Юрий Могутин. Меж гибелью и раем

№ 2022 / 46, 01.12.2022, автор: Юрий МОГУТИН

 

«Стихи от хорошей жизни не пишут. Они – продукт глубоких потрясений, страданий, катастроф. Всего этого на мою долю выпало с избытком. Я родился в 1937 году, а в 1938-ом арестовали отца. И Белокаменная выблевала нас с матерью из своих каменных уст за 101-й километр без права проживать в крупных городах – не самое страшное, что могло статься с ЧСВН (члены семьи врага народа).

Война застала нас в Можайске. В детскую мою память врезались взрывы бомб и надсадный вой «юнкерсов», заходящих на бомбометание. После очередной такой бомбёжки от нашей халупы осталась груда кирпича в окружении воронок. Из-под этих обломков меня четырёхлетнего и вытащили, перепуганного насмерть».

Так начинает свою автобиографию поэт Юрий Николаевич Могутин, которому сегодня исполнилось 85 лет. По собственному признанию, стихи он начал писать в армии, то есть ещё в 1956 году, и это тоже, как и начало его жизни, сопровождалось трагедией:

«Осень 1956 года я встретил в предгорьях Карпат, на границе с Венгрией, в истребительном авиаполку; наш полк был прикомандирован к дивизии тяжёлых стратегических бомбардировщиков. Бомбардировщики с конвоировавшими их нашими «МИГ»ами круглосуточно взлетали с моего аэродрома и брали курс на Венгрию. Там шла настоящая война, и нам частенько приходилось выгружать из воздушных грузовиков, возвращавшихся оттуда, носилки с погибшими; некоторые из убитых были в обезображенном виде: с отрезанными ушами, выколотыми глазами, со вспоротыми животами; госпиталя Мукачева, Дрогобыча, Львова были забиты ранеными.

В считанные недели 56-го года там было убито семьсот наших солдат и офицеров. Таков был итог того прообраза нынешних цветных революций, инспирированного, как теперь выясняется, Соединёнными Штатами. ЦРУ, теперь это уже известный факт, поставляло мятежным мадьярам оружие, инструкторов и подрывную литературу. Вакханалия с висящими на столбах советскими солдатами в перемешку с повешенными сотрудниками собственных органов правопорядка была прервана лишь благодаря маршалу Победы Георгию Константиновичу Жукову. Он быстро привёл в чувства распоясавшихся путчистов. Если бы не его твёрдая рука, то Венгрия тогда отошла бы в стан наших врагов и распад СССР начался бы 35-ю годами раньше.

Я, слава Богу, непосредственного участия в облёте венгерской территории не принимал – у меня были другие функции: круглосуточная радиосвязь «земля – воздух» между командным пунктом (КП) и нашими самолётами, «висящими» над мятежной республикой; раб ежесуточных напряжённых дежурств, я был трёхсменкой прикован к радиостанции. За четыре года службы сподобился единственный раз побывать в отпуске (и то по семейным обстоятельствам) и раза три в увольнении в соседней деревне; единственный вид поощрения, которого я удостоился за четыре года – снятие предыдущего взыскания.

К слову о взысканиях. Как нетрудно догадаться, четырёхлетнее сидение за колючей проволокой плохо сочеталось с импульсивной моей натурой, и я частенько уходил в самоволку – побродить по перелескам, глотнуть сырого воздуха предгорий; несвобода тяготила мою душу, мне надо было обязательно хоть на часок-другой вырваться из-за колючей проволоки. Кончалось это, как правило, ещё большей несвободой – гауптвахтой, а порой и карцером. Именно тогда и пришли ко мне стихи, которые я стал писать, разумеется, втайне от сослуживцев, ибо сочинительство в моём положении и с моей родословной было чем-то вроде тайного порока, тщательно скрываемого; всякое моё слово, положенное на бумагу, немедленно превращалось в улику, получая истолкование злонамеренности; при этом само означаемое уже не имело собственного смысла.

Вся жизнь солдата на виду у сослуживцев, и вскоре я был изобличён: тетрадка с моими стихами предстала пред глазами старшины, и ярости его не было предела. Ибо, как он резонно полагал, солдат, занимающийся рифмоплётством, это не солдат, а пародия на него. К длинному перечню моих взысканий прибавился ещё один наряд вне очереди – мой первый, так сказать, гонорар за стихи. С тех самых пор я отношусь к своим стихам, как к делу глубоко интимному, почти подпольному, чреватому суровой расплатой. Собственно говоря, мой пример – ещё одно доказательство того, что писателем нормальный человек в нормальных условиях не становится. Писателем становятся, когда жизнь доводит до ручки. Вот тогда за ручку и хватаешься, как утопающий за соломинку…».

Итак, 1956 год, первые стихи… А между тем первый поэтический сборник у Юрия Могутина вышел (да и то в Сибири) лишь спустя четверть века (!) – в 1981 году, а первая серьёзная московская книга «Жар под пеплом» – вообще в 1985-м. Такова странная судьба этого удивительного поэта. Потом были ещё три книги стихов (не считая детских, которые с удовольствием постоянно печатали и в «Мурзилке», и отдельными изданиями), была проза… А последняя книга избранных произведений – «Я обнаружил» – вышла ещё в 2001 году. Между тем свои лучшие стихи – самые хлёсткие, жёсткие, весомые, как удар боксёра-тяжеловеса, по мнению самого поэта, он написал именно в последние лет двадцать. Такие стихи уже никого не могли оставить равнодушным. И если на рубеже XX-XXI веков его печатал практически только один Юрий Кузнецов в «Нашем современнике», то теперь целый ряд важнейших у нас литературных изданий не прошли мимо поэзии Могутина. Его публиковал Юрий Казарин в «Урале» и Владислав Артёмов в «Москве», печатали в питерских «Неве» и «Звезде», «Сибирских огнях» и «Огнях Кузбасса», уфимских «Бельских просторах» и оренбургском «Гостином дворе», воронежском «Подъёме» и ростовском «Доне», публиковали в ещё живой тогда «Литературной учёбе», и, разумеется, в «Литгазете» и «ЛитРоссии»… И это были не просто рядовые публикации, они задевали ценителей поэзии, трогали, будоражили, цепляли. Не случайно стихи Могутина, несмотря на его затворничество и отчуждение ото всех литературных «тусовок», исключительно по результатам рассмотрения журнальных подборок, оказывались в антологиях «Лучшие стихи 2011 года» и «Лучшие стихи 2013 года» (московского изд-ва «ОГИ»), а в 2012 году были отмечены Горьковской литературной премией. Из этих стихов последних двадцати лет у поэта вышла бы мощнейшая книга. Но её, к сожалению, до сих пор нет. Впрочем, многие из упомянутых подборок можно прочитать (рекомендуем!) в «Живом журнале» Юрия Могутина, который ведут его близкие…

Дело в том, что сам он уже много лет как страдает очень слабым зрением, а в последние годы и вовсе полностью ослеп после ряда неудачных операций на глазах и пережитых инсультов. Тем не менее, продолжает жить поэзией и как-то умудряется даже писать новые стихи. Сегодня мы созвонились с Юрием Николаевичем Могутиным, чтобы поздравить с юбилеем и задать несколько вопросов.

– Многие месяцы и годы вы полностью лишены возможности читать книги. А помните, что было последним из прочитанного?

– Я болен в плане чтения тем же, чем больны все поэты: читал что-то яркое из выходивших тогда новых стихов… А вообще, есть у меня авторы, которых я любил читать. Например, литературу, пограничную с журналистикой, двух наших эмигрантов Александра Гениса и Петра Вайля. Про путешествия по Канаде, филологические какие-то вещи… Причём, я читал их ради стиля, почерка, какой-то интонации, каких-то необычных штрихов. В данном случае мне совершенно безразлично было, что авторы, возможно, совершенно чужды мне духовно, мировоззренчески.

Потом мне в смысле стиля, походки нравились французские экзистенциалисты – Сартр и Камю. Особенно «Слова» Сартра. Это обязательно надо читать! Там такие вещи порой – как будто про меня. Сартр пишет, например, что никогда не оставался один на один с действительностью, а всегда наблюдал за самим собой как бы со стороны…

Вообще, я в плане чтения был не то чтобы всеядный, но – и плотоядный, и травоядный… Любил некоторых «деревенщиков» читать. Например, Валю Распутина, моего одногодка. Фёдора Абрамова. Кстати, чаще всего называют отцами «деревенщиков» Астафьева и Распутина, а на самом деле отец – Фёдор Абрамов! Очень люблю курского писателя Евгения Носова. Это чудо! Пьёшь по капле, как нектар, каждая фраза растекается по душе. Константин Воробьёв мне менее близок, он более конкретный, что ли, резкий…

– Вас самого часто признают очень жёстким и мрачным…

– Да, но я жёсткий по-другому… Я даже не жёсткий, просто мне жизнь не оставляет другого выбора, так уж у меня сложилось… Иногда я сам осознаю, что где-то несправедлив. У меня много стихов о Сталине. Возможно, я к нему не вполне справедлив, резковат. Наверное, многое в нём можно было бы понять, а не так однозначно, как я, с теневых сторон на него смотреть. Потом я всё «совок» критикую, «совков»… Ну а сам-то я кто? Совок чистой воды! И Родина у меня в стихах бывает – «бомжиха»… Но она же – мать! А мать разве можно осуждать?! Вот такой грех есть у меня… Родина – мать, а мать виновата быть не может, не должна быть виновата…

Просто такая у меня жизнь была, собачья вполне …

– И всё-таки удалось до 85 дожить…

– Я никогда не думал, что доживу. Я думал: вот дотяну до 30, а там хрен с ним! Потом до 40, до 50… А сейчас уже мне любопытно лишний год пожить, чтобы узнать, что же там дальше-то будет! Уж очень сейчас интересную динамику всё приобрело… Я, например, никогда не ожидал от Путина такого. Я ведь был во все времена в постоянной оппозиции. Никогда публично не выступал, но внутри это ощущал. И Хруща этого, хоть вроде он и русский по рождению, всегда презирал за его хамство хохлацкое. Сколько он натворил с религией и со всем остальным! И Брежнева, и так далее… И вот Путин. Сколько я о нём слышал проклятий. И никогда не думал, что он решится на такое – объявить войну всей этой своре! Он же знал (был разведчиком), понимал, чем это всё кончится – что все они на нас набросятся, как во Вторую мировую, когда вся Европа против нас была, только сейчас на новом техническом уровне. Он же знал это! И решиться на такое! Это, знаешь… Он – гений!

– Юрий Николаевич, расскажите напоследок, как вам удаётся в вашем положении и в вашем состоянии, пережив инсульты и полностью ослепнув, до сих пор сочинять стихи?

– Это фантастика! Я не думал, что вообще смогу сочинять. Но они лезут из меня! Надо сказать, что после случившегося со мной в четырёхлетнем возрасте, когда меня вытаскивали из-под обломков разбомблённого дома (тут, видимо, и контузия была, и стресс сказался), у меня всю жизнь хроническая бессонница. Я не умею спать по ночам. Днём прикорну – и слава Богу. А ночью делать-то нечего, вот стихи и лезут из меня. А сейчас у меня после трёх инсультов памяти-то нет совершенно. Родилась у меня строфа, я её держу-держу в голове час, два… Но пока мои проснутся, чтобы кто-то из них нацарапал на бумаге, записал, – я уже всё забыл. Опять начинаю мучиться, вспоминать – крутить в голове это всё, как заезженную пластинку… Очень сложно. Потом сообща расшифровываем нацарапанное на бумаге. Потом жду, когда сын проснётся, чтобы он набрал это в электронном виде. В общем, сам мучаюсь и всех мучаю. Все от меня страдают. И чем хуже я себя чувствую физически и психологически, тем больше стихи лезут. Как будто издёвка какая-то. Когда я спокоен, то стихи можно и не писать. А когда я весь всклокочен, матерюсь, близких гоняю – рождаются строчки, пылают. Вот такая у меня специфика.

 

Редакция интернет-портала «Литературная Россия» сердечно поздравляет Юрия Николаевича Могутина с 85-летием!

Предлагаем вниманию читателя новые стихи поэта, написанные в уходящем году.

---

Юрий МОГУТИН

 

МЕЖ ГИБЕЛЬЮ И РАЕМ

 

* * *

Альцгеймер, рак иль паркинсон

Вас вычленит из жизни,

Будь вы крестьянин, иль масон,

Иль пасынок Отчизны.

 

Конечна страждущая плоть,

Но дух неумираем.

И сортирует нас Господь,

Меж гибелью и раем.

 

Никто не ждёт меня в Раю

С грехов постыдной торбой.

И вот стою я на краю,

Ужасной ношей сгорблен.

 

Творец, Владыка всех владык,

Не дай сорваться в бездну.

Верни мне зренье хоть на миг,

пред тем, как я исчезну.

 

 

* * *

Синкопы капель, анонимен автор

Хрустальных нот, сбивающихся с ног.

Из вешних туч, как из отверстых амфор,

Вытаивает семицветный сноп.

 

А за Днепром справляет смерть пирушку

Под орудийный тошнотворный гуд.

Нацист берёт чужую жизнь на мушку,

И уползают гусеницы губ.

 

Двухсотые лежат на каждом метре,

Трёхсотые не досчитались ног,

И скорбь приходит матери в конверте,

Где значится: «он воевал, как мог».

 

Остались в прошлом молодость и бодрость,

Теперь я инвалид, едва живой.

О, если бы не слепота и возраст,

Я был бы с вами на передовой,

 

Грыз сухари и мёрз в грязи окопной,

В атаку шёл с молитвой на устах

И мог лишиться жизни за Тернополь –

Иль грудь в крестах, иль голова в кустах.

 

Пугаюсь почты. Рвётся там, где тонко.

Вестями с фронта дышит вся родня,

И каждая в России похоронка

Рождает мысль: уж лучше бы меня.

 

Мы, смертные, над возрастом не властны.

Скорблю о тех, кого взяла война.

Но ваши жертвы, парни, не напрасны.

На них, по сути, держится страна.

 

 

* * *

Нас атакуют байрактары,

Тела складируют без тары,

И шанса выжить «Точка – У»

Не оставляет никому.

 

Здесь правит злоба и жестокость,

Бомбят Луганск и Мелитополь.

На проводах висят кишки

Людей, разорванных в куски.

 

Нацист насилует подростка;

Крови засохшая короста

Хрустит под берцами убийц

В разрывах мин и гаубиц.

 

Войны кровавая работа –

Солдат солдату горло рвёт.

Всех беззащитнее пехота –

На смерть идут за взводом взвод.

 

Взрывной волною в землю вмяты

Славян отважные сыны.

Ну, кто когда жалел солдата –

Расходный материал войны!

 

 

* * *

Водяра иль гранатомёт –

Неважно, – лишь бы с ног сшибали.

Прицелится иной урод,

И поминай бойца как звали.

 

На нас бредут стада врагов,

Нас атакуют джевелины,

И множится число гробов

От каждой прилетевшей мины.

 

Но наши пушки не молчат,

Громя кровавые нацбаты,

Ни нацика, ни палача

Не оставляя без расплаты.

 

Весь мир оружье украм шлёт:

Зенитки, хаймерсы, снаряды.

6-ой американский флот

Придёт на помощь, если надо.

 

Наёмников из вражьих стран

Шлёт украм Запад на подмогу.

Но бесполезен их таран –

Россия под защитой Бога.