ЛЕТОПИСЕЦ МГНОВЕНИЙ
Рубрика в газете: Забыть Хлестакова и спасти мир, № 2019 / 1, 11.01.2019, автор: Валентин КУРБАТОВ (Псков)
Всегда перед хорошей книгой испытываешь смятенное чувство растерянности – никак одному в себе волнения не удержать: беги, лови за полы товарищей и читай им вслух. И непременно сам читай, потому что в этот смятенный час ты сам немного автор, дитя Божьего слова в счастливый час творения.
Как там у Александра Сергеича – «отверзлись вещие зеницы». И у тебя, у тебя «отверзлись», и сразу мир оказался молод и ярок: ни одного «прочерка», ни одной пустой минуты, ни одного случайного мгновения – всё Божье, всё только-только рождено – человек, птица, синий дымок над крышей, холодок ветра. У Бога нет «сора», и ахматовские «лопухи, и лебеда, и желтый одуванчик у забора» для «отверзтых зениц» – небо и свет.
Я вон неуверенным христианским сердцем порой с досадой думал: неужели Бог закончил творение, и нам остаётся только обустраиваться в готовом до запятой мире? А вот нет! «Веленью Божию о, Муза, будь послушна», и как услышишь это веление в себе, так ты опять в начале мира, опять оружие Божье, рука и перо, и это Он сам через тебя переписывает и споласкивает привычный мир, и всякое мгновение потрясает новизной и единственностью: как я не видел этого прежде? Вот и бежишь к друзьям с ликующей душой вестником света, словно и ты причастен. Да и причастен, потому что и в тебе, благодаря поэту, приоткрылось Божье зрение.
Габриэль Гарсиа Маркес, поражённый смертельной болезнью, в минуту последнего отчаянья воскликнул: если бы Бог дал мне ещё один день жизни, я смотрел и смотрел бы на мир, потому что «каждую минуту, когда мы закрываем глаза, мы теряем шестьдесят секунд света». Поэты не закрывают глаза за нас, чтобы мы видели, что каждая минута жизни – чудо. И что и сама жизнь нетерпеливо ждёт, когда мы поднимем на неё глаза с любовью, чтобы подарить себя нашему сердцу.
Игорь Шкляревский открыл эту тайну любви рано, и жизнь бросилась ему навстречу, словно и сама стосковалась по тому, чтобы быть названной.
И бедным авторам предисловий к его книгам оставалось только метаться, выискивая лучшее из самоопределений поэта, описавшего эту сокровищницу благодарно открывшейся жизни: «собиратель света», «детдомовец неба», «реставратор утренней свежести», а то и просто на выбор:
Заместитель директора синего неба!
Министр облаков и дождей!
Главный бухгалтер ворон
…чрезвычайный посол – от стрекоз,
от жуков и гонимых берёз,
летописец последних язей…
Для меня, может быть, дороже всего вот это последнее – летописец: с пушкинских пименовых времён что-то долгое, обстоятельно беспристрастное, свидетельское… А только тут тот парадокс – что Шкляревский летописец не долгой истории, а летописец мгновений, промельков бытия, когда и назвать-то не успеешь, а его уже и нет: летописец росы, бабочки, стрекозы, майского жука и облака. И не образного, обобщительного жука и облака, а вот этого единственного – поднял глаза, и только след в слове. Хотя сам по себе художественный образ так послушен ему, что и Набоков задумался бы – не отравить ли из зависти? Ну, вот хоть это: «и спицами, расплёскивая зной, /вдали велосипед струится». Или это: «и лебеди молча летят, / прозрачное небо листая». А то и вовсе: «стальная рулетка гадюки». Всегда, с первой книги, с первого послушного слова он предпочтёт своё единичное, Божье, где всё впервые и всё один раз – эти грибы, каждый со своим лицом, эти тучи и счастье оставить дом и путешествовать, чтобы наглядеться на
Птичью над скучной ольхой,
Или Случью бродить над обрывом,
Или Исчлочью, Ипутью, Друтью,
Витью, Убиртью, Утью, –
насладиться этим соловьиным щёлком воды, которая заворожила в детстве и не отпускает всю жизнь.
Нет, не буду больше о реках, стрекозах, грибах, обо всей этой волшбе, потому что книжка-то уже живёт. И разве в одной Белоруссии – при всемогуществе-то интернета. Только найти, открыть скорее и ослепнуть от любви и солнца.
Скажу отдельно только о переведённом им «Слове о полку», которое, кажется, тоже оттого так счастливо и далось поэту, что он и в нём увидел родную Беларусь, её птиц и зверей и через них родную полную жизнь, так что «Слово» растворилось в воздухе живого дня: «Я «Слово» прочёл, и окна приднепровских сёл/ пылают красными щитами». А в самом «Слове» память об этих приднепровских сёлах отзовётся прямой болью от давних княжеских раздоров. И когда в комментариях он воскресит портрет автора «Слова» («худой смуглый, любит поэзию воды»), «человек с ястребом или соколом на плече, но крыло птицы закрывает его лицо», то вы, дочитав описание, поднимите это крыло и взгляните на фотографию автора книги – и увидите, что братья сокол и ястреб, разделённые веками, летят и летят.
И как поэт волен и яростно силён в «Песне о зубре» (только бы непременно «Песнь», а не «песня» – так поднебесно высок слог!). И в «Зубре», как в «Слове» – как он легко и естественно преодолевает время, которое матерински обнимает читателя вечностью: «Солнце моё не садится, Небо моё не чернеет». Стоит в книге светлый немеркнущий день – «долго тянется день в этой жизни мгновенной». И полнит каждую строку и страницу дивный воздух свободы, воли в забытом ныне просторном смысле. Отчего и эссе его «вневременны» словом, как счастьем, растворяя XIX век в XXI-ом, чтобы вернуть нам бескорыстное детство вечного слова.
И всё вертится в памяти по прочтении книги пастернаковская строка «…полёта вольное упорство, / и образ мира, в слове явленный, / и творчество и чудотворство». Не зря, наверно, вертится. У поэтов одно небесное отечество, и в его милой вечности они не знают границ времён, обнимая друг друга словом и смыслом, навсегда утверждая в утешение нам высокую правду, что «нематериальная душа в мире самая материальная».
Почему и не хочется обстоятельного «разбора» книги. Такой разбор» обычно уничтожает ощущение изумления и присутствие при тайне творении длящегося бытия большой поэзии, которая всё неподвластна суетному веку, как он ни тщится распространить свой рыночный прилавок на каждое движение ума
и сердца.
Слово сотворило мир. Оно его и спасёт.
Я так понимаю, что “сушеные грибы” в названии сборника – стихи, а ожерелье – сам сборник. Если думать образно
…
А я так понимаю, что берутся самые крепкие, ядреные грибы лучших пород – белые, например, – и начинают их высушивать, сублимировать, пока не превратятся они в звонкие и вонючие такие штучки, осыпающиеся от любого прикосновения. Зимой эти самые штучки в суп кладут для запаха и крепости. А вот летом и осенью на них и внимания не обращают, потому что свежие грибы есть. Может, и не белые, но не сушеные. Странный образ выбрал поэт.
И.Шкляревский божественный поэт. Изумительной тонкости статья В.Курбатова.
Такие заявления о божественности и тонкости разумно предварять словами “я считаю, что” или “по моему мнению”, или “с моей точки зрения”…
Насчет тонкости статьи я согласен – на просвет видно. Что и к чему. Насчет божественности – сомнительно.
Но вот ничего эта Зоя Межирова про Маркеса не сказала. Похвалила бы, что ли, старика, не устала бы. А покойнику приятно.
Да бросьте, Марк, и так понятно, что всякий человек выражает своё мнение.
Другое дело, как раз, когда выражаешь не своё, вот тут обязательно уточнение, иначе тебя поймут не правильно.
Игорь Иванович Шкляревский — гений русской поэзии нашего времени… Вы читали его «Золотую блесну»? Он — божественен во всем, даже в прозе…
Роману Яковлевичу. Читали… Вести с водоемов… ИМХО. Впечатлило не больше, чем Сергей Тимофеевич Аксаков об уженье рыбы и о другом. Что касается “гений русской поэзии нашего времени” , то это определится лет через двести. Не спешите с ярлыками.