На берегу Цветного бульвара
Рубрика в газете: Газета в моей судьбе, № 2025 / 34, 28.08.2025, автор: Геннадий КАЛАШНИКОВ
Каюсь, не сдал, как это положено, когда увольняешься, утаил служебное удостоверение сотрудника еженедельника «Литературная Россия». Вот оно передо мной – солидное, тёмно-вишнёвое, с полустёршейся печатью, с подписями главного редактора Юрия Тарасовича Грибова и ответственного секретаря Наума Борисовича Лейкина. И моя фотография более чем тридцатилетней давности…
Первое, что приходит в голову, когда смотришь на эти «корочки» – советское изделие с помпезной позолоченной надписью – таких теперь не делают. Есть какие-то в нём неуловимые приметы того времени, то, что невозможно подделать. Как невозможно воссоздать тот особый колорит здания на Цветном бульваре с коричневыми от многолетнего никотина темноватыми коридорами, помнящими папиросы Горького, трубки Эренбурга, Симонова, сигары Чаковского, с кабинетами-чуланами, с торопливо снующими сотрудниками и авторами, озабоченными поисками нужного человека. Здание напоминало гигантский корабль перед отплытием. Когда печатался тираж газеты, это сходство усиливалось. В цокольном этаже здания начинала работать ротационная машина, похожая на какое-то мощное древнее животное, и стены сотрясались мелкой, упорной дрожью. На человека, попавшего сюда впервые, а я тогда таковым и был, всё это производило сильное и сложное впечатление. Здание это стоит на прежнем месте, теперь там какие-то офисы, и, несмотря на косметический ремонт, оно как-то съёжилось, стало безликим. Но когда я порой прохожу мимо него, то давнее впечатление оживает.
Когда я начал работать в «Литературной России», а это был август 1976 года, в еженедельнике шла, как сказали бы сегодня, ротация кадров. В газету приходили новые – и, как правило, – молодые люди. Среди старожилов здания на Цветном бульваре, которое мы делили с «Литературной газетой», ещё витали рассказы о прежнем главном редакторе «Литературной России» Константине Ивановиче Поздняеве, о совсем недавно работавшем здесь и прославившемся за границей писателе Саше Соколове, о скандальном уходе из газеты Марка Дейча… Пересказывались какие-то журналистские истории и курьёзные байки, но время уже немного повернулось, пошло быстрее, совсем недавнее прошлое становилось историей.
Помню, как несколько первых дней я сидел в одном кабинете с критиком Дорой Дычко, только что покинувшей пост заведующего отделом критики и сдававшей дела Ирине Александровне Богатко. Признаюсь, я не очень хорошо знал критические работы Дычко, не знаю их и сейчас. Но уже и тогда отчётливо чувствовалось, что это человек из другой эпохи. Не хочу сказать ничего дурного, возможно, она была совсем неплохим критиком, но её время прошло. Думаю, что Ю.Т. Грибов, человек номенклатурный, тёртый, может быть, и жалел об уходе «старой гвардии», с которой ему было удобнее, сподручней работать, но хорошо понимал, что состав редакции надо обновлять. И в результате коллектив оказался состоящим почти сплошь из талантливых и общительных молодых сотрудников. В этом мы, пожалуй, даже обогнали величественную «старшую сестру» – «Литературную газету». Недаром на каком-то из «совещаний в ЦК» (теперь, наверно, надо пояснять, что это такое) наш главный хвастался куратору Потёмкину, что средний возраст сотрудников его еженедельника чуть ли не 30 лет, что у него в редакции практически одна молодёжь.
И это действительно было так.
В отделе прозы, которым руководила Галина Васильевна Дробот, писательница, фронтовичка, добрейший и отзывчивый человек, работали молодые редакторы Юрий Стефанович и Игорь Кувшинов. Чуть позже из отдела критики в отдел прозы перешёл и я. Стефанович был основательным, вдумчивым редактором, хорошо разбиравшимся в мудрёной литературной «кухне». А рецепты этой кухни надо было знать, чтобы не навлекать на себя неприятности и жалобы. Писатели, как я убедился позже, люди ранимые и обидчивые. Юра и сам писал очень талантливую прозу. Он прошёл, как принято было говорить, хорошую жизненную школу, закончил биологический факультет, профессионально знал природу, побывал во многих экспедициях. К сожалению, он рано умер и успел создать не очень много: прекрасную повесть «Снега», ряд крепких, «штучных» рассказов. В его лице современная литература потеряла замечательного мастера.
Игорь Кувшинов тогда прогремел своими повестями «Гороскоп на январь» и «С нами не соскучишься», опубликованными в журнале «Юность». В отличие от степенного, солидного Стефановича он был экспрессивным, взрывным, хорошо чувствовал новые веяния в литературе, пытался – увы, чаще всего безуспешно – напечатать в еженедельнике рассказы своих сверстников. Он закончил Литинститут, где учился в семинаре Г.Я. Бакланова. Кипел, негодовал, когда эти рассказы «рубили», и снова начинал их пробивать. А «пробивать» было очень трудно.
Тогда требовались светлые, оптимистичные рассказы с положительным героем, активно включённым в трудовые будни. Но многие авторы писали совсем другое. И тогда за дело брался редактор. Порой очередной рассказ преображался – нашими редакторскими усилиями – до неузнаваемости, все минусы становились плюсами, присобачивался «хороший, жизнеутверждающий» финал, и плод этого совместного писательско-редакторского творчества наконец-то подвергался тиснению. Были, по счастью, авторы, которые боролись за своё детище до последнего, шли на минимальную правку, а если уступки не помогали – забирали свои рассказы. Но это известные писатели, люди с «именами»… Провинциальный же автор, а их у нас было большинство, радовался и такой «подстриженной» публикации.
Коли есть спрос, то предложение, как известно, последует. И действительно, имелся в нашем «активе» целый ряд авторов, без осечек попадавших в «десятку», писавших то, что надо. Помню, в рассказе одного из них молодой оленевод поехал на «Буране» искать затерявшееся в тундре стадо оленей, попал в пургу, несколько дней пролежал в снегу, но в итоге всё-таки нашёл стадо, да ещё попутно наткнулся на нефтяное месторождение и с триумфом вернулся в родной оленеводческий совхоз. Проявил, так сказать, лучшие качества советского человека.
И эти установки не менялись годами. Позднее, когда я уже работал в «Литературной газете», заведующий отделом публикаций – весёлый, добродушный Георгий Гулиа говаривал поэтам, чьи стихи «не проходили»: «Напишите мне одно стихотворение о солнечной Тюмени, о её тружениках – сразу пойдёт в печать». Так что и тогда нефть была в цене, так же как и казенный патриотизм.
Да, подобное «жизнеутверждающее» шло «на ура», а вот опубликовать отрывок из «Ювенильного моря» Андрея Платонова нам так и не удалось, хотя он был уже завёрстан в полосу, были готовы и иллюстрации. С трудом проскочил «Морфий» Михаила Булгакова.
Когда в номер ставили такие вот спорные материалы, то на заседании редколлегии разгорались бурные дебаты. Галина Васильевна Дробот, заведующая отделом искусства Ася Пистунова, заместитель ответственного секретаря, собранный и деловитый Александр Егорунин, как правило, высказывались за публикацию. Осторожный заместитель главного редактора Михаил Макарович Колосов колебался. Писатель-фронтовик, он чувствовал, что печатать надо, что это настоящая литература, но в то же время хорошо знал, как бдительно следят за газетой чиновники из ЦК и номенклатурные секретари Союза писателей и явно побаивался этого недреманного ока. Позже, во времена перестройки, он отбросит эту робость, выскажет своё мнение, будет отстаивать его до конца. Но это будет позже… Чаще всего против подобных публикаций выступал второй заместитель главного – Алексей Филиппович Киреев. Полковник в отставке, он обладал ограниченным, но «ядреным» запасом суждений, основным из которых было: «Не пущать!». Помню, как он вычитывал одну из статей правоверного критика-марксиста Ю. Суровцева, вычёркивая оттуда целые абзацы и приговаривая: «Править, править этих болванов надо!». Признаться, оба они – и Суровцев, и Киреев – в тот момент симпатии у меня не вызывали. Это были их игры, которых мы сторонились. Правда, Володя Бондаренко, пришедший в газету чуть позже меня, сумел подобрать ключи к категоричному и прямолинейному Кирееву и успешно «пробивал» с его помощью трудные материалы.
Впрочем, энергии Володи трудно было противостоять. Он вечно отыскивал какие-то редкие архивные материалы, находил таланты в провинции, много общался с писателями. Мы делили с ним один узенький кабинет, сидели затылком друг к другу, но устремления в те времена у нас были общими.
Несколькими годами позже мы резко «размежевались», внешне сохраняя если не дружеские, то человеческие отношения. А тогда к нам в комнату, как вспоминает и сам Володя, на наши споры и разговоры собиралась вся молодёжь редакции. Порой всё это затягивалось допоздна. Конечно, мы и выпивали, порой даже очень крепко. Не обходилось и без ссор и даже потасовок. Но всё это, к счастью, быстро забывалось, и наш молодёжный «Гайд-парк» продолжал свои бесконечные дискуссии. Они становились тем жарче, чем чаще мы бегали через «два барьера», то есть напрямик, через ограждения Цветного в магазин напротив, где продавали водку. Рабочие из типографии тоже отлично знали этот маршрут, и зимой на снегу поперёк бульвара отчетливо виднелась тёмная «типографская» дорожка.
Обсуждались литературные новинки, и не только вышедшие в отечественных журналах и издательствах – мы были в курсе и «самиздата», и «тамиздата». Крамольные имена и названия так и мелькали. В нашей комнатке мы обходились без цензуры. Особую пикантность ситуации придавало то, что по соседству, в этом же коридоре, сидел главлитовский цензор со своей печатью, дававшей право на публикацию.
Сейчас это трудно понять, но тогда подобные вольности могли кончиться весьма трагично. Людей увольняли с волчьим билетом и за меньшие провинности. Да что там говорить… Ту же Галину Васильевну Дробот, заслуженного человека, открывшего литературе не одно талантливое имя, фронтовичку, члена партбюро, уволили в двадцать четыре часа, даже фамилию выломали из колодки, где печатался список членов редколлегии, только за то, что в её квартире обнаружили несколько номеров журнала «Континент». Не знаю, может, времена тогда и были «вегетарианские», но всё же ещё и удушливые до отвращения. Одни так называемые «открытые» партийные собрания чего стоят.
Словом, мы обсуждали то, что никоим образом не могло попасть на страницы нашего еженедельника. Ни под каким соусом.
Чаще всего блистал завзятый спорщик, талантливый журналист, редакционный донжуан Женя Сергеев. Он писал яркие, глубокие статьи о живописи, о театре, о кинопремьерах, об особенностях русской деревенской архитектуры. В этом не было никакой разбросанности, поверхностного взгляда дилетанта – настоящая профессиональная работа. Жаль только, что «Литературная Россия» не имела такой широкой аудитории, как та же «Литгазета», иначе судьба Жени сложилась бы иначе.
Впрочем, сейчас, по прошествии лет, можно уверенно сказать, что все участники наших буйных собраний, как говорится, «реализовались».
Продолжает выпускать сборники стихов Александр Бобров, тогдашний заведующий отделом поэзии, объездивший в те годы всю Россию. А кроме стихов – интересные исследования о заповедных местах России. Совсем недавно он издал замечательную книгу о русском фольклоре, о частушках.
Начинавший в еженедельнике курьером, Алексей Ерохин со временем стал сотрудником отдела искусства, а позже занялся кинокритикой и создал свой совершенно своеобразный авторский стиль. К сожалению, он трагически погиб. Помню, как на его похоронах коллеги по цеху, действующие и поныне известные кинокритики говорили об уникальности Лёшиного таланта, его нервном, оголённом чувстве правды в кино, в искусстве вообще.
Вполне успешно занимался журналистикой Александр Егорунин, Саша, бессменный посредник между начальством и нашим «Гайд-парком», первым принимавший удары руководства, косо погладывавшего на «вольнодумцев». Он умел улаживать любые конфликты, примирять яростных противников, находить выход из весьма затруднительных ситуаций. Думаю, что многие из нас избежали серьёзных неприятностей благодаря Сашиному дипломатическому таланту. Ужасно жалко, что Саша, казавшийся мне просто бессмертным, настолько четко он организовал свою жизнь, скончался.
Я уже говорил о даровитом Игоре Кувшинове, позже подавшемся в педагогику, но, всё же думаю, не оставившем писательства. Нервный, наблюдательный, реактивный – он не может уйти от самого себя. Надеюсь, мы ещё почитаем новые тексты Игоря.
Вадим Дементьев, Александр Ячменёв работали в отделе братских литератур у Ильгиза Каримова. Вадим тогда активно занимался критикой, литературоведением. Саша Ячменёв – шутник и острослов – позже работал в «Крокодиле», а потом в юмористических программах на телевидении.
Во флигеле дома на Цветном бульваре находился отдел очерка. Там работал Сергей Баймухаметов – прозаик, очеркист, путешественник и непременный участник всех наших дискуссий и авантюр. Сейчас Сергей серьёзно занимается вопросами отечественной истории, выпустил ряд солидных исследований.
Чуть позже в наши ряды влился яркий и талантливый Георгий Елин, мой старый товарищ по студии Б.А. Слуцкого.
Вот такая бурная, энергичная, молодая жизнь кипела в прокуренных кабинетах и коридорах здания на Цветном. А если ещё учесть, что по этим же коридорам ходили, сидели в соседних кабинетах коллеги из необыкновенно популярной и по тем временам «либеральной» «Литературной газеты», с которыми мы интенсивно общались, то без преувеличений можно сказать, что здесь и был эпицентр настоящей литературной жизни. Сергей Чупринин, Владимир Радзишевский, Геннадий Красухин, Андрей Яхонтов, Виктор Широков, Александр Юдахин, Юрий Рост, Юрий Щекочихин – были нашими друзьями и собеседниками в то время. Чиновники в стенах Союза делили премии, дачи в Переделкине, загранпоездки, путёвки в дома творчества, мы же говорили о литературе и по мере сил пытались служить ей. Пафосно, конечно, звучит, особенно если учесть, что всё это горение, эта энергия редко выплескивалась на страницы еженедельника. Слишком много было тогда «инстанций», зорко следивших за тем, чтобы всё было правильно, по регламенту. Не давали ходу ни «русскости» Володи Бондаренко, ни «либерализму» Жени Сергеева и примыкавших к нему меня грешного и Игоря Кувшинова. Это и губило нас, ибо годы шли, и ничего не менялось, но вместе с тем и закаляло, учило добиваться своего или, во всяком случае, не отступать от своих убеждений. Как в наши дни точно сказала исследователь «поколения семидесятых» Елена Хомутова, «тем, чьё лучшее время (20–35 лет) пришлось на худшие годы (1969–1985), дорого пришлось платить за несвоевременный старт. Правда, и закваска того начала оказалась крепкой, и кто не пропал – приобрёл особые свойства».
В то время я был совершенно неискушенным человеком в обращении с писателями. А писатели – народ особый, щекотливый и рефлексирующий, и когда дело касается их творчества, ирония здесь неуместна. В письме читателя один поэт, ныне, к счастью, здравствующий, сравнивался с Лермонтовым, о чём я и сообщил ему, сопроводив сообщение ироническим смешком: где, мол, Лермонтов, а где мы… Но моя ирония была жёстко отвергнута. Поэт, похолодев глазами до какого-то льдистого их состояния и поджав губы, сухо и без тени сомнения отрезал: «И такое будет повторяться всё чаще…».
В общем, похвалы, безудержная лесть – безотказная отмычка к сердцу писателя. Ими приходилось пользоваться, когда нужно было заказать какой-либо материал – статью, рецензию, реплику, поздравления…
Кстати, о поздравлениях. Исполнялось, по-моему, семьдесят пять лет А.В. Сафронову, человеку в определённых кругах очень весомому – известный драматург, поэт-песенник, бессменный главный редактор «Огонька», один из столпов так называемой «русской партии». Этакий литературный боярин в охабне, окружённый подобострастной челядью. «Литературный палач», по слову К. Симонова, он несколько умерил к тому времени свой пыл, но направление «держал». Позже его сенсационно заменил человек совсем другого склада – прагматичный менеджер Виталий Коротич.
Организовать поздравление «боярину» было поручено мне. В таких случаях желательна была некая интрига: хорошо, если напишет не человек из ближнего круга, это слишком просто, а некто из «идейных противников» или хотя бы человек нейтральный. Кто-то посоветовал мне обратиться к Цезарю Солодарю, драматургу, публицисту, к тому же еврею. Вот ему-то и написать о вожаке «русской партии».
В толстом коричневом справочнике, мы его называли «однотомник Верченко» (Верченко, не написавший ни строчки, был приставлен к Союзу советских писателей от ЦК в качестве секретаря по идеологии, этаким комиссаром при писательской шатии), я нашел телефон Солодаря и позвонил. Оказалось, что он лежит в больнице, но его жена дала мне номер телефона, по которому можно было позвонить прямо в больничную палату. Неслыханная роскошь в те времена!
Звоню, извиняюсь и излагаю свою просьбу. В трубке слышится мучительный хрип: «На смертном одре… на смертном одре…». Я холодею, получается, что звоню умирающему человеку и беспокою его каким-то юбилеем. Но он наконец заканчивает: «На смертном одре буду, а об Анатолии Владимировиче напишу…». Интриги у меня не получилось, Солодарь был верным клевретом Сафронова. Написал, конечно, и мы благополучно напечатали…
Вообще, казённая идеологическая короста намертво въедалась в людей, долго имевших с ней дело. Слава богу, зрела тогда и новая литература, новая поэзия, и мы, наверно, это чувствовали. Да и ощущение, что ты не один такой, что рядом люди, думающие и чувствующие так или почти так, как ты, многого стоило, придавало силы.
К сожалению, повторяю, все наши усилия не очень-то могли повлиять на гигантский механизм «государственного производства литературы», в котором всё было поставлено прочно и солидно. И вместе с тем я с удовольствием вспоминаю отдел проверки, доставлявший нам немало хлопот. Ведь без подписи его сотрудниц Любы Лехтиной и Жени Кацман, подтверждающей, что все факты проверены, цитаты и имена верны, ни один материал не уходил в набор. Вот об этом действительно стоит пожалеть, ибо нынешняя журналистика безбожно перевирает всё, что только можно переврать.
И ещё – на все письма, пришедшие в редакцию, надо было обязательно писать ответы. Приходилось вступать в переписку с любым корреспондентом, пусть даже не совсем вменяемым. Это была тяжкая обуза, толковые письма попадались крайне редко, но бывали. Так, например, хорошо помню солдатские письма Вячеслава Огрызко, в которых он присылал нам рецензии на поэтические новинки. Когда только успевал читать! Впрочем, Слава активно сотрудничал с нами и до ухода в армию. Словом, разные были письма. А весь поток корреспонденции регистрировался, сортировался, складывался в архив. Архивом этим в основном интересовались только загадочные, безликие дяденьки из расположенной не очень далеко от Цветного организации. Люди с Лубянки искали так называемые «настроенческие» письма. Думаю, что находили. Кстати, имелся и некий картотечный ящик, которым «заведовал» Слава Бачко, там хранился список наших «писателей писем», состоявших на учёте в психоневрологических диспансерах. Этим можно было не отвечать. Бывало «достанет» тебя какой-нибудь докучливый активист, и бежишь к Славе, а вдруг…
В отделе писем работала Наденька Выставкина, хрупкая, тихая девочка, несмотря на совсем юный возраст очень точная и мудрая. Она, Лена Чигарькова, Лена Снежко, Ира Шведова, а ещё наши машинистки (действительно, ведь компьютеров-то ещё не было; и целую комнату, обитую звукопоглощающими панелями, занимало машбюро, там неумолчно стрекотали электрические пишущие машинки) Таня Гудкова и Таня Горшкова – всегда были в нашей компании, и без них невозможно представить себе тогдашнюю жизнь в редакции.
Как невозможно представить её и без секретаря главного редактора – Тани Травинской, чернокудрой, весёлой, всеобщей заступницы и утешительницы. Частенько наши сборища продолжались у Тани на Сретенке, совсем недалеко от Цветного, где она жила в огромной коммунальной квартире. Сейчас, по-моему, таких квартир уже и нет. Помню высоченную стремянку, которую Таня выпросила через знакомых в Большом театре, чтобы побелить потолок в своей комнате. Вися на головокружительной высоте под потолком, мы с Володей Бондаренко пили на этой стремянке за литературу.
А краснолицый, крупный Павел Исаакович Павловский, драматург, сотрудник отдела прозы! Лихой фронтовик-артиллерист, он, несмотря на внешнюю брутальность, сохранил в себе детскую непосредственность и доверчивость. Павел Исаакович был благодарным объектом самых различных розыгрышей. Как всякий артиллерист, он обладал оглушительным, «командным» басом. Надо было видеть и слышать, как из соседней комнаты ему звонил наш очеркист Эдгар Эльяшев и, представившись Мариэттой Шагинян (как известно, глухой), просил Павловского говорить погромче. Через пару минут к кабинету обеспокоенно сбегались все сотрудники, находившиеся на этаже.
Вместе с нами в отделе прозы сидел заведующий юмористически-сатирическим отделом «Ревизор» Володя Владин, известный писатель-юморист, человек, наделённый фантастическим природным остроумием. Он никогда не острил специально, как это делают иные натужные остряки, просто всё, что он говорил, становилось, как сейчас бы сказали, «мемом». Их диалоги с Павлом Исааковичем, обладавшим несколько иным чувством юмора, доводили слушателей до изнеможения.
Помню, как к Галине Васильевне Дробот пришёл какой-то бородатый провинциальный прозаик. «Кто это?» – спросили у Владина. – «Солженицын», – не моргнув глазом, безмятежно ответил он. Буквально через пару минут в кабинет Галины Васильевны впорхнула Ася Пистунова, запахнувшись в шаль, церемонно протянула гостю руку: – «Пистунова, искусствовед», – и села в кресло. Тут же появилась Маргарита Николаевна Ломунова, заведующая отделом литературной жизни, и тоже, представившись, с любопытством стала рассматривать несколько удивлённого бородача. Вскоре в кабинете собралась, к изумлению Галины Васильевны, чуть ли не вся редакция. Один Владин невозмутимо сидел за стенкой и разговаривал по телефону.
При всей тогдашней бесшабашности и размашистости мы относились к работе вполне профессионально – номера выходили в срок, и особых проколов не случалось. Иногда я работал заместителем ответственного секретаря и изнутри видел, каких усилий стоил этот режим. Особенно трудно было хорошо и точно проиллюстрировать материалы. Наш главный художник Иван Алексеевич Сидоров, Иван, как все звали его, а под горячую руку – Ванька, был стихийно талантливым человеком. Неудавшийся джазмен, один из первых «стиляг» пятидесятых, он на всю жизнь сохранил артистичность натуры. Это его и подводило, и выручало. Он крепко, «профессионально» пил и частенько начинал делать это с утра. Несмотря на жёсткий прессинг со стороны ответственного секретаря, он ухитрялся проносить к себе в кабинет, да и ко всем желающим, водку в стакане, куда опускал кисточку для ретуширования фотографий. Но опыт, точное чутьё всегда вывозили его – номер с иллюстрациями выходил в срок. Однажды Ивана за его весёлое и неодолимое пристрастие к зелёному змию уволили, и почти год отделом оформления руководили разные, можно сказать – случайные – люди. Ничего хорошего из этого не получалось, номера плохо иллюстрировались, чуть ли не запаздывали. И когда кто-то на редколлегии робко сказал, что Иван не прочь вернуться, Грибов заинтересованно повернул голову. «Он теперь не пьёт…» – продолжал ходатай. На что сельский корреспондент в прошлом Юрий Тарасович умудренно заметил: «Если Иван-то не пьёт, значит, он сломался. А такой человек нам не нужен…». В общем, Иван вернулся и работал ещё несколько лет.
Но времена менялись и для нас. И хотя по-прежнему под окнами шумел Цветной бульвар, а здание, похожее на корабль, продолжало своё плаванье, но что-то неуловимо менялось.
Появлялись новые люди – Юрий Гусинский, Вячеслав Сухнев, уже упоминавшийся Георгий Елин, а наша когорта постепенно редела. Ушёл в «Октябрь» Володя Бондаренко, в «Вопросы литературы» Женя Сергеев, в «Крокодил» Саша Ячменёв, в издательство «Современник» Юрий Стефанович и Сергей Баймухаметов, уволился Игорь Кувшинов, я перешёл через коридор – в «Литературную газету».
Хочется назвать если не всех, то многих. Время ушло, исчезли пишущие машинки, высокий набор, матрицы… Деревья на Цветном бульваре теперь совсем другие, наверно нет уже и знаменитой «типографской» дорожки. А люди… А люди никогда не уходят. Сейчас всё меняется гораздо интенсивнее, чем даже в двадцатом веке, на прошлое наплывает пока ещё лёгкая туманная мгла, вот и эта страница уже давно перевёрнута, и хотя ничего славного на ней не написано, но это была наша жизнь, наша молодость, наши честолюбивые надежды, мы многому научились друг у друга, и каждый пошёл своей дорогой.
Тот пил до дна, а тот ругался матом…
Всё сметено стремительным домкратом!
Читал и наслаждался, красивым, ясным описанием одного периода жизни коллектива газеты. Хорошо, по-доброму и сотрудниках и время “не пущать” показано. Хорошая глава в биографию газеты.
Спасибо, дорогой Владимир!
Внимательно слежу за творчеством Александра Боброва.
Стихи его – далеко не высшего уровня.
Скорее, проходные.
Активно занимается проходной публицистикой, репортерством.
Художественной литературы у него не видно.
Читал периодами “Лит Россию”. В 1988 году пожертвовал 300 руб на счет от ЛР на храм Христа Спасителя. Тогда 300 р это 80 бутылок водки. Две статьи мои (в соавторстве) были опубликованы за традиционный проект.
От атеиста Боброва – тишина.
В декабре 2024 Бобров разгромил на сайте росписатель стихи “лауреатов” Олеси Н. и Некоей одесситки озаббоченной.
Наверняка вызвали на “ковер” Ивановы. Через неделю – дал задний ход.
В основном прав Н. Денисов.
Да, он не художник.
Он состарившийся “рубаха-парень”, на подхвате у полкана и Васьки. Своего поэтического мира у Боброва нет и уже не будет. Так себе, “болтун от русской партии”.
Ну, третий сорт – не брак…
Не стыдно предыдущим комментаторам? Один изнуряет себя длительной “слежкой”. Второй расхваливает себя и измеряет свои достижения бутылками водки.. Третий опускается до оскорблений. И ни один – внятно, с умом и в свою пользу. Хотелось бы спросить – а судьи кто?
Какие вы все ребята добрые! А в зеркало-то иногда смотрите?
Добро должно быть с кулаками.
На комм. 6. Расшифруйте свою парткличку “оптимист” (какой? липовый?)
Якну: Объяснил народу: в 1988 году, в советское время валютным эталоном являлась “бутылка водки” стоимостью 3руб 62 коп., дороже доллара. По арифметике 300 руб составляли примерно 80 шт. А Вы сколько пожертвовали на восстановление Храма?
Тракторную тележку Элитного навоза массой 3 тонны можно было приобрести у тракториста за две бутылки водки.
А Вы , “оптимист”, за сколько Сейчас приобретаете телегу навоза для своего дачного участка?
Кличке “оптимист” от Реалиста:
– Каждый Гражданин России имеет право наблюдать за творчеством других.
Творчество Александра Боброва (в Инете и вживую) вижу уже 17 лет. В литературе “не орёл”. Публицист: написал книги о своем брате и о Бродском.
Сейчас пишет публицистические статьи и заметки. Не очень глубокие.
Слабо заменить кличку на настоящее Имя?
Слабо признать,что вы графоман?
Мальчик, тебе учиться и учиться…
Оптимисту: Вы многого захотели. Еще А.С.Пушкин написал: “..мы почитаем всех нулями, а единицами – себя”. Любому писателю слабО признать себя графоманом.
Если допустить, что есть псевдооптимизм, то оптимист является реалистом.
Почти всё в мире бывает “псевдо”, и реалист – тоже.
Уважаемый Юрий Кириленко. Оптимист по определению не тот, кто жертвует на восстановление храма.
Оптимист — человек, который верит в положительный исход, признаёт реальность проблем и ищет их решения, сохраняя позитивный настрой.
Псевдооптимист (токсичный оптимист) — тот, кто игнорирует проблемы, отрицает негативные эмоции и настаивает на безоблачном взгляде, даже когда это нереалистично.
Хорошие воспоминания, добрые…
Да, ничего выдающегося не создали, но жили литературой, осуществляли, так сказать, литературный процесс. За что им спасибо!
Как говорится: “Я сделал всё, что мог. Кто может – сделайте лучше…”
Спасибо, дорогой Юрий!
Кто есть кто? Версия.
Здесь Коля – лучший реалист!
Галина -та за вечный твист!
Из Пскова Юрий – пессимист.
Тот Федя – пишет как артист.
Неклюзов – грамотный лингвист.
Наследник – вечный пародист?
А Лёва – полный оптимист!
Я при делах здесь – визажист!