сцене «Клары» – мужчина средних лет. Серый джемпер. Белая рубашка. Усы и аккуратная «профессорская» бородка. Энергичные жесты. Живые глаза. Открытая улыбка. В зрительном зале – мы, старшеклассники школ Ленинского района. И стих был вроде бы про нас.
В семнадцать лет, в семнадцать
Весь мир в руках.
Витают мысли в звёздах
И облаках.
Или не только про нас? Помню, как неожиданно быстро мы, сидящие в зале шестнадцатилетние, семнадцатилетние парни и девчонки, ещё не любившие, ещё только мечтающие о любви, вдруг, вслед за поэтом, повзрослели.
А мы с тобой не дети
Давным-давно,
Нам всё с тобой на свете
Разрешено.
У настоящей поэзии нет «целевой аудитории». Ей все возрасты покорны. Помню, как нам стала понятна та драма охлаждения, выстывания отношений между мужчиной и женщиной.
Ты просто мне товарищ,
И тем близка.
Зачем же задержалась
В руке рука?
Зачем опять коснулся
Висок виска?
Ты просто мне товарищ,
И тем близка.
В тот зимний вечер поэту было около сорока, я был на двадцать лет моложе, а сейчас, мы, увы, поменялись местами, и это уже мне более чем на двадцать лет больше, чем ему тогдашнему.
Идём на самый поздний
Сеанс в кино.
Ведь мы с тобой не дети
Давным-давно.
Я словно бы вижу из своего 2022 года, как много лет назад два ставших друг другу чужими человека бредут, всё ещё под руку, по центральной аллее сквера, как видят впереди башенку с неоновыми огнями «Металлист» на крыше, как входят, протягивают контролёру билеты, как едят в фойе пломбир в металлических вазочках у буфетной стойки. Как тягостно их молчанье. Как несмешны шутки конферансье на эстрадном концерте перед началом сеанса. Как бесконечен индийский фильм.
Кончайте мелодраму,
Включайте свет!
Ведь нам не по семнадцать
Сегодня лет.
2.
В одном из Интернет-магазинов мне удалось найти раритетную книжку Ильи Олеговича. Сборник 1967 года из серии «Библиотечка избранной лирики». Не библиотека, а именно библиотечка, таков был замысел издательства «Молодая гвардия», – тоненькие, по 30-40 страничек, карманного формата книжки-компаньоны, собеседники в автобусе, в столовой, в перерыве между лекциями. Цена пять копеек. Тираж 123 тысячи экземпляров. Вступительное слово Александра Межирова.
Александр Межиров. Второй эшелон. Московские поэты. Пусть не такие громкие, не такие вездесущие, как упомянутые выше три звезды, однако не менее талантливые, просто более сосредоточенные, отрешённые, каждый со своим лицом, интонацией, как говорят музыканты, «своим звуком», каждый со своим читателем. Соколов, Винокуров, Куняев, Ахмадуллина, Кузнецов, Ваншенкин, Самойлов…
С поэзией Межирова я познакомился в следующем феврале, через год после встречи с Фоняковым. Я возвращался домой из университета и шёл пешком от площади Станиславского к саду Кирова. За метелью были еле видны пилоны монумента славы, дребезжали трамваи, куда-то спешили люди в пальто и шубах. Книжный магазин на улице Станиславского, рядом с библиотекой им. Гайдара. Сборник стихов назывался «Тишайший снегопад».
На мой взгляд, трудно найти в русской и советской поэзии поэта более зимнего, чем Межиров, для него словно бы не существовали другие, казалось бы, более выигрышные времена года.
Часам к пяти во тьме кромешной,
Замоскворецкою зимой
Походкой зыбкой и неспешной
Я провожал тебя домой.
Ему снились холодные землянки, фронтовые медсёстры, марш-броски и артобстрелы, он воспевал вокзалы, полуторки, разбитые колеи, неуют, кочевой быт, и всё ту же невозможность полюбить, обречённость на одиночество.
И нету сил чтобы пустую
Беседу складную вести.
Я всё сказал тебе вчистую,
Ну а теперь прощай-прости.
В своём предисловии к сборнику избранной лирики Межиров обращает внимание на ключевые особенности поэтики Фонякова – «чёткость строфы, точность формы». Мне кажется, если бы Илья Олегович не был поэтом, из него бы получился прекрасный инженер. Его стихи проникнуты здравым смыслом, любовью к науке, истории, философии. Их отличает лаконизм, но подчёркнутая простота, даже сухость стихосложения не означают рассудочности. Наоборот, как мы часто сейчас видим, засилие метафор, пышность словаря, туманность фраз «а-ля Бродский», часто прикрывают собой сконструированность, эмоциональную пустоту, неумение внятно сформулировать, донести свой «месседж» до читателя.
Журналист по образованию, Фоняков работал специальным корреспондентом «Литературной газеты» по Сибири и Дальнему Востоку. В этом, как он подчёркивал, было своё преимущество, стихи для него не были подёнщиной, источником средств к существованию. Он мог себе позволить писать тогда, когда действительно не мог не писать. Жил в гуще событий, – стройки, гидроэлектростанции, заводы, колхозы, был плоть от плоти своей страны. Хорошо знал творчество своих коллег, региональных поэтов, этот своего рода третий, самый многочисленный эшелон советской поэзии. Тряпкин, Рубцов, Широков, Плитченко, Стюарт, Закусина, Созинова…
Разумеется, в делении такого сложного организма как поэзия на «эшелоны» есть сильное упрощение. Даже наш главный герой, будучи одновременно и ленинградцем и новосибирцем, не вполне вписывается в эту схему, и условная принадлежность того или иного поэта к первому, второму или третьему «эшелону» в этом очерке не несёт никакого оценочного подтекста. В лесу ведь тоже сосуществуют и дополняют друг друга могучие сосна и кедр, берёза и ольха, смородина и малина, цветы и травы. Настоящие стихи пишутся «малоизвестными» поэтами, а «мэтры» далеко не всегда остаются на уровне своих лучших образцов.
3.
Жаль что нету больше того книжного магазина на улице Станиславского, что заброшена наша «Клара», как впрочем и другой культурный центр новосибирского левобережья – кинотеатр «Металлист».
Но они всё равно остались, существуют, наши воспоминания не такая уж эфемерная субстанция, как многим кажется. В моей памяти существуют, остались февральский вечер, актовый зал заводского ДК, поэт на сцене, внимающие ему желторотые юнцы, комсомольцы 70-х.
В семнадцать не авоська,
Судьба в руках.
В семнадцать нет вопроса:
«А дальше как?»
Наверняка этот вопрос стоял перед Ильей Фоняковым и его собратьями по перу, когда началась перестройка, ломка отлаженной десятилетиями советской системы управления литературой и книгоиздательства. Шумно и эффектно повоевав с партократами на первых съездах народных депутатов, вдруг сник, потерял интерес к переменам Евгений Евтушенко. Автор знаменитых строчек «…а любил я Россию, всею кровью, хребтом» уезжает преподавать в тихий американский колледж. Трагический случай (он сбивает на машине пешехода и покидает место происшествия) разрушает даже не столько карьеру, сколько романтический, мужественный образ Александра Межирова, он умирает в Нью-Йорке в конце 90-х.
Фоняков остался. Мне трудно его представить вне России.
Рубцов в третьем эшелоне советской поэзии?
Кузнецов (понимаю, Юрий!) – во втором?
Автор, в каком тысячелетии вы живете? Не злоупотребляйте беленькой!
Рубцов один из самых моих любимых поэтов. В статье это оговаривается, тут нет оценки. Просто попытка взглянуть на советскую поэзию как на единый большой организм. Спорно? Возможно
“Многие же будут первые последними, и последние первыми” (Мф. 19:30).
Так точно!
Нет уж, давайте так: свалил за бугор – какой ты, к черту, советский поэт? Приспособленец ты, а не поэт, пусть даже тебя и зовут Евтушенко или Межиров.Вот так будет честно перед читателями, да и перед страной тоже.
“- Да была ли бессмертной
Ваша личная жизнь?
Есть ли вечная запись
В Книге Актов благих?
– Только стих – доказательств
Больше нет никаких.”
(В.Соколов “Памяти Афанасия Фета”)
Наверно здесь и собака зарыта. Поэт и человек. Судьба Межирова, судьба Друниной. Их много, трагических судеб. Мы все человеки. У того же Соколова появляется в конце жизни что-то ему совершенно не свойственное. “Как я устал от России…” В ведь какой был оптимист!
И мы имеем право о них судить как о “человеках”. Но что в сухом остстаке? В оконцовке? Только стихи
Стал я знаменитым ещё в детях.
Напускал величие на лобик,
а вдали, в тени Самойлов Дезик
что-то там выпиливал, как лобзик.
…
И себя я чувствую так странно,
будто сдохла слава, как волчица.
Мне писать стихи, пожалуй, рано,
но пора писать стихи учиться.
Е. ЕВТУШЕНКО
Нет такого лобика, который нельзя было бы перепилить лобзиком.