КАСАЯСЬ ТРЁХ ВЕЛИКИХ ОКЕАНОВ
Рубрика в газете: История одного стихотворения, № 2020 / 43, 18.11.2020, автор: Владимир ХОМЯКОВ (г. САСОВО, Рязанская обл.)
С поэтическим творчеством Константина Симонова я познакомился в конце мая 1971 года, когда завершал учёбу в девятом классе. Именно тогда в моих руках оказалась только что изданная тоненькая книжица «Вьетнам, зима семидесятого». Навсегда запомнились строки: «…Не пишется проза, не пишется,/ И, словно забытые сны,/ Всё рифмы какие-то слышатся/ Оттуда, из нашей войны./ Прожектор, по памяти шарящий,/ Как будто мне хочет помочь – / Рифмует «товарищ» с «пожарищем»/ Всю эту бессонную ночь…» А вскоре в «Хрестоматии по литературе» для десятого класса прочёл я самые известные симоновские стихотворения: «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…», «Жди меня, и я вернусь…», «Родина». Но тогда и представить себе не мог, что пройдёт два с половиной года, и мне доведётся побывать на встрече с выдающимся писателем.
Стоял февраль 1974-го. Константин Симонов приехал в составе творческой бригады в Рязань, где когда-то провёл свои детские годы. Одна из встреч с читателями состоялась 21 февраля в актовом зале пединститута. Её ведущий, тогдашний парторг этого учебного заведения Леонид Чекурин предоставил поочерёдно слово поэтам – рязанцу Анатолию Сенину и ростовчанину Николаю Скрёбову, а также литературоведам – Сергею Кошечкину и Игорю Гаврилову. Выступление последнего было посвящено истории создания стихотворения Константина Симонова «Родина». Оказалось, что произведение с подобным названием было опубликовано ещё в 1940 году, в сдвоенном, майском-июньском номере журнала «Литературный современник». Вот текст первого варианта этого стихотворения:
Дойдя до трёх великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Вся в чёрных обручах меридианов.
Огромная земля. Огромная вода.
Но есть ещё, есть родина другая,
Боясь так громко называть её,
От посторонних глаз оберегая,
Считаем мы за близкое своё
Клочок земли, припавший к трём берёзам,
Далёкую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
К нам это чувство, словно приказанье,
Не позовёшь – ворвётся всё равно.
В лесной глуши, на север, за Рязанью
Меня поймало первый раз оно…
Песчаные заплаты побережий,
Речных излучин синяя дуга,
Владимирский сосновый бор медвежий,
Заокские поёмные луга.
И каждый раз, сюда вернувшись снова,
Я знаю: можно голодать, страдать,
Но эту реку, этот бор сосновый
При жизни никому нельзя отдать.
Не правда ли, некоторые строки кажутся знакомыми? Получилось так, что та давняя публикация ещё раз подчеркнула жизненную и творческую связь знаменитого писателя с землёй рязанской. И связь неразрывную. Именно тогда, в феврале 1974 года, он произнёс знаковую фразу: «Для меня Рязань – очень многое в жизни». А в беседе с Игорем Гавриловым о творческой истории стихотворения «Родина» Константин Симонов подтвердил: «Да, это Солотча тех далёких, теперь уже довоенных лет». Но после вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз в судьбе всей нашей страны произошли большие перемены. Как отмечал рязанский литературовед Игорь Гаврилов, «в грозном сорок первом поэт Константин Симонов возвращается к работе над стихотворением «Родина». Сама жизнь требовала усилить патриотическое звучание мотива защиты Отечества от врага. Сапоги гитлеровских солдат топтали землю Белоруссии, Смоленщины. Фашистские танки рвались к Москве. Именно тогда и были написаны строфы, в которых создан впечатляющий образ защитника Родины, встающего на врага с последней гранатой… В переработанном, ставшем каноническим, варианте Константин Симонов возвращает читателя к ключевому образу стихотворения: трём берёзам – символу кровной связи человека с Родиной. Так из конкретных впечатлений, вынесенных поэтом из «лесной глуши, на север, за Рязанью», рождается образ, вбирающий в себя всю её: от трёх великих океанов до трёх берёз, которые «при жизни никому нельзя отдать»:
Касаясь трёх великих океанов,
Она лежит, раскинув города,
Покрыта сеткою меридианов,
Непобедима, широка, горда.
Но в час, когда последняя граната
Уже занесена в твоей руке
И в краткий миг припомнить разом надо
Всё, что у нас осталось вдалеке,
Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину – такую,
Какой её ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трём берёзам,
Далёкую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
Да, можно выжить в зной,
в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть… Но эти три берёзы
При жизни никому нельзя отдать.
Вот пример воистину требовательного отношения к себе взыскательного мастера, каким был Константин Симонов! В тот памятный вечер он рассказывал о своём литературном пути, творческих планах, прочёл известные стихотворения военных и послевоенных лет.
А когда Константин Михайлович закончил выступление и было объявлено, что вечер завершён и пора расходиться по домам, то в переполненном зале никто не шелохнулся. Мы замерли, поражённые тем, что нам довелось увидеть и услышать. Несколько минут продолжалось это молчаливое ожидание. Затем Константин Михайлович, улыбаясь, пожелал нам успешной учёбы и спокойной ночи (было уж десять часов вечера). Только тогда все стали покидать зал. Кто-то побежал за автографом…
Уже после безвременной кончины Константина Симонова и взволновавшего сердца его почитателей известия о том, что писатель завещал развеять свой прах над Буйничским полем под Могилёвом, где в июле сорок первого принял самый памятный для себя бой Великой Отечественной, мной были написаны такие строки: « Не тлеть во гробе ли, во склепе,/ не меркнуть павшею звездой./ Так пусть взлетит гранитный пепел/ над охладевшей бороздой./ Взлетит над полем бесконечным/ – под вечер или поутру/ – и здесь взойдёт огнём предвечным,/ окаменевшим на ветру».
Бесконечное поле боя Родины нашей… И возникающий вновь и вновь образ её защитника, никому при жизни не отдавшего последнюю пядь отчей земли.
С поэтическим творчеством Симонова познакомился в конце мая 1971, а стихи-то его впервые прочитал когда?
Автор пишет, что закончил девятый класс весной 1971 года, а с Симоновым встречался в 1974 году, то есть, похоже, уже закончив школу. С тех пор прошло почти полвека, но публикация автора так и не поднялась выше уровня посредственного разбора стихотворения в школьном сочинении.
Это тот автор, кто был причастен к делу “енотов”?
Судя по всему, причастен. А что за дело? И что за “еноты”? Или это – иносказание?
Один двоечник написал плохой стишок, а другой двоечник от этого стишка тащится.
Какая-такая сетка меридианов? Сетка возникает из-за пересечения. Если бы меридианов и параллелей, то, при всей убогости этого образа, логика бы не особо страдала, но сетка меридианов – это нечто. Про то, что родина лежит, раскинув города, именно: лежит – раскинув – города (пошло и неприлично сказано) и рассуждать нечего. Потому и происходит многое, что посредственные стихотворцы пишут – родина лежит, и видят в этом неиссякаемое величие. А еще там и клочок земли к березкам припал – именно так, взял и припал. И много чего еще познавательного и возвышенного, только за голову держись. Такие стихи не то что перепечатывать из книги в книгу, а краснеть за них всю жизнь надо. В страшном сне они будут являться. Какое жуткое косноязычие, какая страшная косность мысли:
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
Кому это нравится, поднимите руку. Можете выйти из класса.
Коль не по нраву, не бреши:
Возьми и лучше напиши.
Енот, да не тот.
Читает Кугель между ног:
“Он пианист и … педагог”.
А кугель-то прав.
Хреново писал Кирюша.
Зато руководил хорошо. Этого тоже не отнимешь.
В трансе я стою, в испуге ль?
Хрень собачья – “Белый Кугель”!
Что за дьявольщина, блин?
Не писал такой Куприн!
Он и писал хорошо: “Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…”
У любого литератора могут быть более или менее удачные произведения. Автор публикации и не задавался целью делать разбор стихотворения “Родина”, а просто поведал читателям еженедельника о давней встрече с известным писателем и открыл одну из страниц памятного для себя события.
Так что издевательский тон, проявившийся в некоторых “комментариях” на статью, совершенно недопустим. На всякого рода глумление и ёрничество в нашем арсенале найдутся и соответствующие ответы.
Цирюльнику. Жду ответов из вашего арсенала, раз уж вы пообещали их.
Объективно Кугель прав. Разбор стихотворения К.С. он сделал профессионально. Но прав и Цирюльник: у каждого поэта могут быть стихи удачные и неудачные. “Ты помнишь, Алеша…” и “Я убит подо Ржевом…” – это хорошие вещи, они останутся. А вот сетка меридианов – увы и ах…
Уточнение: подо Ржевом был убит совсем другой автор, куда как покрупнее К. Симонова. Впрочем, и Алеша, к которому обращены стихи, написал одно стихотворение, каковое будет жить, когда и фамилию автора забудут. Уже, в общем, забыли. Симонов таких стихов не написал. И небезынтересно бы сравнить “Землянку” и “Жди меня”. Станет все и сразу ясно.
Я не считаю стихотворение «Родина» неудачным. Оно достаточно точно отражает чувства многих советских людей в то тяжёлое для страны время. Знаю это по их рассказам, что называется, из первых уст. «Родина» — настоящие стихи! А придраться можно хоть к фонарному столбу.
Кугелю. Понятно, что подо Ржевом убили героя Твардовского, а не Симонова. Просто стихотворение это было приведено как пример хороших военных стихов, вроде “Нас не надо жалеть…” и прочее.
Цирюльнику. Однако же, сетка меридианов, как совершенно справедливо отметил Кугель, это перл! Никакие благие намерения подобный “производственный косяк” не извиняют.
Отнеситесь к “сетке” как к образу. Ведь не придираемся мы особо к “решётке дождя”, “мерцает дождь, как сети рыбака”, хотя прекрасно понимаем, что это природное явление идёт вертикально, но никак не горизонтально. Да и что пенять давно ушедшему автору, честно сказавшему о своём времени. Давайте лучше обратим взоры на современных сочинителей.
Значит, я не понял. Непонимание еще связано с тем, что я Симонова за поэта не считаю, как не считаю и за прозаика, и рядом с Твардовским не решился бы поставить, даже если бы угрожали молотком. Гудзенко – классика, открытие темы. По масштабу много меньше Твардовского, но один из первых, и оригинален, кроме прочего. Советское барокко, что со стихами Твардовского опять-таки несопоставимо, но по иной причине. А Симонов весь косой, что ни строка, то мимо. И не только это стихотворение плохо, плохо в целом и частностях. Выражаю исключительно и лишь собственное мнение. Два стихотворения Гудзенко значительнее поэтического наследия Симонова. Гудзенко начинал, а Симонов банальности раздувал, тщательно стараясь вписаться в текущий момент. И тебе о Суворове, когда нужна была патриотическая тема, и о Беломорканале, когда тема перековки еще звучала, и о противостоянии двух систем – такую гадость только в конце сороковых и начале пятидесятых сочиняли, а он сразу после войны умудрился, когда американцев и англичанин союзниками народ воспринимал, сколь ни крути, но он-то знал, куда ветер дует и откуда. Над ним вообще тяготела доля журналиста, очень плохого – почитайте его статьи, где слово к слову не вяжется. Он и в стихах журналист, и в прозе журналист, и в журналистике плохой журналист. Человек без таланта и серьезной культуры. И без внятной судьбы. На войне тоже ведь не воевал, а журналиствовал. Ведь молодой мужик был, двадцати шести лет всего. Нет, не фронт отправиться, он сразу в газету. А как форму шикарно носил, фуражку, погоны полковничьи. На какую он амбразуру ложился, что звания и ордена стяжал? Как там по тексту? Там, где мы бывали, нам танков не давали… А еще – на пикапе драном и с одним наганом первыми врывались в города. Это он верно ответил. Много их, а наган на всех один, именной. А пикап зачем продрали? Что значит – всей кодлой набились, пешком такие авторы не ходят.
Вот, посмотрел.
Приказом Военного совета 4-го Украинского фронта за № 132/н от 30.05.1945 года корреспондент газеты «Красная Звезда» подполковник Симонов был награждён орденом Отечественной войны 1-й степени за написание серии очерков о бойцах частей 4-го Украинского фронта и 1-го Чехословацкого корпуса, нахождение во время боев на НП командиров 101-го и 126-го стрелкового корпуса и нахождение в частях 1-го Чехословацкого корпуса в период наступательных боев.
Прелестно. Следуя этой логике, участников наступательных боев должны были бы Героями Советского Союза сделать, если только за описание боевых действий орден Отечественной войны выдали. Ан, нет отчего-то.
Л.Озеровой. Согласитесь, “Мерцал закат как блеск клинка” (взято в качестве примера) – образ хотя и не совсем точный (мерцать как блеск – масло масляное), но внутреннего отторжения не вызывает. Но если написать что-нибудь вроде “Мерцал закат как блеск сетей” – Вы первая скажете:”Какой пассаж!” ) Именно это имелось в виду, когда сетка меридианов подверглась критике с двух сторон. Умозрительность образа – вот то, что мешает воспринимать его как поэтическую находку.
Моё мнение о К.М. Симонове иное, чем у критикующих этого писателя. И насчёт фронта тоже скажу: не отправился, а отправили. Военнослужащий не выбирает, где и кем служить. И не нам из 21 века судить-рядить участников Великой Отечественной и препарировать фронтовую поэзию. Неправильно это.
По поводу пресловутой “сетки” могу добавить, что здесь ничего особо умозрительного нет: меридианы с севера на юг пересекают поля, реки, горные хребты, автомобильные и железнодорожные дороги. Вот она и сетка образуется. Если кто-то не согласен, пожалуйста. Плохо другое: нельзя в издевательском, оскорбительном тоне комментировать ту или иную публикацию. Очень хорошо, что эта дискуссия завершается просто высказыванием своих мнений.
Никому не возбраняется обратить взоры хоть на современных сочинителей, хоть внутрь себя (см. такого автора – Радищев А.Н. называется). Но что-то списывать за давностью лет – это покрывать растрату. Кроме того, надо бы вкус-то развивать бы. До чего ж надо темным быть, чтобы не понимать – сеть рыбака мерцает не от влаги, а от рыбы, в нее попавшей, чешуя блестит. Это и сравнивается в неловком параллелизме дождь = сеть. Пойдите, чего-нибудь почитайте перед сном. А потом спать.
“Мерцал закат, как блеск клинка” – ужасно. Здесь все неправда. В стихотворении (песне) каждое слово должно быть особенно точным. Там же есть слова: “Он падал вниз, но был спасен”. Как будто можно падать вверх. Такие “перлы” недопустимы. Об них спотыкаешься, и это отвлекает от содержания.
Для 24. О том и речь, что слова должны быть точными, образы – ёмкими, а эпитеты – оригинальными. При этом совершенно не важно, кто схалтурил – Симонов, Высоцкий или “наше всё”. Художественный вкус нынешних пиитов и без того оторви и брось, а ежели ещё им и потачку давать… Этак мы далеко зайдём, того и гляди, разучимся даже на пальцах разговаривать )
Военнослужащий не выбирает, выбирает человек. Были те, кому по здоровью служить нельзя, но добивались и добились отправки на фронт. А этот с лицом шире плеч, с заправской выправкой, щеголь в погонах, тихо согласился – в газете, так в газете. И вот стал сочинять такие, с позволения сказать, патриотические стихи. И бравировать выправкой и лихостью – не воинской, журналистской. За дружеским столом и т.д. От ветров и водки хрипли наши глотки. Солдатам мертвецкую водку давали, свою порцию и за того, кто не вернулся. Стыдно такие стихи сочинять, еще стыднее обнародовать. И совсем зазорно – перепечатывать в книгах не раз, песенку по свету пустить.
А судить их – почему бы нет? У меня дед фронтовик был, умер вскоре после шестидесяти, танкист был, ранен. Фронтовик, а не участник войны, как Симонов, старшина танковой роты, а не идеологический шпион, как тот же Симонов, которому поставили задание правдами и неправдами в СССР заманить И. Бунина. Икру и водку самолетом из самой Москвы в Париж гнали. Классик ел и похваливал, хороша большевистская колбаска. Но отказался, уж лучше тут, без колбаски, на чужбине. И ведь В. Серову к этому грязному делу тоже привлек, обаяла старика. Не вышло, к счастью, а то бы и на ее совести камень бы висел. С таким камнем – прямо в омут. Может, и пила с того, как знать.
И в дополнение. Какой такой меридиан идет с севера на юг, ежели это географическая единица, умозрительная абстракция для условного деления земного шара? Поясни, знаток всех наук.
Кое-кто, увы, и вверх падает. А известную строчку В.С. Высоцкого я отчего-то всегда пел: “Мерцал закат, как сталь клинка”. Рыбацкая же сеть мерцает от речной или озёрной влаги, и от рыбной чешуи, если, конечно, улов удался. Тут кто как видит.
Цирюльник, иди побрейся. Чтобы блестеть от влаги, сеть должна ее впитать, чего быть не может, сгниет иначе. И будет неподъемной. Если сеть пустая, она темнеет. И все. Освежиться одеколончиком после бриться не забудь.
Для “Тот, кто”. Приведенные вами конкретные примеры стихотворных строк и ваши рассуждения никак не показали ни емкости образов, ни точности слов. Об оригинальности ваших эпитетов не скажу из-за отсутствия таковых. “Наше все” никогда не халтурил, а уж ставить его в неразумно скомпонованный вами ряд – очередное невежество. Он никогда не сможет сочетаться ни с Симоновым, ни с Высоцким, у которых кишка тонка.
Там, где мы бывали,
Нам танков не давали –
Танки не умели мы водить.
С лейкой и блокнотом
Истекали потом,
А потом любили водку пить.
Глаз не опускайте,
Чаще наливайте.
Рано нам, ребята, на погост.
Мы сквозь трупный запах
Едем на пикапах –
И себя снимаем во весь рост.
Там, где шла пехота,
Постоять охота –
На ее обугленном пути.
Здесь, на пепелище,
Ты снимай, дружище!
Мы хотим в историю войти!
Рыча, собак несётся свора!
Адью, мне больше не до спора.
Ну.
Пора бежать во все лопатки,
А то укусят – взятки гладки.
А чем не славная дискуссия
С тематикой “Укус и я”?
Ох, пора б угомониться!
Только случай здесь иной:
Кугель рвётся, Кугель мчится,
Брызжет едкою слюной!
Вас всех побреет не по-детски
Цирюльник, но почто – советский?
Так от Севильи до Гренады
Блажат: такого нам не надо.
Пусть не Толстой, не Бомарше я,
Грусть не держу в своей душе я.
Переживём и эту драму.
Спасибо, Кугель, за “рекламу”.
Так и шахтер – угля рубает глыбы,
В зарплату получая пол-спасибо.
В печурке тесной дремлет уголёк.
Аривидерчи, Кугель-Кугелёк!
Экие у тебя, милый, парикмахерские стишки. Девушкам, наверное, нравится. Да и вьюношам. С одеколонцем.
Взять язык да завязать,
Коли нечего сказать.
Ах ты, Кугель-краснобай,
Говорю тебе: “Гудбай!”
Не пора ли в санаторий?
По-английски загуторил.
Съездить мог бы в дали эти,
Да вот только весть горька:
“Тятя, тятя, наши сети
Притащили Кугелька!”