Графическое волшебство

№ 2022 / 40, 20.10.2022, автор: Вера ЧАЙКОВСКАЯ

Бодлер где-то писал, что самое прекрасное в мире – это женское лицо. Скорее всего, речь все же идет о мужчине, который смотрит на женщину или на ее изображение. А для женщины? Смотреть на женские портреты я тоже люблю, но вот у художницы Любови Жуховичер мне интереснее разглядывать портреты мужские. Женские у нее как-то менее внутренне подвижны, несколько обытовлены, а мужские парадоксальнее и одухотвореннее. О мужских портретах художницы я сравнительно недавно писала для художественного журнала. Но вот увидела еще несколько мужских портретов этого автора, – и захотелось кое-что добавить. Как раз о внутренней подвижности и парадоксальности.

Графика дает возможность уловить какие-то очень тонкие, порой почти неуловимые нюансы в мимике, манере держаться, состоянии персонажа. Особенно интересно то, что открывается в людях обыкновенно закрытых и застегнутых на все пуговицы. Положим, в графике Роберта Фалька можно обнаружить на лицах (особенно женских) несколько типов улыбок, при том что сам художник, как кажется, был не очень-то улыбчив и на фотографиях у него, как у романтического героя позапрошлого века, глаза не смеются, когда он сам смеется. Не потому ли сам художник старался в графике изучить «искусство улыбаться» или, говоря шире, искусство быть счастливым.

Любовь Жуховичер сосредоточена на других нюансах. В пяти портретах, о которых я здесь пишу, она изображает три мужских возраста – зрелость, юность и детство. И в каждом находит какие-то свои парадоксы и «уязвимости», особым образом преломленные в персонаже.

Так, в портрете искусствоведа Дмитрия Смолева (2003, тон. б, акв., гуашь) ей важно показать возникшее у молодого, но уже определившегося персонажа в какой-то момент портретирования выражение едва ли не полной выключенности из текущего момента, «глобальной» задумчивости, которая пришла в диссонирующее противоречие с его «парадным», вполне «светским», отливающим желтым на желтоватом фоне костюмом и внушительной фигурой. Вероятно, он и позировал в начале с какой-то вполне официальной улыбкой на лице, пока случайно не забылся и «поплыл» в иное измерение. И этот «переход», этот еще не до конца стершийся отблеск «официоза», проступающий сквозь совершенно иное, очень человечное выражение «отключенности», художница сумела уловить и передать.

А вот в портрете вполне зрелого куратора выставок Владимира (Володи) Назанского (2004, б., акв., гуашь) персонаж, вроде бы, совершенно открыт. Он весь перед нами, он такой и есть – с живым, подвижным лицом, небольшой, горячий, энергичный. Готовый всем помочь и провернуть тысячу дел в минуту. Но откуда эта печать усталости, затемняющая высветленное лицо, словно оно, как говорилось в 19-м веке, «протерто асфальтом»? Откуда ощущение душевной и физической хрупкости, точно жизненная ноша поднимается на пределе сил? И это ощущение возникает не случайно. Герой сжимает сложенные руки, но в этом жесте – печать изнеможения. Художница работает с черно-серой, контрастной, цветовой гаммой, где черный цвет свитера персонажа аукается с брюками, а также с темными длинными волосами и разводами на его лице, а общий сероватый фон, почти сливается с цветом легкой куртки. И все это вместе говорит о трудных зигзагах судьбы и мужественном их преодолении.

Два изображения дизайнера Григория Тубольцева – набросок, сделанный карандашом и тушью (2004, б.,к., тушь), и портрет гуашью (2004, б., гуашь) – дают разные фазы одного и того же состояния. Это состояние … Ну, да, – отчаяния. Боюсь, что и сейчас его испытывают многие юноши и молодые мужчины, не знающие, куда их вынесет судьба. В наброске изображено «острое» отчаяние, его пароксизм. Герой обхватил рукой подбородок, согнулся на стуле и уставился расширенными глазами в одну точку. От его позы и глаз нас ничто не отвлекает, на нем какая-то минимальная домашняя одежда, темные волосы не приглажены и даже кажется, что они «встали дыбом». В портрете – это уже загнанное внутрь переживание, которое сказывается на позе персонажа, опустившего голову в глубокой задумчивости. Но внешне с ним, как говорится, все в порядке. Он хорошо причесан и вполне по-дизайнерски, весьма живописно, одет в цветную рубашку и светлые брюки. И это противоборство внутреннего и внешнего создает в портрете особое эмоциональное напряжение.

А вот и мальчик. У Жуховичер дети обычно любознательны и внутренне подвижны. Но это особый мальчик, встреченный в Израиле. Он позирует в кипе. Но не потому, что он очень религиозен, просто в его школе так принято. И сидит он на стуле очень чинно, аккуратно положив на колени открытую книгу. Не потому что он ее тайком читает, как читали мы в школьном детстве захватывающие книжки из-под парты. Просто он очень «организованный» мальчик. А книжка, возможно, из школьной библиотеки. И он боится ее потерять. Но у этого очень аккуратного, в почти незаметных очках и на вид послушного рыженького подростка на красивом, светлом портрете очень живые и умные глаза. О чем он думает, – мы не узнаем. Но несомненно, что вся его «форма», – аккуратная кипа, беленькая рубашка, открытая книжка, – это некие внешние детали, отвлекающие зрителя от той сложной и полной вопросов работы мысли, которая кипит у него в голове. Но проницательный зритель ее угадает.

И вообще задача портретов художницы – показать, как я уже писала, какие-то парадоксальные, вневременные грани человеческого существа, тончайшие, глубоко упрятанные нюансы мужской, и шире – человеческой психики…