Как бы этак поделикатней…

№ 2023 / 46, 24.11.2023, автор: Илья ШУХОВ (г. Алма-Ата)

* * *

В 2003-м году в «Труде» были напечатаны размышления поэта Юрия Кублановского о современной литературе, отношении к писательскому слову, о замене творческих замыслов коммерческими «проектами». Статью я прочёл с интересом и выписал в дневник несколько абзацев. В их числе – о восприятии читателем поэзии, о том, что настоящее стихотворение сразу не постигнешь – даже самые «простые» строки нуждаются в многократном прочтении.

Не знаю, по-моему, как раз много в отечественной поэзии стихотворений и строк, какие мгновенно завораживают, берут в полон душу. «Не жалею, не зову, не плачу…» «Тихо август прилёг ко плетню». «Ты жива ещё, моя старушка…» «Окно выходит в белые деревья…» «В горнице моей светло. Это – от ночной звезды». Да мало ли?.. У каждого такие строки – свои. И перечитываешь их не столько для «постижения», сколько для наслаждения магической красотой русской поэтической речи.

Но это – прежние мои впечатления, связанные с Юрием Кублановским. А недавно увидел поэта по телевизору – с ним беседовал ведущий одного из российских каналов. Правда, разговор касался теперь не литературы, а политики. Ведущий спросил, что думает собеседник о национальной идее. И тут поэт не задержался с ответом: сказал, что, по его мнению, вернее всех сформулировал национальную идею Александр Солженицын, выразив её всего лишь двумя словами – сбережение народа. Слова эти известны: солженицынский трактат «Как нам обустроить Россию» в «перестроечные» годы многомиллионным тиражом печатала «Комсомольская правда». Сбережение народа – звучит, конечно, красиво, да только – гладко было на бумаге… Понятно, политика – не главная стихия поэта, однако хотелось бы услышать его собственное, а не заимствованное суждение.

Впрочем, я благодарен Кублановскому: неожиданно написал такой стихотворный отклик.

 

Народ не знал, как жить. Спас положение

Мудрец Исаич – сделал предложение:

Возьмите у народа сбережения

В целях его ж, народа, сбережения!

Все ахнули: какая гениальная

Исаича идея нацьональная!

Но сам Исаич избежал крушения –

В Америке оставил сбережения.

 

* * *

Стали уже привычными разговоры о засорении русской речи иноязычными словами. Но, кажется, мало кто замечает другую беду: всё больше в печати и на экране появляется нелепых, неблагозвучных словесных обрубков. Примелькалось, например, сокращение главред, то есть главный редактор, не говоря уж о привычном спецкоре. На слуху российская литературная премия Нацбест – от «национальный бестселлер». Полно также всяких кабминов, минюстов, минобров, совбезов, совфедов… И подобному словотворчеству, похоже, не видно конца. В анонсе передачи на «России-24» впервые встретился и такой уникальный неологизм – спецреп. Не каждый сразу догадается, что означает это – специальный репортёр… Прямо-таки насмешка над нашим великим и могучим. Припомнились строки давнего евтушенковского стихотворения:

 

Бьют русское слово с размаху.

Эстрада похожа на плаху, –

 

которые написаны под впечатлением поездки автора в Америку. Но там – били чужие. А у нас… И всё усиливающемуся калеченью нашего родного языка пока не видно никаких преград. Впору перефразировать те строки на новый лад:

 

Рвут русское слово на части.

И нет конца новой напасти.

 

Правда, если вспомнить, напасть не такая и новая. Давным-давно ещё Маяковский, говоря по-нынешнему, прикалывался над всяческими «умслопогасами».

 

* * *

Какие словесные перлы рождаются порой ненароком… Жена приготовила омлет. Сидим вдвоём, завтракаем. Рассеянно тыча вилкой в тарелку, я стал пересказывать одну заинтересовавшую статью из «Литературной газеты». Увлёкся так, что забыл про еду. И вдруг жена говорит: «Закрой рот и ешь!»

Она же – насчёт нашей одержимости поддерживать полный порядок в доме: «Мы с тобой погрязли в чистоте».

Специально вряд ли такое придумаешь.

 

* * *

“У меня личный счёт к Солженицыну: /Он фамилию нашу украл“, – записал я когда-то строчки забрезжившего стихотворения.

Дался же мне этот Солженицын. Рад забыть, да не получается – так и лезет в глаза.

Открываю сайт в Интернете:

«Шухов Иван Петрович. Биография.

Шухов Иван. «Ненависть».

Шухов Иван. «Горькая линия».

И – следом вдруг: «Образ Ивана Денисовича Шухова».

Опять двадцать пять! Как сказал бы отец – здрасьте, я вас не узнал! С какой стати этот «Иван Денисович» сюда затесался? А вот: тоже «Шухов», да ещё «Иван»; интернетовскому поисковику – всё едино.

Скажут, эка беда: кому надо, разберутся. Но – всё не так просто. Не случайно Солженицын письменно просил у Ивана Петровича извинения.

«Большой неожиданностью, – писал он, – было для меня (уже после выхода Ив. Денисовича) совпадение фамилии моего героя с Вашей. Простите! Но была неотвратимая потребность дать фамилию именно Шухов – и никакую другую!»

 

Подоплёку этой «неотвратимой потребности» я попытался раскрыть в статье «Бодался «Иван Денисович» с Иваном Петровичем», напечатанной в 2011 году в журнале «Нива». Приведу из неё некоторые выдержки.

 

«Кого Солженицын хотел обмануть? Есть все основания утверждать, что это вовсе не неожиданность, а заранее спланированный, коварный ход, чтобы, так сказать, дуплетом пальнуть и по автору «Тихого Дона», и по его другу и литературному собрату Ивану Петровичу Шухову. Ведь имя писателя Шухова Солженицын знал ещё со школьных лет по урокам литературы, на которых изучались шуховские романы о сибирском казачестве, да и позже, безусловно, не раз встречал, учась в Ростовском университете, а затем в ИФЛИ. Знал, что Шухов и Шолохов были дружны ещё с юности, публиковали свои первые произведения в конце двадцатых годов в журнале «Крестьянская молодёжь». Для Ивана Петровича, чьи первые романы вышли в свет одновременно с «Тихим Доном» и «Поднятой целиной», личность и творчество Шолохова были «предметом восхищения и гордости».

 

Совсем иные эмоции вызывали личность и творчество великого мастера слова у Солженицына. И шуховские полнокровные, высокохудожественные романы также не давали завистнику покоя. Вот он и задумал навредить обоим.

Первой мишенью стал автор «Тихого Дона». Пользуясь тем, что рукопись романа считалась тогда утерянной, Солженицын принял самое деятельное участие в одном бесчестном, провокационном «проекте» – выпуске книги «Стремя «Тихого Дона», автор которой, скрывшийся под псевдонимом, тщился доказать, будто роман написан не Шолоховым, а неким посредственным литератором Фёдором Крюковым.

Провокацию против Шолохова успели, к счастью, разоблачить ещё при жизни затеявшего её лжеца. А вот другой свой нечистый замысел лжец мог считать удавшимся: пресловутый зэк «Иван Денисович Шухов» пошёл гулять по страницам школьных и вузовских учебников и хрестоматий, замелькал на сайтах Интернета, как злостный сорняк, беспардонно вклиниваясь в персональное Шуховское досье. Нечего сказать, далеко целил «гений первого плевка», как снайперски точно охарактеризовал его автор книги «Неизвестный Солженицын» – Владимир Бушин. Хотя, и то сказать, плевок вышел против ветра и попал в самого «гения», у которого, как говорил Александр Твардовский, «нет ничего святого».

… А то забрезжившее стихотворение, о котором упомянул в начале, позднее я всё-таки дописал.

 

У меня личный счёт к Солженицыну:

Он фамилию нашу украл,

Прицепив её к зэку двулицему

В опусе, что тайком накропал.

И теперь этим опусом зэковским

Засоряют младые умы.

И спросить за бесчестие не с кого

В новом веке безверья, увы.

 

* * *

В мемуарной повести «День Брусиловского» мой добрый знакомый, литератор и музыковед Наум Григорьевич Шафер увлечённо пишет о своих давних встречах и беседах с известным композитором Евгением Брусиловским. Главы из повести уже не первый год, по мере написания, печатаются в «Ниве». Труд серьёзный, и будет, можно надеяться, по достоинству оценён читателями и критикой. Пока же вещь ещё не закончена, и её рецензирование – не моя задача. Просто – имя героя повести для меня не пустой звук. И об этом мне уже приходилось упоминать в «Заметках…». О том, что Брусиловский в мемуарах, опубликованных в своё время в «Просторе», вспоминал, что Шухов и Павел Кузнецов, известный переводчик акына Джамбула, собирались писать либретто к опере «Амангельды», заключали с композитором договор, но война не позволила замыслу осуществиться. Упоминал я и о таком необычайном пересечении судеб композитора и писателя: одна из улиц Петропавловска носит имя Брусиловского, и как раз на ней находится городская библиотека, названная в честь моего отца. Как в песне: «Ничто на земле не проходит бесследно…»

Ну, вот и мемуары Наума Григорьевича. Блестяще написанное повествование о личных встречах и беседах автора, тогда ещё молодого, делавшего первые шаги в композиторском искусстве, с маститым, умудрённым годами мэтром очень оживляют острые, порой запальчивые диалоги на равных – несмотря на большую разницу в возрасте – о музыке, литературе и вообще о жизни.

Не откажу себе в удовольствии привести пример одной из таких словесных баталий.

 

«Брусиловский:

– Разрешите вас предостеречь. Если станете профессиональным музыковедом, то перестанете быть композитором.

– Почему? Вот, например, академик Асафьев является нашим самым главным музыковедом и в то же время пишет отличную музыку.

– А почему вы решили, что он пишет отличную музыку?

– Да потому, что его балеты «Бахчисарайский фонтан» и «Пламя Парижа» не сходят со сцен музыкальных театров.

– Хорошо. Напойте мне хоть одну мелодию из этих балетов.

Я откашлялся, поднатужился и … ничего у меня не вышло.

– Евгений Григорьевич, – обречённо промолвил я, – сдаюсь, у меня ничего не получается.

– Во-о-от! Во-о-от! – с торжеством воскликнул Брусиловский. – А из балетов Чайковского вы бы мне пропели не только какой-нибудь вальс, но и серьёзный симфонический кусок. А с Асафьевым у вас ничего не получится, как бы вы ни тужились.

– Странно. А почему?

– Да потому, что это не композиторская, а музыковедческая музыка… она высоко профессиональна, но абсолютно безлика… Асафьев сочиняет музыку во всеоружии своей научной академичности. Формально под неё нельзя подкопаться: всё правильно, всё безупречно. А души нет. Нет искрящихся нот».

 

Этот разговор напомнил мне перекликающийся с высказанным суждением лаконичный отзыв о поэте Брюсове из давнего письма Ивана Петровича моей матери: «Я Брюсова не люблю – холодный, рассудочный поэт». Подумалось, резонно было бы по аналогии с Асафьевым сказать, что брюсовские творения – это не столько стихи, сколько образцы академически правильной, выверенной, стиховедческой поэзии. Так что можно с уверенностью предположить: прочитай отец приведённый выше диалог, согласился бы с мнением Брусиловского.

Хотя, как писал я в «Слове об отце» вскоре после кончины Ивана Петровича, в его музыкальных привязанностях, как во многом другом, было немало странного. Он, например, не признавал скрипку, совершенно не принимал балет, из опер мог слушать только одну – «Евгений Онегин». А вот родственную скрипке виолончель – любил.

Любил русские народные песни, песни сибирских казаков, в восторге был от цыганских напевов, о чём писал в своих «Пресновских страницах». И сам оставил нам подлинный шедевр – звучавшую в фильме «Вражьи тропы» по его роману «Ненависть» песню «Позарастали стёжки-дорожки».

 

* * *

Сатирик Михаил Задорнов порой до упаду смешит зрителей чтением пародийных ответов на вопросы по ЕГЭ, которые присылают ему придумывающие их остроумные ученики. Запомнился мне такой: «Бог солнца у древних римлян. Варианты: Синус. Янус. Бонус. Анус».

Сродни этому тексты, которые встречаются на справочных сайтах в Интернете. Понадобилось как-то найти информацию к слову «зуд». И вот какие пункты открылись. «Зуд в заднем проходе». «Зудина Марина. Биография». «Зуд во влагалище». Ну, и так далее: компьютеру всё едино… Не приведи господь оказаться в подобном соседстве!

 

* * *

Не то как своего рода послесловие к Году литературы, не то просто по случаю очередного приезда из-за океана Евгения Евтушенко – Центральное телевидение показало большую передачу, в которой он выступил в роли ведущего и исполнителя. Последнее слово, кажется, здесь вполне уместно: если кто помнит, именно эстрадность, актёрская манера чтения отличала нашумевших в шестидесятые годы прошлого века поэтов, собиравших на свои выступления стадионы. Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина – они были тогда на пике славы.

Не знаю, как называлась передача, – опоздал к началу и смотрел с момента, когда Евтушенко, сидя за столиком на сцене на фоне увеличенных в разы макетов составленной им антологии, читал из неё стихи военных лет – Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Бориса Слуцкого, неизвестного Иона Дегена, живущего ныне в Израиле, чьё единственное фронтовое стихотворение составитель счёл достойным включения в свой поэтический пантеон.

Время от времени показывали внушительной вместимости зал, заполненный респектабельной публикой. Узнал я доктора Рошаля, кое-кого из политиков. Зрители аплодировали мэтру в эффектном пиджаке змеиной раскраски, посверкивающему стёклами очков и огромным перстнем. Читая, он то садился, то вставал, энергично жестикулируя и рубя рукой воздух.

По законам шоу, монолог ведущего перемежался вставными номерами. На сцене появился хорошо знакомый телезрителям Михаил Задорнов. Сказал, что давно любит стихи Евтушенко, декламировал их на студенческих вечерах, учась в Московском авиационном институте, и что за публичное чтение поэмы «Казанский университет» его даже хотели исключить из партии. Но – съюморил – исключить не смогли: «Я в партии не был».

Сомневаюсь – что-то не верится. Кому бы пришло в голову наказывать за чтение поэмы, эпиграфом к которой – слова Ленина: «Задача состоит в том, чтобы учиться»? Слукавил тут Михаил Николаевич. Но Евтушенко ему действительно близок, хотя и живёт в Америке, куда самого юмориста за постоянный кураж над нею не пускают.

Задорнова сменила певица в наряде а ля рюсс и высоким, под Варю Панину, голосом спела старинный романс «В лунном сиянье снег серебрится».

И залом снова завладел мэтр. Для политеса прочёл одно за другим стихотворения ушедших друзей-соперников – Ахмадуллиной, Вознесенского, Рождественского. Затем, улыбнувшись, объявил: «А теперь – Евтушенко».

Улыбнулся не зря – предвкушая успех. Ведь где только он ни читал на протяжении лет свои написанные более полувека назад колоритные, эффектные по своей фактуре, берущие за душу «Свадьбы»!

 

О, свадьбы в дни военные!

Обманчивый уют,

слова неоткровенные

о том, что не убьют…

 

Читал, словно впервые, с жестами и мимикой, налегая на голос, как в былые, канувшие в Лету времена своей громозвучной славы.

 

Невесте горько плачется,

стоят в слезах друзья.

Мне страшно. Мне не пляшется,

но не плясать – нельзя.

 

Произнеся концовку, взмахнул рукой – как отрубил. Вот что значит профессионал! Всё давным-давно выверено, отрепетировано, а – проняло: зал так и взорвался аплодисментами. Пожалуй, самый яркий момент передачи.

Но Евтушенко не был бы самим собой, когда бы не стремился, выражаясь по-теперешнему, оставаться в тренде. И объявил следующий номер программы.

– Прочту вам стихотворение о футболе. Только, к сожалению, не о нынешнем, а давнем, послевоенном. Надеюсь, вы поймёте, почему, – добавил с намёком.

И с тем же голосовым форсажем, что и в «Свадьбах», продекламировал длиннющий стихотворный текст о футболистах пятидесятых годов, густо замешанный на политике. Вроде бы, про футбол, а тут же тебе – и проклятия Гитлеру, и страстное авторское заклинание: «Чтоб никогда не воскрес ни бывший, ни будущий Сталин!»

Вот оно что! Ловко подыграл Евгений Александрович либеральствующим хулителям советского прошлого. Да только – не забил ли сам гол в свои ворота?

Вполне вписался в современный тренд и финал – духовное песнопение в исполнении мужского хора Сретенского монастыря. Этакое умиротворение – и нашим, и вашим: «С нами Бог!» И патриотам, и либералам. «Бог спасёт нас» – написано и на американском долларе…

Противоречивые чувства оставила эта телеинкарнация подзабытого лидера нашумевших шестидесятников. И под впечатлением увиденного, сгоряча написал я стихотворный отклик.

 

В Москву явился Евтушенко,

Надеясь снова покорить.

Ему там, в Штатах, совершенно

Себя ведь некому дарить.

А здесь, на Первом на канале,

Устроил чтения сеанс.

Не надоело же в запале

Словом своим дурманить нас!

На сцене он воссел, как гуру,

Кинжальным взглядом зал сверля.

Сменялись перед ним фигуры,

Как свита возле короля.

И по-актёрски, налегая

На голос, шлягеры прочёл.

И то, что публика другая

Теперь, конечно же, учёл.

И вот, в угоду либералам,

Клеймить он Сталина взялсЯ.

Но позабыл, что в этом зале

Сидит Россия – да не вся!

Что к рифме той – «опьедестален»,

Какую он придумать смог,

Россия скажет: с нами Сталин!

Потом добавит: с нами Бог!

 

…Собирался было поставить точку, но сразу же после евтушенковской передачи попала на глаза публикация в свежем номере «Комсомольской правды» к восьмидесятилетию Николая Рубцова, которого писатель Фёдор Абрамов называл «блистательной надеждой русской поэзии». Творческий путь его начался в то время, когда «вокруг гремела эстрадная поэзия. Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Ахмадулина». Рубцов не вписывался в эту громогласную компанию, был «тихим лириком», считал себя преемником Сергея Есенина. И когда в 1967-м вышла вторая книга его стихов «Звезда полей», тихий лирик стал популярен. На беду, судьба свела гениального поэта с сочинительницей стихов Людмилой Дербиной, которая мечтала через Рубцова войти в литературу. Он отказался везти её стихи в Москву, что привело её в бешенство, и она расправилась с тридцатипятилетним поэтом.

Какой же был отклик на ту трагедию? Литературный критик Наталья Сидорина, много лет исследовавшая творчество Рубцова, замечает: «Многих тогда удивила реакция Евгения Евтушенко. Он отправил письмо в правительство с просьбой о помиловании Дербиной».

…В Вологде Николаю Рубцову поставлен памятник. А погубительница поэта живёт и здравствует. Пишет стихи и даже издаётся.

 

* * *

Каждый день так и лезет в глаза: курс доллара, курс евро… Подумалось: как смешно прозвучал бы сейчас потрясший в своё время наши советские умы, вызвавший настоящую общественную бучу стихотворный призыв Андрея Вознесенского:

Уберите Ленина с денег!

По нынешним реалиям, впору продолжить:

Уберите Ленина с денег!

Франклином замените его!

 

* * *

Не знаю, как бы этак поделикатней… Всё же касается не так давно ушедших известных, пусть и в региональном масштабе, титулованных фигур – литератора и учёного-филолога. Правда, дело не в них, – в принципе. А дело такое. Прислали мне бандероль, всю испещрённую марками. Ни много ни мало – двадцать семь штук! На них – лики тех самых деятелей с мельчайшими – хоть в микроскоп смотри – подписями. Зато чётко обозначена цена. Поразил контраст: на марках с литератором значится цифра 80, а с учёным всего-навсего 4. Арифметика тут выходит такая: лишь две марки литератора оказываются в полтора раза дороже целых двадцати пяти почтовых миниатюр с портретом доктора филологии!

Интересно, кто и по какому принципу отбирает кандидатов на почтовое увековечение и по какой шкале определяется их, так скажем, марочная стоимость?

Марок с портретом Ивана Петровича Шухова почтовое ведомство не выпускало. Но в 1986 году, к восьмидесятилетию со дня его рождения, Министерство связи СССР выпустило почтовый конверт с его портретом, выполненным по фотографии художником Н.Мишуровым. Конверт – стандартный, единого образца, с напечатанной в правом верхнем углу пятикопеечной маркой с надписью «Почта СССР» – был изготовлен на Пермской фабрике Гознака.

В 1991-м Союз распался, и гознаковские конверты вышли из обращения. Храню их как дорогую реликвию вот уже четверть века. А на подходе – очередная круглая дата со дня рождения отца. Не берусь гадать, как откликнутся на это событие профильные структуры, да и откликнутся ли вообще. А может, тоже выпустят марку, определив её формат и стоимость по своей хитроумной шкале?

Хотя всё это – преходяще. Главное – время от времени, независимо от юбилейных дат – переиздаются шуховские романы, впервые вышедшие восемьдесят лет назад. Дал бы бог, чтобы так было и впредь.

 

* * *

Перлы телевидения – только успевай записывать.

Во время Прямой линии с президентом Путиным 16 апреля 2015 года один парень откуда-то с Дальнего Востока сказал: «Молодёжь у нас активная, только не знает, какую пользу она может причинить России».

А вот – по каналу Евроньюс – хвалебный отзыв об одном из футболистов: «Он способен забить гол любой частью своего тела».

 

* * *

Подарили нам красивый никелированный чайник, сделанный в Швейцарии. На коробе из-под него – маркировка на нескольких языках: английском, русском, казахском и болгарском. На казахском слова: «5-слойное капсульное дно» выглядят так: «5-слойное капсула туп». Недолго, видно, ломали голову переводчики.

 

* * *

Сколько в жизни комичного. Бывает, и когда вовсе этого не ждёшь.

Накануне очередной годовщины со дня рождения отца пригласили меня на телестудию – участвовать в передаче с завлекательным названием: «Утренний кофе с гостем». Сказали, побеседуем об Иване Петровиче.

В назначенное время заехала за мной бойкая продюсерша, она же сопроводила меня по длинным коридорам в студию. Здесь за круглым столиком сидели двое ведущих – молодой человек и девушка. Над ними был трафарет с названием передачи, а на столике белела пара пустых кофейных чашечек в блюдцах. Меня усадили на диване напротив. Загорелось красное табло, ведущие изобразили улыбку, и запись началась.

Первый вопрос, заданный мне, оказался обманчиво простым: каким он был, Иван Петрович? Помню, буквально так же спрашивала меня в своё время журналистка из газеты перед восьмидесятилетним шуховским юбилеем.

В самом деле, каким он был? Припомнились строки стихотворения поэта Льва Щеглова, провожавшего четвёртого мая семьдесят седьмого года отца моего в последний путь:

 

Строг и тих почётный караул.

Граждане, кричите «караул»!

Умер небывалый человек,

Не бывать которому вовек.

 

Да, вот именно – небывалый человек. Стал я вспоминать разные эпизоды и несколько увлёкся – ведущие переглянулись между собой, напомнив тем самым про регламент. Мне хотелось бы поведать ещё о многом, но тут девушка сказала, не то спрашивая, не то утверждая: – А Иван Петрович ведь ещё хорошо играл на балалайке…

Она, видимо, полистала накануне какие-то мои воспоминания. Я ответил, что отец играл не только на балалайке, которую действительно любил, но, не зная нот, импровизировал на аккордеоне и пианино. Очень хотелось, коль уж затронули музыкальную тему, рассказать о песне «Позарастали стёжки-дорожки» из фильма по отцовскому роману «Ненависть». Но ведущая, кивнув мне и улыбнувшись, стала благодарить «за интересную беседу» – лимит времени был исчерпан…

Всё же коварная вещь – импровизация. И вопросы показались какими-то легковесными, и ответами своими остался недоволен: говорил о мелочах, а многое важное упустил. Да что теперь поделаешь?

Вот тебе и «кофе с гостем»: беленькие чашечки на столе так и остались порожними…

Это была запись, а саму передачу показали тремя днями позже – рано утром. Ждал я показа с внутренней тревогой: непривычно видеть себя на экране. Смотрели вместе с женой. Я с досадой заметил такой свой речевой огрех – словечко «вот», которое вставлял где надо и не надо. А жене передача понравилась – в оценках она не лукавит. У меня отлегло от сердца. И, как разрядка после нервного напряжения, вдруг сочинился экспромт:

 

Однажды из ТВ звонили – просим

Прийти на передачу «Кофе с гостем».

Явился. Сел. Напротив сели профи.

А в чашках – пусто. Профи, где же кофе?

 

* * *

Однажды Михаил Задорнов, друг и ценитель Евгения Евтушенко, не слишком патриотично предрёк, что российская сборная по футболу никогда не займёт первое место в мировом чемпионате, потому что русским привычней работать руками, а не ногами. И отец мой, помню, тоже без особого почтения относился к этой игре, говорил, мол, полудурки ветер пинают.

Хотя, если вспомнить советские времена, сборная Союза не раз побеждала сильных соперников и порою оказывалась в двух шагах от чемпионства. Может, теперь больше повезёт сборной России?

Маячил очередной чемпионат мира, и в рассуждении его власти не поскупились, наняв за огромные деньги тренера-итальянца. Задействовали даже культурный ресурс – как раз накануне события у Евтушенко вышла новая книжка, в которой он собрал все свои стихи на футбольную тему. И перед вылетом команды на чемпионат не кто иной как сам председатель Госдумы привёз книжку в аэропорт, прочёл из неё бравурный стих и торжественно вручил каждому игроку по экземпляру.

Однако, ни импортный тренер, ни книжный талисман не помогли опровергнуть скептический прогноз сатирика: команда потерпела поражение и, к полному разочарованию болельщиков, быстро вернулась в родные пенаты.

Что ж теперь – горюй, не горюй. Может, в другой раз фортуна всё же улыбнётся? А пока…

 

Не везёт РФ с футболом,

А особо – на ЧМ.

Коль не радовать нас голом,

То и ездить-то зачем?

Чтоб в спортсменах страсть кипела

И звала к победе их,

Тут не Фабио Капелло,

А – ударный нужен стих!

Евтушенко тиснул в книжке

Свои вирши про футбол.

И спортсменам их Нарышкин

В аэропорту прочёл.

Но опять осечка вышла –

Проиграли. Вот дела:

То ль неважный чтец Нарышкин,

То ли книжка подвела.