ЕСТЬ У СВЕТА ВСЁ-ТАКИ ДУША
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2019 / 4, 01.02.2019, автор: Изяслав КОТЛЯРОВ (СВЕТЛОГОРСК, Гомельская обл. Беларусь)
* * *
Ветер льётся иль всё-таки тянется?
Вдруг в полыни увидишь ковыль…
Кто внушил тебе это беспамятство:
былью – небыль, а небылью – быль?
Что-то очень меотское, скифское
вновь забыть или вспомнить велит,
что-то грустное, нежное, тихое,
от чего даже память болит.
Взглядом луч не пытайся разматывать, –
можешь только себя ослепить…
Светом свет невозможно рассматривать,
светом свет очень просто затмить.
Скифы, гунны, сарматы, и половцы,
и хазары… Ну как же без них?!
Былью? Небылью? Помнится, полнится
этот всё же безвременный миг.
* * *
Теряет осень летние права,
и я себе терять не запрещаю…
Холодная у неба синева –
я даже взглядом это ощущаю.
У осени всё меньше летних дней,
а у зимы осенних дней не станет.
И вдруг пойму, что стая журавлей
уже всё небо за собою тянет.
Морозный гул почувствую в земле
и пустоту под гулкими шагами,
но вдруг пойму: всё лучшее во мне
однажды тоже станет небесами.
Вот этими, где осень и зима,
где вдруг весна, хотя уже и лето,
где тот же свет и где всё та же тьма
сливаются за горизонтом где-то.
* * *
Не раз, не раз они во мне
так явственно сказались –
гордыня, алчность, похоть, лень
чревоугодье, гнев и зависть.
Все семь пороков и меня
не обошли собою…
Я и такого жизни дня,
наверное, не стою.
Но разным всё-таки бывал
то вольно, то невольно…
Я из себя их вырывал,
хотя и было больно.
Прости, прости меня, Господь,
за то, что я когда-то…
Всё это – каверзная плоть, –
душа – не виновата.
О прошлом думаю, скорбя,
за всё готов ответить…
Господь, ты знаешь: я себя
не раз хотел повесить.
* * *
Свет, исчезающий в окне…
Я нынче сам себе опасен.
Во мне – всё то же, что вовне?!
Не может быть – я не согласен!
Моё пространство – это я.
Всё остальное – за пределом
того земного бытия,
что меж деянием и делом…
Я знаю, Богу не солжёшь,
но снова думаю сурово:
моё пространство нынче всё ж
ничуть не меньше мирового.
Смотрю из будущего дня
и доверяю мысли чуду…
Я там, где вовсе нет меня,
где никогда уже не буду.
Во мне? Вовне? Молчу, молчу.
Не различу, не различаю.
Я сердцем сам в себя стучу
и сердцем стуку отвечаю.
* * *
Я стал себе то недругом, то другом,
но даже правдой почему-то лгу…
Воскресный день – и воскресаю духом,
а грешным телом – как-то не могу.
Ещё лежу, глаза не открывая,
вдыхаю болью шорохи и вой,
ещё лежу, сам от себя скрывая,
что я уже ни мёртвый, ни живой.
Но вновь о жизни думаю с любовью,
но вновь надеждой всё-таки грешу,
и вот уже и впрямь не только болью,
а бликом ускользающим дышу.
В меня всей тенью птица залетела
и облако сказало: «Не спеши…
Ты воскресаешь вовсе не для тела,
ты воскресаешь снова для души…»
Молчу меня окликнувшему крику
и взгляд свой отбираю у небес.
Я улыбаюсь бликом или блику –
и вот опять на целый день воскрес.
* * *
Во всём обманчиво смиренье:
от ветра луг уже бежит,
река замедлила теченье,
но даже в омуте кружит.
Все струи здесь, свиваясь, тонут
и над собой уже кружат…
А я смотрю и тоже в омут
невольно ввинчиваю взгляд.
Всему безропотно покорен,
стою, хоть надо уходить,
и даже горем, даже горем
не смею счастью возразить.
Покоя нет и мне в покое –
и к чёрту полузабытьё,
коль счастье – всё-таки чужое,
а горе – всё-таки своё.
* * *
Вдруг ветер, вспыхнувший в золе,
тебе напомнит всё же:
не всё так просто на земле
и под землёю – тоже.
Огонь в погаснувшем костре?
Ни дров, ни углей нету,
но пламя в пепла бугорке
рванулось светом к свету.
И снова, кутаясь, во мрак,
под шорохи ночные,
«Не всё так просто, всё не так», –
ты думаешь впервые.
А ветер, вспыхнувший опять,
как будто подтверждает –
чего душою не понять,
хотя душа и знает…
Ты снова смотришь в никуда
и слушаешь устало –
о чём дрожащая звезда
мерцанием сказала.
* * *
Ведь сердце радоваться радо…
А. Блок
Хоть целой жизнью занемог,
мне всё ещё так много надо…
Опять подсказывает Блок,
что сердце радоваться радо.
Ах, только было бы чему,
но чаще радость беспричинна…
Смотрю в сырую полутьму
и всё же радуюсь повинно,
что вновь дыханьем приобщён
вот к этой сырости овражной,
что жизнь моя из всех времён
ещё мне кажется отважной.
Там, где подумаю, – живу,
я всех реальностей реальней,
вся явь моя – не наяву,
мой близкий путь – всё тот же дальний.
Зачем запретные пути,
когда конец – всегда начало…
Ах, сердце, радостью свети –
ты столько мне наобещало!
* * *
Вдруг явь моя уже не наяву,
вдруг в счастье тоже будущее горе.
Испугом понимаю, что живу
в обычном послежизненном просторе.
Всё точно так же, так же, как при мне,
легчайший свет небесного дыханья
так медлит в рассветающем окне,
как будто для последнего прощанья.
Нет, ничего я смертью не унёс,
так мало жизнью жизни я прибавил…
А белое сияние берёз
я и стихами даже не восславил.
И потому, Господь, не торопи,
оставь мой срок в немыслимом секрете.
Скрипи, сосна угрюмая, скрипи,
живи, пока и я на этом свете.
* * *
Посмотрел – и снова оглянулся,
снова оглянулся на него…
Человек с обличьем Иисуса.
Жить ему на свете каково?
Может, сам он этого не знает?
Удивлённо удивленью рад…
Вот смущённо взгляды раздвигает,
вот и мой отталкивает взгляд.
А в глазах – спокойствие земное,
будничное… Господи, прости…
Вот уже и в облике – иное,
вот уже и сходства не найти.
Он ещё от радости устанет,
вот уже улыбкою вздохнул…
Многих он собой ещё обманет,
как меня едва не обманул…
* * *
Я ветки тень задел плечом –
и тень меня не отпускает…
О чём, о Господи, о чём
душа себе напоминает?
Не всё сберёг, что берегло, –
душа угрюмо обличает…
То было или быть могло? –
вот и она не различает.
Мне – лишь незримые пути…
И что душе своей отвечу?
Ах, тень, пусти меня, пусти, –
пойду своей душе навстречу.
Туда, где солнечно слепа,
вчера казавшаяся тесной,
земная вроде бы тропа
и впрямь становится небесной.
* * *
Вот она, последняя усталость
жизни или тягостного дня?..
Столько сердцу моему досталось
от других, а больше – от меня.
Я его испытывал печалью,
от которой вовсе не живут,
я манил его такою далью,
где лишь Божий ожидает суд.
Верностью ответил на измену
и не отвечал на клевету.
Знал всему я истинную цену,
а платил совсем-совсем не ту.
Предпочёл позорное смиренье,
отказал счастливейшей мечте.
Знал, что в одиночестве спасенье,
хоть и суетился в суете.
Снова сердце болью обвинило, –
может задохнуться на ветру…
Это ведь оно и хоронило
мать, отца, и сына, и сестру.
В солнечной искристой круговерти
все слова обидчиво молчат…
Вот сейчас, наверно, вскрикнет сердце,
как ещё живые – не кричат.
* * *
Всё в своей непостижимой мере:
тот, кто избран, только тот и зван…
Никакой уверенности вере
не внушает нам Тертуллиан.
Будущее помнится подспудно,
прошлое – забыться не велит…
«Верую тому, что впрямь абсурдно», –
он чистосердечно говорит.
А потом исправится, подумав,
душу доверяющий уму,
и шепнёт, кощунствуя угрюмо:
«Даже не тому, а потому…»
Верить оттого, что лишь нелепо?!
Я опять испуганно молчу, –
только слышу сам, как сердцем в небо,
прямо в небо гулкое стучу.
* * *
То вновь из света, то опять из мрака,
покорная и снегу, и дождю,
всё ласковее, кажется, однако
земля, в которой… Дальше не скажу.
Так трепетно по ней скользнули тени, –
я слёзным взглядом их не задержу…
Опять, опять вся в запахах сирени
земля, в которой… Дальше не скажу.
Она травой уже волнисто дышит –
и я тропу свою не нахожу…
Мои шаги сегодня гулко слышит
земля, в которой… Дальше не скажу.
Песчано осыпается, иль тонет
в обрыве, над которым я кружу…
Песчинку вдруг, былинку вдруг уронит
земля, в которой… Дальше не скажу.
Вновь солнечно и даже там, где грязно,
где я ещё не чувствую межу,
где тень моя скользит крестообразно
к земле, в которой… Дальше не скажу.
* * *
Даже свет как будто увядает,
вдруг печально увядает свет,
словно сам в себе он исчезает, –
и во мне его сегодня нет.
Кончилось и впрямь, наверно, лето,
ветер ходит, листьями шурша…
Есть душа у зябнущего света,
есть у света всё-таки душа.
Памятью печалится, таится
в отблесках, в мерцаниях, во мне…
Вот её почувствовала птица
и кричит в небесной глубине.
Взглядом я тону в последнем блике,
взгляд ему как будто отдаю…
В птичьем удаляющемся крике
вдруг своё молчанье узнаю.
* * *
Капля с ветки опять упадёт,
но другая по ветке ползёт,
чтобы тоже о землю разбиться, –
лишь на миг от неё отстаёт
неразумная самоубийца.
Ей бы всё же помедлить чуток,
уцепиться в шершавый сучок
и на ветке своей задержаться.
Но судьбою отпущенный срок
заставляет меж капель толкаться.
Подтолкнула, столкнула одну
так, что лужу прибила ко дну,
а сама уже тоже у края…
Вот сейчас и её подтолкнут –
и блестит, за весну умирая.
Вздрогнул воздух цветной тишины…
Ах, какие мне дали видны
там, где высь уже затрепетала!..
Может, впрямь для весёлой весны
этой капли одной не хватало?
* * *
«Всё не так и всё не то», –
говорит со злобой
некто или же никто? –
разберись попробуй.
Кем-то некто хочет стать
и однажды станет.
Но никем, никем опять
быть не перестанет.
«Всё не то и всё не так», –
глухо повторяет,
хоть спроси его: «А как?» –
он и сам не знает.
Я в лицо ему смотрю,
а лица и нету…
Ничего не говорю
вечному сюжету.
Изяслав Григорьевич Котляров родился 21 февраля 1938 года в г. Чаусы Могилёвской области. Окончил факультет журналистики Белорусского государственного университета. Состоял в Союзе писателей СССР, а теперь – в Союзе писателей Беларуси и Союзе российских писателей. Автор более 20 поэтических книг.
Напрасные слова, виньетка ложной сути…
Л. Рубальская