Лёд и пламень
Большой разговор с прозаиком Романом Сенчиным и драматургом Ярославой Пулинович
Рубрика в газете: Игра слов, № 2021 / 4, 05.02.2021, автор: Роман СЕНЧИН, Ярослава ПУЛИНОВИЧ
«Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень…» Невольно вспоминаются пушкинские строки, когда беседуешь с настоящей творческой парой. С одной стороны – яркая создательница пьес и киносценариев Ярослава Пулинович, с другой – задумчиво-серьёзный Роман Сенчин. Что между ними общего? То, что они искренне любят русское слово, мастерски его используя в поисках ответов на вопросы, заданные жизнью. И порой получают совсем разные ответы. Выбор между Севером и Югом и совместная киноповесть, продюсерское кино и цензура в литературе, гибель «толстых» журналов и бродяжничество Антона Павловича Чехова – в беседе Романа Сенчина и Ярославы Пулинович с Александром Рязанцевым.
– Роман, на заре своего творчества вы писали пьесы, которые затем переделывали в повести и рассказы. Также у вас есть несколько произведений, написанных в виде диалогов, но их не так много. Это означает, что драматургия вам интересна, но не предпочтительна?
Р.С. Я родился в семье артистов. Сестра у меня была актрисой, я сам работал в театре вахтёром в двадцать с небольшим лет. Немного подрабатывал монтировщиком, немного актёром – то есть, мне сложно представить своё детство и молодость без театра.
В то время я пробовал писать пьесы. Они очень хорошо развивают способность вести диалог на бумаге, и я долго упражнялся, работая в этом жанре. Впоследствии использовал все написанные мной пьесы, переписав их в виде рассказов. В одном из них, «Дне рождения», авторских ремарок – одна или две на двенадцать страниц текста. Отмечу, что я никогда не стремился к тому, чтобы мои пьесы были поставлены на сцене, за исключением инсценировки романа Кнута Гамсуна «Голод», которую я написал в 1995 году. Я её даже привозил в Москву и пытался показать театрам, но из-за нестабильной обстановки в стране проект, к сожалению, не состоялся. Инсценировка этого романа, на мой взгляд, была очень созвучна духу того времени. Голод…
– Почему стали писать повести и рассказы, а не пьесы?
Р.С. Если заниматься чем-то всерьёз, то только одним. Теперь даже если я захочу написать пьесу, то не сделаю этого: меня не поймут, так как моя жена – известный драматург.
– Хотите, чтобы по вашим книгам поставили спектакль или сняли кино?
Р.С. Сложно сказать. Ну, поставят плохой спектакль или фильм плохой снимут – мне это боком выйдет.
– А если хорошо сделают? Или так не будет?
Р.С. Знаете, я фаталист: будет – будет, не будет – не будет.
– Ярослава, а как дела с вашим творчеством?
Я.П. Совсем недавно состоялись две кинопремьеры: по моей пьесе «Земля Эльзы» вышел фильм с Вениамином Смеховым и Ириной Печерниковой в главных ролях, который в прошлом году показали на Московском кинофестивале. К сожалению, Ирина не дожила до дня премьеры. На мой взгляд, получился хороший и очень красивый фильм. Кроме того, в 2020 году режиссёр Вадим Дубровицкий выпустил «Залинию», экранизацию одной из моих ранних пьес. Фильм был снят восемь лет назад, но из-за сложностей с постпродакшном его пришлось временно заморозить. Потому я очень рада, что в прошлом году дело удалось довести до конца, в результате чего получилось замечательное кино. Что касается театра, то тут всё сложнее: из-за пандемии мало кто сейчас планирует новые постановки, но, тем не менее, ряд театров продолжает показывать спектакли по моим пьесам – например, в Казахстане скоро будут две премьеры, в Мирнинском театре работают над свежей постановкой… Слава богу, всё хорошо, но из-за пандемии многое стало гораздо сложнее.
– Интересно получилось с «Землёй Эльзы»: в более-менее спокойное время фильм не получалось закончить, зато во время пандемии, посреди хаоса, когда возможностей никаких не было, дело удалось довести до конца.
Я.П. Да, нам дали деньги ещё до пандемии, и мы смогли закончить постпродакшн до середины марта. Фильм был снят, оставалось только его «причесать».
– Свою пьесу «Тот самый день» вы писали в Америке. Где лучше пишется – там, где мы есть, или там, где нас нет?
Я.П. Мне кажется, что лучше пишется там, где у тебя больше свободного времени. Часто бывает, что тебе хочется написать что-то своё, от души, но из-за вороха сиюминутных дел и забот времени и сил на творчество не остаётся. В этом смысле писательская резиденция в Айове мне дала уникальный шанс: мне не нужно было ничего делать, меня кормили, возили по Америке, показывали разные города, оплатили стипендию, предоставили студию с видом на реку… Я могла делать всё, что хочу. Были, конечно, обязательные встречи, но их было не так много. Основное время я посвятила пьесе, которую давно мечтала написать. И написала.
– Получается, вы были связаны с Университетом Айовы?
Я.П. Да, одним из лучших университетов в мире. В своё время там бывал Орхан Памук…
– Мне как-то удалось с ним пообщаться.
Я.П. Да? А я инсценировку писала по одной из его книг – «Меня зовут Красный» – для татарского театра имени Галиасгара Камала. Там произошла одна забавная история. Когда я написала инсценировку, режиссёр спросил: «Всё хорошо, но почему ты пропустила некоторые сцены?» Я стала разбираться и с удивлением обнаружила, что читала роман в усечённом варианте. Тогда мне многое стало понятным, в том числе сюжетные несостыковки, с которыми я сталкивалась во время чтения. Гомосексуальная тема была совсем убрана. То есть, я долго мучилась и пыталась понять, почему концы с концами не сходятся, а ларчик-то просто открывался. Так что важно проверять, насколько полон перевод романа, над которым ты работаешь.
– Многие творческие пары часто пишут книги вместе. У вас есть совместные произведения?
Я.П. Недавно у нас родилась совместная киноповесть, и она скоро выйдет в журнале «Юность». Не скажу, что мы её писали вместе; получилось так, что я написала киносценарий, и он мне не понравился. Рому же моя рукопись очень впечатлила, особенно её идея. Он предложил мне её переписать, а я честно призналась, что не хочу этого делать. Тогда Рома переписал её сам, и получилась киноповесть.
– О чём она? Как называется?
Р.С. «Невозможность». Там все живы, но так получается, что живые могут позавидовать мёртвым. У героев есть семьи, они работают, но обстоятельства складываются так, что все долго мучаются, и нет никакого выхода. А когда он вроде бы находится, то оказывается, что это не выход, а тупик. Герои остаются у совершенно разбитого корыта. Концовка получилась страшнее, чем в «Елтышевых».
Я.П. Мы написали киноповесть про больного ребёнка, который может существовать достаточно долго, но при этом жизнь его родителей на двадцать с лишним лет превращена в ад.
– Надеюсь, что мы сможем не только прочесть вашу киноповесть, но и увидеть её на экране. Что можете сказать про культурный уровень современного кино и литературы в России? Он падает в пропасть или набирает мощь?
Я.П. У нас очень мало независимых кинокомпаний, большинству неоткуда брать деньги. И фильмов снимается очень мало, большинство из которых – продюсерские. Продюсеры очень боятся потерять вложенные деньги, и им кажется, что они знают, чего хочет зритель. Почему по Второму каналу крутят низкопробные, слабые мелодрамы? Потому что руководству кажется, что женщины хотят смотреть такое кино. На самом же деле никто не знает, чего хотят зрители, потому что их много, и все они разные. Но продюсеры не хотят экспериментировать и придумывать что-то новое, боясь провала, потому работают по усреднённым схемам. Условно: «А давайте как в Голливуде!» Но по-нашему.
– Но ведь можно снять хороший фильм?
Я.П. Конечно. Хорошее кино – это когда вся съёмочная группа горит какой-то идеей. Потому, например, в Голливуде чаще всего продюсерами выступают режиссёр и сценарист, которые придумывают проект и ищут под него деньги. У нас такое невозможно; в России сценарист – это персонал, который защищает интересы продюсера, обслуживает его идеи. Потому культура и страдает. Мало денег, много страха. К тому же, существует определённый уровень цензуры, из-за которого некоторые темы просто запрещается поднимать. У нас предпочитают снимать что-то простое, весёлое, позитивное.
– Да, фильмы вроде «Аритмии» редко выходят.
Я.П. Да, в том-то и дело. Режиссёр, и сценарист, и продюсеры, и актёры – все должны гореть идеей фильма. Талантливые люди никуда не денутся. Пока всё небезнадёжно: у нас есть Звягинцев, Хлебников, Юрий Быков и десятки талантливых режиссёров, которым, к сожалению, не всегда удаётся достать деньги для производства искренних фильмов.
Тем не менее, на мой взгляд, в том объёме, в каком снимается российское кино, у нас всё очень даже неплохо. Просто наше кино не надо сравнивать с американским, так как мы снимаем гораздо меньше фильмов, чем они, и, соответственно, выдающихся работ у нас тоже гораздо меньше, чем у западных коллег.
– Можно ли как-то улучшить сложившуюся ситуацию на российском кинорынке?
Я.П. Кино – это дело дорогое и затратное, в него нужно вкладываться. Мы должны на государственном уровне добиться послаблений для бизнесменов-продюсеров, помочь им обрести независимость. Тогда не только государство будет решать, какие фильмы надо снимать, и бизнесмены больше будут вкладываться не в только в те фильмы, которые гарантированно окупаются (комедии, фантастика, спортивные драмы), но и смогут поддержать другие жанры, любопытные эксперименты.
– Роман, в мире книг и периодики всё то же самое? Эти индустрии будут развиваться или умирать?
Р.С. У нас нет государственных издательств. В своё время пытались создать что-то подобное, но ничего не получилось. Так что сейчас все издательства – частные, и они выпускают всё, что хотят. Конечно, есть Уголовный кодекс, который их ограничивает, но серьёзные преграды перед ними не стоят. Например, если в книжке мат и порнография, то её упаковывают в целлофан и печатают предупреждение на обложке.
Я ни разу не сталкивался с цензурой, даже когда публиковал повесть «Чего вы хотите?» о протестах 2011–2012 годов. В издательстве никаких предложений по сокращению текста ко мне не поступило; правда, в журнале «Дружба народов», где эта повесть также выходила, мы немного её подкорректировали. Но это не цензура, а редактура, связанная с принятой в каждом издании этикой.
– Какая сейчас ситуация с «толстыми» журналами?
Р.С. Не секрет, что они загибаются. Я довольно часто говорю: какой дурак будет подписываться на журнал, когда все его материалы находятся в открытом доступе в Интернете? Вот «Новый мир» стал постепенно открывать свои электронные файлы, надеясь, что будут раскупать бумажную версию. На мой взгляд, это здраво, и я бы пошёл дальше, сделав все материалы доступными только на платной основе. Мы научились покупать электронные книги, так почему бы теперь не покупать электронные журналы? Раньше этого не умели, боялись мошенников, но теперь всё отлажено. Потому я думаю, что в наше время журналы могут зарабатывать деньги, предоставляя материалы в электронном виде. Да и спрос на бумажные экземпляры может стать выше.
– Им бы пригодилась государственная помощь?
Р.С. Сложно сказать. В царское время отсутствием господдержки козыряли «Отечественные записки», «Москвитянин», «Современник». Они были независимы от власти, которая им не могла ничего сделать, разве что закрыть. Так что независимость превыше всего! (улыбается)
– Что лучше делать молодым начинающим авторам: стучаться в издательства или набирать портфолио из публикаций в газетах, толстых журналах и сборниках?
Р.С. Да, есть разные возможности. Кто-то приносит рукопись в издательство, и она вдруг превращается в бестселлер. Я шёл другим путём: много публиковался в журналах, в «Литературной России». Потом мне предложили издать книгу, потом ещё и ещё, и дело пошло. Но я почти все свои вещи печатаю сначала в журналах.
– Не возникают ли из-за этого сложности с книжными издательствами?
Р.С. Нет, я всегда предупреждаю издателей, что публикуюсь в журналах, и мне отвечают, что нет проблем, так как пока что те, кто читает книги и те, кто читает журналы – это две разные аудитории.
– Вы много лет проработали в «Литературной России». Был ли полученный Вами опыт как-то художественно проанализирован?
Р.С. Конечно, у меня в некоторых произведениях есть герои-газетчики, многие командировки дали повод для написания ряда повестей и рассказов. Особенно отмечу повесть «Регион деятельности», когда мы с главным редактором Вячеславом Вячеславовичем Огрызко ездили в город Югорск на Севере.
– Вам ближе Север или Юг?
Я.П. Юг. Я ребёнок крайнего Севера, всё моё детство прошло в Салехарде и Ханты-Мансийске. Когда ты идёшь гулять, а на улице минус 52 градуса и вовсю дует ветер, то чувствуешь себя жутко. Я один раз даже чуть не замёрзла, по-настоящему: я заснула. Слава Богу, меня спасли. Потому холод не люблю, как и сильную жару. Но могу сказать, что иногда испытываю ностальгию по Северу, по его пейзажам. Особенно по тундре с её карликовыми деревьями и невероятным северным сиянием. Это удивительная красота, даже хочется вернуться и всё это увидеть вновь… Но потом я вспоминаю этот жуткий мороз, когда у тебя индевеют ресницы и дыхание покрывает лицо корочкой льда, и понимаю, что на Север можно посмотреть по каналу Discovery. Так что я выбираю Юг (улыбается).
Р.С. Нет, я за то, чтобы зимой было в меру холодно, а летом – жарко, даже испепеляюще – это ничего. Вот влажная жара ужасна. У нас в Туве, когда ещё не было Саянского водохранилища, климат был очень сухой. В минус 45 занятия в школах отменялись, мы брали клюшки и шли играть в хоккей. А когда климат влажный, как в Севастополе, то зимой чувствуешь жуткий холод даже при плюсовой температуре. Я служил в Карелии, где при температуре минус 20 нельзя ни жить, ни нести службу: всё покрывается инеем, дышать невозможно, так как из-за стопроцентной влажности в воздухе висят льдинки, напоминающие кусочки стекла.
Я.П. С другой стороны, северный менталитет мне гораздо ближе, чем южный. Допустим, если у нас человек едет на машине и видит, что кто-то попал в беду, то он обязан остановиться, в любой ситуации. Если у тебя сломалась машина, то проезжающие мимо остановятся, выйдут, предложат помощь. Ведь это тайга, где ты можешь замёрзнуть или где тебя могут съесть волки.
Р.С. Мотор заглох, и через два часа ты уже труп.
Я.П. Да, было много таких случаев. Потому люди Севера, чаще всего очень суровые и молчаливые, всегда готовы прийти на выручку. Их характер меня искренне поражает и потрясает. Но там холодно, поэтому я за Юг (улыбается).
Р.С. Ещё на Севере тяжело из-за полярных ночей и полярных дней. Я-то южный ребёнок, хоть Тува и приравнена к районам Крайнего Севера, но южнее Москвы. А вот на настоящем Севере если зимой выматывает отсутствие солнца, то летом – его присутствие.
Я.П. Да, в Салехарде есть «полярные дни», белые ночи, как их называют в Питере, но которые ещё ярче. Солнце начинает ходить по кругу, из-за чего многие мучаются бессонницей.
– Надеюсь, в Екатеринбурге как раз получилось найти баланс между Севером и Югом?
Р.С. Да. На мой взгляд, это город, который находится на нужной широте (улыбается).
– Раз так, давайте вспомним фразу, которую Вы произнесли в 2017 году: «Время, когда писатели стремились в Москву, прошло». Вы не поменяли своё мнение после нескольких лет жизни в Екатеринбурге?
Р.С. Не сказал бы. Когда я поступал в Литинститут в 1996 году, не было ни развитого Интернета, ни премии «Дебют», ни форумов молодых писателей. Был только Литературный институт имени Горького, куда можно было прибиться. Журналов тоже было не так много. У нас в Сибири каким-то чудом был создан журнал «День и ночь» Виктором Астафьевым и Романом Солнцевым. Казалось, что кроме Москвы некуда было податься, так как там сконцентрировалась вся литературная жизнь России. Теперь я вижу, что литераторы, в том числе и молодые, пишут и публикуются в своих родных краях. Я даже больше скажу: чем дальше ты живёшь от Москвы, тем в более выигрышном положении находишься. Ты пишешь о родных местах, будучи во глубине России… Многие издательства охотнее издадут такую прозу, чем мегаполисные романы, бывшие популярными ещё лет десять-пятнадцать назад. Упростилось и общение с редактором: если раньше ты мог обсуждать с ним дела по телефону, что стоило огромных денег, или по почте, что отнимало очень много времени, то в наши дни можно работать по гугл-документам либо общаться через Skype или Zoom. Но добавлю, что, на мой взгляд, каждому литератору нужно год-два пожить в Москве. Для этого в своё время были открыты Высшие литературные курсы, на которых кондовые провинциалы вроде Виктора Астафьева или Евгения Носова могли получить серьёзный писательский опыт. Они в довольно зрелом возрасте пожили в Москве, что, уверен, дало им очень многое для укрепления своей почвенности. Человек, который не пожил в Москве, свою родную почву не будет воспринимать так, как надо. Нужно пощупать московский асфальт.
Но не увлекаться, как, например, это сделал Владимир Крупин. Он давно живёт в Москве, и я честно не могу понять, что он тут делает. Я бы на его месте давно вернулся в родные края и писал бы рассказы о малой родине. Но Крупин живёт в трёх сотнях метров от Кремля, вроде к журналу «Москва» уже не имеет отношения, и время от времени заявляет, что кроме Святого Писания ничего читать не обязательно…
– Сложно было покинуть Москву?
Р.С. Не сказал бы. Я давно собирался уехать из Москвы с тогдашней женой или без неё, хотел вернуться в Сибирь. Уже назначил срок, когда уеду из столицы, но тут произошла череда событий, в результате которых я оказался на границе Сибири, с Ярославой… Произошло чудо. Самое настоящее. Екатеринбург – это очень хороший город для жизни и для творчества, он даёт мне много сюжетов. В сборнике «Петля» почти половина рассказов написана под впечатлением от жизни в Екатеринбурге.
– Вы себя можете причислить к екатеринбургской прозе?
Р.С. Нет, конечно. Нужна какая-то особая нота в мелодии твоего текста, которую не всегда найдёшь, даже если ты десятилетиями прожил в Екатеринбурге или Петербурге. Питерскую ноту я немного поймал, как мне кажется, когда я там жил; обстановка была очень нестабильной, всё было обострено. Но это мне так кажется, а другие могут не согласиться с тем, что в моих книгах «Нубук» и «Петербургские повести» звучит питерская нота.
Я.П. Для меня уральская проза – это «Петровы в гриппе и вокруг него» Сальникова, произведения Анны Матвеевой, первые романы Ольги Славниковой, «Ёбург» Алексея Иванова, хотя это документалистика, Борис Рыжий, Владислав Крапивин…
– Екатеринбург тесно связан и с именами классиков. Вспомним не только Бажова и Мамин-Сибиряка, но и Чехова, Кропоткина…
Я.П. Чехов был не в сильном восторге от нашего города…
Р.С. Нормально он относился, очень лирично о Екатеринбурге написал, что «… здешние люди внушают приезжему нечто вроде ужаса… Родятся они на местных чугунолитейных заводах, и при рождении их присутствует не акушер, а механик». И оказывается, что у Чехова куча родни была в Екатеринбурге. Вот Томск он не жаловал… Это объяснимо, так как Чехов ехал весной и летом до Енисея во время распутицы и дождей, добрался до Красноярска, пересёк реку – и началась ранняя осень. Она его очаровала. Оказывается, он даже провёл несколько дней в каком-то сарае в нынешней Листвянке на Байкале, ожидая пароход на другую сторону. Так что он в Сибири, можно сказать, побродяжничал.
– Роман, у вас есть книга «Тёплый год ледникового периода», которая завершается такими словами: «Люди боятся перемен, многие, хоть и ворчат, но довольны. В этом вся трагедия. Режим разбрасывает подачки, выполняет основные социальные обязанности, имитирует борьбу с коррупцией и казнокрадством, содержит и стимулирует системную оппозицию (вон как старательно Сергей Миронов прикидывался оппозиционером, а как теперь Сердюков терпит оскорбления, выполняя приказ стать козлом отпущения в рамках проекта борьбы с коррупцией). И, вибрируя подобным образом, режим может существовать очень долго. Пока не случится неожиданная осечка, одна из тех осечек, что вызывают революции, или пока не иссякнет Россия. Третьего варианта я лично не вижу». То, что сейчас происходит в стране – та самая осечка?
Р.С. Я не вижу какой-то революционной ситуации. Наш режим очень силён, пользуется поддержкой большинства населения. Русский народ любит брюзжать, но на деле он поддерживает нынешнюю власть.
Вот эта книжка, «Тёплый год ледникового периода», была написана за год. Она состоит из статей, посвящённых протестам 2011–2012 годов. В то время мне казалось, что режим вот-вот падёт; народ активно протестовал, чувствовалась усталость от системы. Власть обнулилась в 2014 году после истории с Крымом и Донбассом. Сейчас во многом ковид способствует укреплению власти, она научилась идеологически работать с народом: достаточно посмотреть телевизор часик-другой, и ты начинаешь понимать, что у тебя в голове что-то меняется. Я часто слушаю радио «Эхо Москвы», но иногда включаю другие радиостанции, смотрю федеральные каналы – это нужно для того, чтобы понимать, как власть ведёт с нами диалог. Знаете анекдот про геолога в экспедиции? «Голову день-два не помоешь, она чешется. Через неделю она очень сильно чешется. А через две недели уже совсем не чешется».
– Герман Садулаев недавно написал для «ЛР» статью «Наше будущее – старость», где отметил, что мы отстаём в книгоиздании от Германии с Францией и Китаем, стремительно скатываясь в восемнадцатый век, когда читала только образованная элита, а «население книг не читало, ибо грамоты не знало». Это так?
Я.П. Да, так и есть. Почему СССР был самой читающей страной в мире? У советского человека альтернатив не так много было, не то, что сейчас – ты можешь играть в компьютерные игры, слушать аудиокниги, смотреть сериалы, во многом заменившие людям чтение. У литературы появилось преогромное количество конкурентов – в том числе и социальные сети. Я больше скажу: по мнению некоторых учёных, люди сейчас читают в десятки раз больше, чем в прошлые эпохи. Мы окружены информацией, потому всё время читаем. Но что? Чаще всего – посты в социальных сетях, информационную шелуху. Есть люди, которые слушают подкасты или смотрят каналы на YouTube, и их очень много; я тоже смотрю YouTube и хорошо понимаю, что, выбирая между книжкой или свежим выпуском интересного мне канала, выберу второе.
Да, качество информации, которую мы потребляем, становится хуже, и это не остановишь. Но чтение, как театр и кино, не исчезнут. Театр существует тысячелетиями – и ничего, развивается.
– Может, стоит в школах ввести предмет для школьников «Как пользоваться Интернетом»? Чтобы научить их правильно находить информацию, исходя из поставленных целей.
Я.П. А смысл? Дети с раннего возраста приучены к Интернету, и они всегда будут искать и смотреть то, что им нравится. Если учительница будет им объяснять, что нельзя смотреть порнографию, ведь так делают только плохие мальчики… Как вы думаете, высока ли вероятность, что большинство ребят после этого не полезут на порносайты? Так что да, люди всегда будут использовать Интернет, так как благодаря нему можно найти любую интересную информацию. Всемирная сеть кроет в себе как много ловушек, так и массу возможностей.
– Что важнее в художественном произведении: форма или сюжет?
Я.П. Мне кажется, важнее всего та искра, что есть в человеке. Я знаю талантливейших формалистов, у которых сюжет отходит на второй план, но они так мастерски работают с формой, что ты этого и не замечаешь. Например, белорусский драматург Паша Пряжко, у которого одновременно и странные, и глубокомысленные сюжеты, которые читаются с огромным интересом благодаря удивительной форме. А бывают прирождённые сюжетники, и если у них «сюжетность» получается круто и лихо, то им не стоит экспериментировать с формой. Для меня главное в любом художественном произведении – талантливо оно или нет. И потому нет разницы, что в нём доминирует – форма или сюжет.
Р.С. Для меня стал этот вопрос чуть ли не ребром, он очень сложный и практически неразрешимый. Любой сюжет можно пересказать двумя-тремя словами; получится маленький рассказ. «Анну Каренину» ведь можно ужать до нескольких страниц. Потому, конечно, важнее форма – мы читаем прозу скорее не из-за сюжета, а для того, чтобы насладиться своеобразным языком Достоевского, косноязычием Льва Николаевича Толстого или поэтикой Гончарова. Но бывает, что человек с видимым усилием (как писал Белинский, «видимое усилие – это то же самое, что и бессилие») вымучивает роман, излишне усложнённый различными стилистическими оборотами. Когда форма буквально бьёт в глаза – это перебор, потому концентрироваться только на форме бессмысленно. В литературе важен баланс формы и сюжета. Как говорится, главное, чтобы всё было органично (улыбается).
Беседовал Александр РЯЗАНЦЕВ
Именно. “Толстые” журналы может спасти только Интернет. Кстати, забавная ситуация: он же их и погубил.
А на письма принято отвечать, Роман Валерьевич.
Очень мне нравится творчество Романа Валерьевича Сенчина. “Зона затопления” написана на – как бы это правильнее сказать – на одном уровне с “Прощанием с Матёрой”. Хотелось бы попросить Романа Валерьевича не отвлекаться от основной его деятельности – писателя, и пожелать ему скорейшего написания и выпуска новых повестей и романов.
Ещё вот какое соображение: русский человек литературоцентричен, и историю своей страны он знает больше по литературным произведением. В этом плане книги Сенчина – как срез общества и времени. Есть и другие замечательные книги, рассказывающие о нашей новейшей истории, такие как “Кумач надорванный”, 3 книги “Слой -, 2, 3” Тюменского писателя В. Строгальщикова и другие.
Да, как же это так: “… насладиться косноязычием Льва Николаевича Толстого…” Я, конечно, не литературовед, просто большой любитель художественной литературы, но вот косноязычия у великого писателя Л.Н. Толстого не заметил.
С интересом прочёл интервью, только одно утверждение Романа Сенчина немного смутило – о том, что “наш режим… пользуется поддержкой большинства населения”. Сам я живу в Петербурге, общаюсь с интеллигенцией – с историками, учёными, преподавателями различных вузов – и могу утверждать, что среди них поддержка власти близка к нулю. Это люди разных взглядов, среди них есть коммунисты, есть почвенники, есть либералы, но всё-таки. Мыслящему человеку присуще недовольство собой и окружающей действительностью, а если он всем доволен, включая и власть, значит, он просто не способен мыслить и анализировать, не читает книг. Отбивать ладоши, умильно всматриваясь со стеклянными глазами в лик Благодетеля, очень легко, и ума на это много не требуется. Но едва ли это можно назвать осознанной гражданской позицией.
“Я служил в Карелии, где при температуре минус 20 нельзя ни жить, ни нести службу…”
Ну, уж это ты, паря, загибаешь. Службу нести можно при любой температуре.
И нужно!
А то ведь ослабнет сильный режим…
Сенчин, как всегда, сгущает краски в сторону ужаса: “Мотор заглох, и через два часа ты уже труп”. И это о тайге, где древесины для костра непочатый край…
Киевлянину (на коммент номер 6): От Романа Сенчина ожидать бодрой интонации так же странно, как от ведущего траурной церемонии в крематории. Есть «профессиональные плакальщики»…
Когда о мужчине и женщине говорят “они сошлись”, ссылки на какие-либо цитаты из классиков уже неуместны. Смысл только один. Надо ли было вот так вот?