Наше дело – быть искренними

Рубрика в газете: Мы – один мир, № 2025 / 7, 21.02.2025, автор: Михаил СИНЕЛЬНИКОВ

Михаил Синельников, как и все талантливые люди, человек очень непростой. Было время, когда он очень сильно обижался на нашу редакцию. По его мнению, «Литературная Россия» однажды не так рассказала про Александра Межирова, как это ему хотелось. Кстати, нам очень даже были понятны мотивы Михаила Исааковича. Ведь Межиров – это не просто крупная фигура в истории советской поэзии. В какой-то степени он был учителем Синельникова в поэзии и в переводах и даже образцом для подражания. А мы не всегда испытывали пиетет перед автором хрестоматийного стихотворения «Коммунисты, вперёд!». В конце концов, каждый из нас остался при своём мнении. Но главное – в итоге мы пришли к общему пониманию, что у нас одна литература и надо заниматься её дальнейшим развитием. На наш взгляд, Синельников – это глыба переводческого дела. Он один пашет за целые академические институты. Общаться с ним, несмотря на ершистость его характера – одно удовольствие. Главная тема сегодняшнего нашего разговора – нынешнее состояние узбекской поэзии и качество русских переводов современных узбекских авторов.

 

 

– Вы – главный мотор создания антологий современной поэзии народов Центральной Азии. Но когда и с чего начинался Ваш интерес к поэзии Востока?

– Если употребить ваше выражение «главный мотор», то я отнёс бы его всё же к щедрому меценату Алишеру Бурхановичу Усманову, без поддержки которого не был бы осуществлён ни один антологический проект, осуществлённый усилиями творческой группы, к которой я принадлежу, являясь главным составителем. Усманову, совершившему много добрых дел, – благодарность и уважение! Есть подлинное высказывание Мохаммеда, что такие люди осенены, защищены милостью небес.

Моё увлечение поэзией Востока возникло ещё в раннем отрочестве. Оно, понятно, было усилено тем обстоятельством, что мои детство и юность прошли в Средней Азии. Я на утре дней читал (понятно, в русских переводах) героические эпосы, великие поэмы Фирдоуси, Низами, Навои, книжки Хайяма, Саади, Хафиза, Бедиля, Бабура, Фурката, Токтогула. Кроме того в доме был Коран, к чтению которого я много раз обращался и ещё тогда и на протяжении всей жизни.

– Кого именно вы переводили в начале своего творческого пути?

– Попытки переводов начались тоже рано, начиная лет с шестнадцати. Я жил тогда в городе Ош и переводил стихи молодых местных поэтов, которые были несколько старше меня. Это были киргизы Жолон Мамытов и Кармышак Ташбаев, и узбек Усман Таштемир, ставшие моими друзьями. Со временем они заняли заметное место в своих литературах. Жолон в итоге – один самых великих поэтов Кыргызстана всех времен. Одновременно я пытался переводить и поэтов былых времён: одну газель Навои, ряд стихов выдающегося таджикского писателя, автора упоительных записок о поездке в Санкт-Петербург, Ахмада Дониша, элегию Гёте. Десятилетия спустя одно из стихотворений Дониша и одно Гёте счёл возможным включить в сборник своих избранных переводов.

– Кто для вас в начале творческого пути делал подстрочники?

– В ту раннюю пору я работал в сотрудничестве с самими авторами-современниками.

– Для вас важно в процессе переводческой деятельности дополнительно погружаться в материал? Или вы переводите сразу – по вдохновению? Личное знакомство и общение с переводимыми поэтами имеет для вас значение? Или это только мешает в переводческой деятельности и вас сковывает?

– Какими-то сведениями, разумеется, надо располагать. Живое общение с авторами не вредит, скорей помогает, но, вероятно, это не имеет решающего значения. В Грузии, где на протяжении двух десятилетий я был основным действующим переводчиком известного издательства «Мерани» (это простая констатация; те, что были старше, уже не работали; переиздавались их давние переводы), я переводил и классиков, и современников. У меня была замечательная учительница грузинского языка, поэтесса Ния Абесадзе, но язык этот чрезвычайно труден, благодаря сложности управления глаголом (каждое грузинское существительное мгновенно расплавляется, превращаясь в глагол). Подстрочные переводы были разного происхождения. Замечательный тбилисский писатель и исследователь Александр Цыбулевский в свой философической работе о русских переводах поэм Важи Пшавела, заметил, что и при знании языка возникает подстрочник – в качестве модели предполагаемого перевода. В моей главной всё же работе в сфере поэтического переложения, в переводе Дивана (Собрания стихотворений) гениального поэта двенадцатого века Хакани неоценимую помощь мне оказали выдающиеся иранисты Нури Османов и Наталья Чалисова. В переводе эпоса «Нарты» (в карачаево-балкарском варианте) я опирался на поддержку собирателя этого эпоса, Народного поэта Карачаево-Черкесии Альберта Узденова.

– Люди старшего поколения, интересующиеся поэзией Востока, еще помнят стихи великой Зульфии, но ни они, ни молодёжь абсолютно не знают, кто сейчас делает, скажем так, поэзию в Узбекистане. А вы? На кого вы посоветуете обратить внимание?

– В составленную мною антологию современной узбекской поэзии вошли стихи авторов ряда поколений. От ровесников нашего Евтушенко до нынешних тридцатилетних, но уже завоевавших известность. Всего 122 поэта. Конечно, закон любой антологии – асимметрия и неравенство. И всё же возникает ощущение, что присутствующие – соучастники общего дела. Я сам был поражён богатством и разнообразием современной узбекской поэзии. Целый ряд крупных мастеров и трое, мне кажется, бесспорно великих – Эркин Вахидов, Абдулла Арипов и Рауф Парфи.

 

 

– Кто сейчас, кроме Вас, переводит современных узбекских поэтов? Появились ли новые переводчики? И если да, то кто они?

– В последние десятилетия по понятным причинам поэзия бывших союзных республик переводилась крайне редко. Это были лишь эпизодические публикации. Не всем близок Восток, да и в целом русская школа перевода поэзии в глубоком упадке. Всё же мне кажется, что в работе над моими антологическими проектами удалось собрать группу умелых мастеров стиха. Это москвички Наталья Ванханен, Наталья Орлова, Елена Печерская, Юлия Покровская, петербуржец Николай Голь, воронежец Александр Романовский. Надеюсь, что в дальнейших наших трудах примут участие и другие поэты-переводчики, не утратившие пыла и – в восточном случае – умеющие отличить газель от касыды.

– Кстати, а современные узбекские авторы насколько хорошо знакомы с творчеством своих русских сверстников? Кто на кого сильней в творчестве влияет: русские авторы на узбекских или, наоборот, узбекские на русских?

– Я думаю, что узбекские поэты по большей части хорошо знают, кто есть кто в поэзии русской. Многие учились в нашем Литературном институте. Русская поэзия несомненно оказала большое воздействие на поэзию всех народов Средней Азии, на смену форм и развитие поэтических идей. Сейчас это влияние ослабело: ощутимо движение к истокам – к тюркскому эпосу и иранскому мифу, сильны мусульманские, суфийские мотивы, а, с другой стороны, заметно и усиливающее дуновение западной авангардной поэтики. Однако совместно пережитая история народов не прошла бесследно и взаимное тяготение культур не прекратилось.

Некоторое встречное воздействие поэтики Востока на русскую поэзию бесспорно. Оно было значительно уже в пору возникновения «общества гафизитов», обосновавшегося в Петербурге, «на башне» у Вячеслава Иванова. И только усилилось в советские годы. Сам, являющийся действующим поэтом, я дорожу этим наследием.

– В составленную Вами антологию не вошли представители так называемой Ферганской школы, большинство из которых пишут стихи на русском языке. Почему? Или вы не рассматриваете их как явление узбекской поэзии? А как правильно надо воспринимать эту школу?

– Национальность поэта – его язык. Русская имперская культура (как и культура Первого Рима) создавалась людьми различного этнического происхождения. Было открыта и эфиопу! Вообще, русский язык, язык Даля, слишком велик, чтобы принадлежать одному народу. С моей точки зрения право присутствовать своими стихами в узбекской антологии принадлежит только тем, кто пишет на узбекском языке. Может быть, я фракционен, но не вижу больших достижений у авторов этой ферганской школы. Во всяком случае, ясно, что Сен-Жон Перс и Аполлинер им ближе Навои и Абдуллы Арипова. Пожалуй, ближе, чем даже Пушкин и Пастернак. Этакая беспочвенность! И вопрос, являются ли они хотя бы русскими поэтами? При этом у меня нет предубеждений, относящихся к той или иной национальности. Я считаю рано погибшего бурята Намжила Нимбуева замечательным русским поэтом, якута Софрона Осипова – выдающимся, а проживающего ныне в родном таджикском кишлаке Тимура Зульфикарова – грандиозным создателем гармонической русской стихопрозы.

– Вы как-то обмолвились, что мы ещё плохо знаем даже узбекскую классику, и в пример привели великого Навои. А что мы о Навои ещё не знаем? Вы хотели бы сами перевести лирику Навои или возлагаете надежды на кого-то другого?

– Выясняется, что лирика Навои недостаточно известна в России, в малой мере переведена. Давно известны его поэмы, замечательные поворотами сюжетов и тонкой психологической разработкой, но переведено менее десяти процентов стихотворений. Восполнить этот пробел необходимо. Я рассчитываю на участие целой группы поэтов-переводчиков. Вероятно, попытаюсь что-то сделать и сам.

– И последний вопрос: нет ли планов взяться за мемуары (а вам есть, кого вспомнить и о чём рассказать)?

– Некоторые главы моих воспоминаний были напечатаны в периодике. Иные вызвали негодование заинтересованных лиц, которое доставило мне живейшее удовольствие. Возможно, истина множественна, но если берёшься стать свидетелем, очевидцем, то надо говорить свою правду, ничего не опасаясь. Я люблю высказывание великого норвежца Б. Бьёрнсона: «Есть Бог, или нет Бога, это Его дело, а наше дело – быть искренними».

До всего руки не доходят. Но я рад, что мне удалось, выполнив долг, издать воспоминания моего отца с разделами «Молодой Заболоцкий» и «Вечер Мандельштама». Эти мемуары стали известны филологам, занятым изучением литературной жизни Ленинграда, и вошли в оборот литературоведения.

 

Вопросы задавал Вячеслав ОГРЫЗКО