МЕЛКАЯ БЕСОВЩИНА
Рубрика в газете: Год театра, № 2019 / 9, 08.03.2019, автор: Иван КОРОТКОВ
Премьера в театре Романа Виктюка. Фёдор Сологуб. «Мелкий бес».
Реж.-постановщик Роман Виктюк.
Кто знаком с этим, пожалуй, самым известным да и самым главным произведением Фёдора Сологуба, тот знает, какой мрачный и фантасмагоричный, отталкивающий мир создал писатель. В романе, в общем-то, не хочется никому сопереживать – главный герой, да и весь городок, все его жители, за редким исключением, поражены какими-то мелкими пороками, живут мелкой жизнью. И только любовь противопоставлена всему этому. И хотя это и не пьеса, произведение изобилует яркими диалогами, едкими и, порой, очень современными. При этом такой мир оставляет огромное пространство свободы для режиссёра. «Мелкий бес» прямо-таки просится на сцену, и каждый раз интересно – кто его выпустит и что будет с ним делать.
Роман Виктюк делает это, к примеру, уже в третий раз. Первые два спектакля были поставлены на сценах Русского театра Эстонии в 1983 году, и театра «Современник» в 1987 году (где пьеса имела колоссальный успех). И вот сейчас – уже в веке XXI, заслуженный режиссёр обратился к «Мелкому бесу» опять. Что ж, по-моему самое время.
28 февраля состоялся предпремьерный показ, где побывал и я. Место у меня было на балконе – таким образом сцена оказывалась где-то внизу, и это давало какое-то особое впечатление полёта. Я оказался в зрительном зале до начала спектакля и мне ничего не оставалось делать, как изучать декорации – или, лучше сказать, – декорацию – сооружение, напоминающее одновременно занавес из линолеума или бумаги, разрезанной на полоски, свисающие с потолка, одновременно – греческий храм, потому что полоски эти как бы символизировали колонны, а в верхней части были начертаны буквы греческого алфавита, одновременно – море и небо – разрисован этот линолеум был в сине-голубых тонах. То ли небо в облаках, то ли волны с бурунами. В попытках решить для себя загадку этой декорации мне пришла на ум строчка метареалиста Алексея Парщикова: «А что такое море? – это свалка велосипедных рулей…» Откуда же я знал, что в этот момент точно угадал дух и настроение будущей постановки…
И вот – спектакль начинается. Из-за этих кусков полотна выбираются артисты – и поначалу одна пластика и музыка. И сразу же ощущение полёта заменилось чувством клетки. Вот тебя посадили – и смотри. Чувство это усилилось, когда артисты произнесли первые реплики. Вот – Передонов (заслуженный артист РФ Дмитрий Бозин) – главный герой, безумный, признаётся зрителям, что его донимает Лихо. Поселилось в нём и мучает. И слова он не произносит, а извергает, ломая их на куски-слога. Так продолжалось и на протяжении всего сценического действия – все герои произносили свои слова либо с шипением, либо с рычанием, с рокотанием, либо выкриком, либо ещё как – и это символизировало больное сознание Передонова, паранойю, бред. Но был, мне кажется, в этом и ещё один смысл – сознательное максимальное отдаление от литературного источника.
Действие в спектакле – второстепенно. Главный герой – даже не Передонов, а его подсознание, больное и поражённое. Поэтому остальные действующие лица – как бы проекции; поэтому гиперреальность – со всей техникой игры, пластикой безумия (великолепно исполненной артистами), кричащими и не вписывающимися в шаблоны декорациями – создаёт атмосферу тотального психоза. Но всё это происходит как бы «под обоями» (ещё один символ центральной декорации, самый прямой, эти обои Передонов ненавидел в своей квартире). То есть действие упрятано во внутренний мир Передонова, где властвует зло.
И здесь, конечно, ставка на постмодерн с целью показать фантасмагорию зла лишает спектакль того «величия замысла», которое есть у Сологуба. Которое говорит нам о том, что самые мелкие пороки и «страстишки» в конце концов пожирают человека целиком и заставляют его совершить большое, явное злодеяние. Передонов, напомню, в конце романа пытается сначала сжечь всех участников пошлого маскарада, а затем, когда по счастливой случайности всем удаётся спастись, в глупой ссоре убивает человека. Этой идеи, этого движения от «мелкого беса» к дьявольской сути и полной потере человеческого облика в спектакле Романа Виктюка – нет. Попытка (и весьма удачная) изобразить на сцене параноидальное сознание – есть. А предупреждения зрителю, диагноза обществу, если хотите, – нет. Потому что форма превалирует над содержанием, что часто и бывает, когда художник заигрывается с новыми средствами выражения и отдаётся им целиком. Такой соблазн велик всегда, а в наше время – тем более. И потому у Виктюка – зло уже сразу всеобъемлюще, оно буквально лезет из всех щелей, Передонов может убить кого-либо уже в начале – и от того вряд ли что изменится. Перенос фокуса авторского видения сверху, из состояния полёта, внутрь самого безумия – в центр сознания Передонова – проецирует идею сологубовского «мелкого беса» в плоскость некой «мелкой бесовщины», происходящей на сцене.
И здесь, надо сказать, наиболее удачна сцена маскарада, которая, видимо, более всего и отвечала замыслу режиссёра. Женщина с огромной накладной резиновой грудью, маски ужаса, хохот, возня. Торжествующая пошлость и кич. А вот линия любви гимназиста и девицы, противопоставленная в романе мелким страстям остальных героев, в спектакле смотрится более бледной, и даже – ненужной. Общая эстетика не позволяет противопоставить белое – чёрному, светлое – тёмному.
Забавно, что одним из главных атрибутов спектакля стали велосипеды (и я вновь вспомнил Парщикова). Такое искусство ради искусства. Метафорика ради метафорики. Озадачить и шокировать зрителя получилось – но катарсиса не происходит, сверхзадача искусства не решена.
Добавить комментарий