НАД РОЗОВЫМ МОРЕМ…
К 130-летию со дня рождения Вертинского
Рубрика в газете: Война и мир эпох, № 2019 / 10, 15.03.2019, автор: Борис САВЧЕНКО
В давние времена издательство «Знание», располагавшееся на втором этаже Политехнического музея, выпускало массу подписных научно-популярных изданий под грифом «Новое в жизни, науке, технике». Особняком стояла серия «Искусство», к которой я имел отношение. Брошюры выходили ежемесячно. Производственный цикл от сдачи рукописи до выхода книги составлял четыре месяца, график соблюдался очень жёстко, поэтому темы распределялись между авторами чуть ли не за год. На дворе холодел октябрь 1988 года. У меня только что вышла брошюра «Колымские мизансцены», написанная, как ни странно, не по заказу, но хорошо принятая издательством (позже её отметили дипломом и премией Всесоюзного конкурса на лучшее произведение научно-популярной литературы), так что я немножко почивал на лаврах.
И вдруг звонок от Людмилы Юрьевны, редактора издательства: «Борис Александрович, у нас ЧП. Вы не возьмётесь срочно написать о Вертинском?»
Вопрос врасплох, но у меня было железное правило: никогда ни от чего не отказываться.
«Могу, – неуверенно отвечаю, одновременно взвешивая все плюсы и минусы неожиданного предложения. – А почему срочно? Что за спешка?»
Оказалось, очерк о Вертинском обещал издательству известный историк театра доктор искусствоведения Лев Лазаревич Рудницкий. Он лично знал Вертинского, поэтому ему и заказали материал. Брошюра планировалась на июнь следующего года (в марте исполнилось 100 лет со дня рождения Вертинского), рукопись надо было сдавать в феврале. И вдруг… Вот уж всё в руце божьей. 24 сентября 1988 года Рудницкий внезапно умирает. В скрупулёзном, рассчитанном по дням графике выпуска подписной литературы образовывается дыра, которую на тот момент и заткнуть было нечем.
Утопающий хватается за соломинку, Ильина звонит мне. Больше, говорит, не к кому обратиться. Надо чтобы быстро и качественно. А я о Вертинском ничего особенного и не знал, так, на уровне обывателя. Помню только, как в юности кривлялся на сцене, заламывал руки и картаво подражал ему: «Над розовым морем вставала луна, во льду зеленела бутылка вина…» А что мы все знали? Ну, образ «печального Пьеро», эмиграция, возвращение на Родину, ну пел «интимные песенки», снимался в «Анне на шее» и ещё нескольких фильмах – вот, пожалуй, и весь багаж знаний о Вертинском. Это сейчас мы все учёные, нас вроде ничем уже не удивишь, а тогда, даже в пресловутое перестроечное время «песенки» его не звучали, информации никакой. Поднял библиографию. Единственный луч в тёмном царстве – публикация в журнале «Москва» (1962 г., №№ 3–6) отрывков его воспоминаний. Больше никаких статей, ни книг о нём. А в феврале-месяце, кровь из носу, положи материал на стол редактору. Можно, конечно, махнуть на всё рукой и пойти по пути примитивной компиляции, пересказать мемуары, нагородить отсебятины, но это просто перестать уважать себя. Нужны какие-то хоть маленькие, но открытия, крупицы неизвестного, детали биографии, которые так украшают работу и делают её, насколько возможно, значимой, интересной читателю.
Меня осеняет гениальная в своей простоте мысль: позвонить вдове артиста – Лидии Владимировне Вертинской. Вот где кладезь неисчерпаемый! Если её разговорить…
Звоню. Гудки идут, сердце стучит от волнения. Может, на даче, или в больнице, или вышла куда… Она 23-го года рождения, значит, сейчас ей шестьдесят пять. Ничего, возраст ещё бодрый.
«Алло?» – тихий спокойный голос женщины, похоже, ничего нового уже не ждущей в этой жизни. «Лидия Владимировна?» – «Да» – «Здравствуйте. Вас беспокоит…» – представляюсь и после дежурной порции комплиментов излагаю суть дела. Приближается, мол, столетний юбилей, и я бы хотел подготовить большую, обстоятельную статью, посвящённую творчеству Вертинского.
«Все материалы, касающиеся Александра Николаевича, я передала в Центральный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ – Б.С.). Обращайтесь туда», – разом гасит она мой пыл, и я чувствую, что далее беседу продолжать она не намерена. «Хорошо, Лидия Владимировна, – закругляюсь я, – с вашего ведома я обращусь туда» – «Всего доброго».
Разговор получился чересчур коротким и несуразным. Настырно набираю номер снова. «Лидия Владимировна, простите ради Бога, а не согласитесь вы дать мне хотя бы короткое интервью для…» – «Никаких интервью, если вы заметили по печати, я не давала и не даю». Дальше говорить было не о чем.
Возникает желание сказать Ильиной, что я отказываюсь. Но всё-таки сдержался. Во-первых, у меня сложились добрые отношения с издательством, напечатались две книжки, намечалась третья, и злить редактора в подобной ситуации – всё равно, что рубить сук, на котором сидишь. Во-вторых, взыграло самолюбие: да неужто я не могу одолеть…да при моей хватке…нужно только мобилизоваться, сгруппироваться, настроиться…
Тут же звоню в ЦГАЛИ, попадаю на замдиректора, интеллигентный женский голос вразумительно мне объясняет, что работа с документами дозволяется только по письмам государственных и общественных организаций (в моём случае какой-нибудь редакции), а так, людям с улицы дорога в архив закрыта. Помимо прочего, для просмотра некоторых материалов требуется разрешение родственников.
К счастью, «блатные» редакции у меня имелись. Я поехал на Кузнецкий к Тане Каревой (Саульской), знакомому редактору журнала «Советская эстрада и цирк», где я регулярно печатался. Сказал, что мне нужно бумага в ЦГАЛИ, без неё не пущают. На бланке мы отшлёпали письмецо: просим разрешить такому-то просмотреть имеющиеся материалы по Вертинскому, необходимые для подготовки статьи, посвящённой… и так далее. На всякий пожарный присовокупили фразу: «Устное согласие Л.В.Вертинской имеется». «Говорят, сложный она человек, – напутствует меня Таня, – трудно тебе придётся с ней» – «Разберёмся», – чмокаю милого редактора в щёчку и несусь на Речной вокзал в ЦГАЛИ.
Замдиректора, интеллигентная женщина в толстых роговых очках, ознакомившись с прошением, задумчиво повертела карандаш в руках. «Н-да… «Устное согласие имеется». А нам нужно письменное, таков порядок».
Я подвигаю к ней телефон на её столе. «Час назад я разговаривал с Лидией Владимировной. Она направила меня к вам. Можете проверить. Вот её номер, – я протянул бумажку, – она сейчас дома» – «Что вы, я вам верю, – и после паузы, – ну хорошо, можете работать». Она завизировала письмо, и я отправился в соответствующий зал изучать архивное наследие «печального Пьеро».
Мне выдали не очень пухлую папку с надписью «Вертинский». Когда я развязал тесёмки и раскрыл её, то увидел лежавший поверх бумаг листок учёта абонентов, смотревших это «дело». Там была всего одна фамилия – Каплер. Знаменитый Алексей Каплер, сценарист фильмов «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», а из тех, что крутят по ТВ – «За витриной универмага», «Полосатый рейс», «Человек-амфибия». Тот самый Каплер, который из-за романа с юной Светланой Аллилуевой отправился на пять лет в Воркуту (формально обвинён в связях с английской разведкой), а потом получил второй срок и освободился лишь в 1954 году. В 70-х годах Алексей Каплер вёл на ТВ всенародно любимую «Кинопанораму». Сценариев в это время практически не писал (за исключением совместной с американцами работой над фильмом «Синяя птица»), искал достойную тему. В конце жизни мечтал написать сценарий об Александре Вертинском, чем, собственно, и вызван был его визит в ЦГАЛИ. Планам помешала смерть. Таким образом, я оказался вторым человеком, получивший доступ к архиву Вертинского.
Работа над брошюрой шла на удивление быстро, и в середине января следующего года рукопись легла на стол Ильиной. Через день она сообщает, что работой довольна. Понравился ей и скопированный мной фотоматериал, до того нигде не публиковавшийся. Сподобился я быть вызванным и к главному редактору издательства, генералу в отставке, до того трудившемуся в одном из больших серых зданий рядом с Политехническим музеем. Тоже интеллигентный пожилой человек с благородной сединой. Глянул на меня поверх очков: «Прочёл вашу рукопись. Будем печатать».
Он задумался, глянул в окно, где виднелись громады его бывшей конторы. «А вы знаете, что портрет Вертинского висит на Лубянке среди галереи почётных чекистов? Вы тут пишете об одном ордене у Вертинского, а на его портрете – несколько наград, три или четыре, сейчас не помню». Этого я, конечно, не знал, но в рукописи ничего менять не стал – на Лубянке не был, моего визави нет в живых, ходи потом доказывай, что и как.
А Людмила Юрьевна прямо размечталась: «Борис Александрович, неплохо было бы, если бы к вашей работе написала небольшое предисловие Лидия Владимировна» – «Она на это никогда не согласится. Сведущие люди просветили меня, что с подобными просьбами к ней лучше не обращаться. Она крайне болезненно реагирует, когда кто-то прикасается к теме Вертинского» – «Всё-таки попробуйте. Может, сами что сочините от её имени, а она подмахнёт» – «Да нет, это слишком. Ладно, попробую, хотя уверен, из этой затеи ничего не выйдет».
Без всякого желания набираю номер Вертинской.
«Лидия Владимировна? Здравствуйте. Это… – следует напоминание о себе и прошлом нашем разговоре» – «Я помню» – «Лидия Владимировна, я закончил очерк об Александре Николаевиче. Редакция считает, что было бы замечательно, если бы вы написали кратенькое предисловие. Это украсило бы материал, придало ему особую значимость» – «Пришлите рукопись, я почитаю».
Такое поворот в мои планы совсем не входит.
«Лидия Владимировна, дело очень срочное. В конце недели надо в печать сдавать. Это 80 страниц машинописного текста. Я могу приехать к вам, и готов ждать, сколько потребуется, пока вы прочтёте. Думаю, это не займёт у вас больше двух часов. Но оставить рукопись я не могу, всего один экземпляр».
Она помолчала, обдумывая моё предложение. Я действовал прямолинейно и несколько нагловато, можно сказать, предъявил ультиматум. Но я был уверен, желание узнать ЧТО там такого написано об её муже, окажется сильнее родового высокомерия. Так оно и вышло.
«Хорошо, раз у вас такое безвыходное положение (сказано было не без иронии), приезжайте».
…И вот я в той самой квартире, о которой Вертинский с гордостью сообщал своему корреспонденту в Шанхае: «Мне дали квартиру на улице Горького. Правительство подарило мне машину и чудесный рояль Бехштейна. Живу прекрасно…» Дорогая старинная мебель, поразивший меня в прихожей, огромный кованый сундук, картины на стенах, в комнатах музейный полумрак, во всём – умиротворяющий колорит «тёплых» коричневых и кирпично-красных тонов, и даже ультрамарин не вносит диссонансной ноты в обстановку. На всём, куда ни кинешь взгляд, глаз отдыхает, всё кажется тщательно продуманным. Видно, что здесь обладают изысканным вкусом, понимают толк в цвете и красивых вещах…
Интерес у нас взаимный. Мы садимся напротив друг друга за стол, убранный симпатичной кружевной скатертью. Что-то она мне напоминает… Ах, да, «отлив лениво ткёт по дну узоры пенных кружев», это из «Последнего ужина». Лидия Владимировна начинает читать мою рукопись, а я украдкой разглядываю комнату, где мы сидим.
Время от времени Лидия Владимировна прерывает чтение и начинает комментировать мой текст: «Вы знаете, Александр Николаевич не мог взбивать коктейли даже в своей «Гардении», это дело бармена» – «Мне об этом рассказал в Москве один здравствующий музыкант, живший тогда в Шанхае и часто навещавший ресторан Вертинского», – возражаю я.
Через несколько минут опять: «К числу причин, почему он не смог приехать на Родину, можно добавить ещё одну. Приглашение вернуться в 1937 году получил только Александр Николаевич. Но ведь он тогда ещё был женат на Рахили Яковлевне Потоцкой. Без неё ехать он сначала не хотел, а ей приглашения никто не давал. Потом их брак распался, но было уже поздно» – « А вы были с ним тогда знакомы?» – «Нет, мы познакомились гораздо позже, в 1940 году, а поженились три года спустя».
Она продолжает не спеша читать рукопись, а я, глядя на её прекрасный лик, вспоминаю Вертинского:
И взгляд у неё – как у птицы,
Когда на вершине гор
Зелёным огнём зарницы
Её озаряют взор…
Ах, какой обольстительно-усыпляющей птицей Феникс была она в «Садко». Текут минуты, и я просто растворяюсь в ореоле её неземной красоты и слышу тот далёкий завораживающий голос: «Опуститесь на колени, храбрые воины, и усните крепким сном. Я, птица Феникс, буду петь вам сладкие песни. Спите… Спите… Спите…» Кажется, и я сейчас усну над этой кружевной скатертью. Надо крепиться. Но на колени мне всё-таки пришлось встать.
«Где вы взяли материал?» – сухо спросила она, кончив чтение. «В ЦГАЛИ. Вы же сами меня туда направили» – «Почему они вам выдали? Требуется же моё письменное разрешение» – «Но вы же не возразили, когда я сказал, что пойду туда».
Лицо её ничуть не дрогнуло и не изменило своего выражения, но я чувствовал, как в ней поднимается волна гнева.
«Лидия Владимировна, так как насчёт предисловия? Может, сейчас вместе и набросаем?» – «Ничего я писать не буду».
Она вдруг резко швырнула рукопись, и листки моего бесценного труда разлетелись на полкомнаты. Я и глазом не повёл. Сразу вспомнился рассказ Вадима Алексеевича Козина о том, как «Лиля» (Лидия Владимировна) швырнула в «Метрополе» тарелку с пирожными, они показались ей несвежими.
Не вымолвив ни слова, я опустился на колени и, ползая по полу, стал собирать листки. Она спокойно наблюдала за мной, потом, будто ничего и не произошло, сказала: «Я сама пишу книгу об Александре Николаевиче» – «Книгу писать можно долго, а статья выйдет через месяц-другой. И потом, одно другому не мешает».
Мы холодно простились, я отбыл восвояси. Ильиной вкратце передал о случившемся, она особо не расстроилась, тем более, что с текущего года всякие там рецензии «специалистов» были отменены.
Но уже на следующий день мне звонят из ЦГАЛИ.
«Борис, Александрович, ну что это за методы жёлтой прессы. Проникли незаконно в архив…» – «Не понял. В чём дело?» – «Вы работали с архивом Вертинского, не имея надлежащего разрешения».
Ах, вот оно что. Лидия Владимировна уже «приняла меры».
«Погодите, погодите, я же принёс письмо, где было указано, что устное согласие вдовы имеется, оно и было. И даже предлагал вам позвонить ей и удостовериться. Так что причём тут методы жёлтой прессы, как вы изволили выразиться? Если у вас всё так строго, надо было не допускать меня без её закорючки» – «Да, да, – вяло согласились на другом конце провода. – Она женщина переменчивая: может разрешить, а через пять минут передумать» – «А я причём здесь?» – «Вот позвонила, устроила скандал» – «Это уже ваши проблемы, я через форточку в архив не лез. На нашем письме есть ваше «разрешаю» – «Скажите, а где вы собираетесь публиковать свой очерк?» – «В журнале «Советская эстрада и цирк», в письме указано» – «А ещё где?»
Как говорится, и жена – дура всей правды мужу не скажет, а я кот учёный, чтобы попадаться на такую мякину. Не хватало, чтоб они до «Знания» добрались.
«Больше нигде. Только там. К 100-летнему юбилею артиста. А что?» – «Да нет, ничего. Лидия Владимировна требует ничего не печатать» – «Требует?! А когда знакомилась с рукописью, возражений не было» – «Хорошо, Борис Александрович. Будем считать, что мы прореагировали. Всего доброго» – «До свидания».
Что означало их «прореагировали», я узнал на следующей неделе. Позвонила Таня Карева. И так весело огорошивает меня: «Тут на вас, Борис Саныч, такая бумага пришла, такая телега, просто конфетка» – «Откуда?» – притворно удивляюсь. «Из ЦГАЛИ. Настаивают, чтоб мы не печатали очерк о Вертинском» – «Я вроде и не собирался у вас печатать» – «Ну ты ж понимаешь, бланк-то наш. Пишут, что вы обманным путём получили доступ к архиву» – «Понятно. Они мне уже звонили. И что ты собираешься делать с этой бумагой?» – «Что-что, отправила по назначению» – «Куда это?» – «В корзину у стола».
У меня отлегло на сердце. А представляете, дорогие друзья, если бы подобное письмо угодило в «Знание»… Тогда прощай, Вертинский, никакой книжки бы и не было. Нет, всё-таки я иногда поступаю мудро, хотя и ошибаюсь нередко
В конце мая 1989 года я наконец получил сигнальный экземпляр «Александра Вертинского», а в июне книжка тиражом более 42 тысяч ушла к подписчикам. Колоритный пассаж с разбрасыванием рукописи я, конечно, убрал из текста и закончил миролюбивым финалом. Один экземпляр я запечатал в конверт и послал Лидии Владимировне.
Месяц – никакой реакции. Ладно, махнул рукой: гордыня, наверно, снедает и обида то ли на то, что я опередил её, то ли то, что вообще выпустил книжку, несмотря на «принятые меры».
И вдруг звонок от птицы Феникс, и без всяких предисловий: «Борис Александрович, в эту субботу в Доме архитектора состоится вечер, посвящённый Александру Николаевичу. Я оставила вам приглашение у администратора».
О книжке ни слова. Я поблагодарил, сказал, что обязательно приду.
На вечере я сидел рядом с Марианной Вертинской, которая в разговоре призналась, что книга маме понравилась. Я понял, что между нами воцарился хрупкий мир.
Спасибо, Уважаемый Борис Савченко!
Очень интересные зарисовки.
И не только о вдове Вертинского, но и о “литературных” нравах тех лет.
Отдельное спасибо за это “Можно, конечно, махнуть на всё рукой и пойти по пути примитивной компиляции, пересказать мемуары, нагородить отсебятины, но это просто перестать уважать себя. “…
Жаль, что сейчас эти принципы почти забыты…
Удачи Вам!!!
Для Varibok
Лотмана на Вас нету… Не все же некрофилы – есть литературоведы и писатели. Некоторые известны на весь мир.