Невольно думаю о крови
Рубрика в газете: Поэтический альбом, № 2024 / 28, 26.07.2024, автор: Олег ИГНАТЬЕВ
Олег Геннадьевич Игнатьев родился 17 августа 1949 года на Южном Сахалине. Окончил Ставропольский медицинский институт и Высшие литературные курсы (1989–1991 гг.).
Автор шестнадцати книг поэзии и прозы. Печатался во многих центральных и региональных изданиях. Лауреат ряда литературных премий.
Член СП СССР и России. Живёт в Москве.
* * *
Гроза ушла. Но так багров закат,
Что я невольно думаю о крови,
Стекающей в невидимый ушат,
Подставленный войною в Приднепровье.
В душе моей оправданно звучит
Церковный глас – торжественный и строгий:
Никто от Рая не подаст ключи
Народу, позабывшему о Боге.
И разве нынче хлеб такой, как был?
Его с молитвой раньше выпекали!
Не возводили без неё стропил,
И не варили оружейной стали.
Кто свято помнит слово старины,
Тот благостно молитвой утешаем.
Страдания и скорби не страшны,
Когда мы верой души возвышаем.
Кто нынче попадёт под трибунал?
Кто часть свою оставит иль окопы.
А кто Россию бранно поминал,
Того взяла под крылышко Европа.
Но у неё нет прочных потолков,
Что уцелеть смогла бы в час возмездья.
Быть может, только тот, кто бестолков,
Способен жить без совести и чести.
Все мысли там, на фронте, на войне,
Мне их вовек не спрятать в домовину…
Я чувствую, как нелегко стране
Стоять преградой на пути лавины.
Кровавый отсвет нынче в облаках!
Да и закат, как жертва чьей-то власти,
Говяжьей тушей виснет на крюках,
В небесный свод вколоченных к несчастью.
* * *
Так вышло, что все беды – от гордыни,
Что издревле в жару и в холода
Для гласа вопиющего пустыней
Становятся большие города.
Мы все в плену обрядов и приличий,
Своих причуд, поверий и примет,
Кому-то жизнь не в жизнь без электричек,
Кому-то – без вина и сигарет.
Мы разные в напастях и удачах,
Во всём, что жжёт иль усмиряет прыть.
Один в недоле падает и плачет,
Другой смеётся, лишь бы слёзы скрыть.
Живём, как подзаборная крапива,
Навек запомнив, зная наперёд:
Всю ту листву, что осень прикопила,
Ненастный ветер силой отберёт.
Но есть ещё порхание снежинок
В один из ясных и морозных дней,
Когда мы небо видим без ужимок
Издёрганных рекламою огней.
Когда зарёй, остуженной ветрами,
Нам ведомо, что русская земля
Христа Благого молит в каждом храме
О православном воинстве ея.
* * *
С листвой берёз по-свойски балагуря,
Подначивая птиц звончее петь,
Купается в разлившейся лазури
Июльский день, успевший загореть.
Ещё недели две до косовицы,
Когда комбайны двинутся в поля,
И, кажется, что разом оживится
Не только степь, вся русская земля!
Хранительница сельского уклада,
Известного не только знатоку,
Она одной единою бригадой
Начнёт зерно лопатить на току.
Мы все у нивы хлебной на подхвате!
Не будет жита и не будет нас,
Решивших жить, где кстати, где некстати,
А больше, как бы для отвода глаз.
Крестьянам власть безмерно задолжала,
И кто теперь им выплатит долги,
Когда идея алчного закала
Не то, что пудрит, – давит на мозги?
О, Господи! Своею благодатью
Крещёный люд спаси и сохрани,
Чтоб чуждый мир его не колошматил
Под видом добродетельной родни.
Плесни в поля небесной позолотой,
Обдай сияньем солнечных лучей,
Чтоб в наших душах, житницах и сотах
Копился мёд святой любви Твоей.
* * *
Жизнь меняет явки и пароли,
Как шпион, команду получив,
Что живёт, к своей привыкнув роли,
Как к замочной скважине – ключи.
Кто-то в ссылке чахнет, как Овидий,
Кто-то разливает на троих…
Женщины поэтов ненавидят
Оттого, что те не слышат их.
Вот такая, брат, любви гримаса
На лице у правды записной…
Можно захмелеть даже от кваса
В доме, полонённом тишиной.
Можно вспомнить, что такое дактиль,
Ямб, эпиталама и катрен.
Их названий давний обладатель,
Что могу я требовать взамен?
В общем, ничего, когда на свете
Храмовые звонницы звучат,
Да ещё подсаживает ветер
На коней скуластых казачат.
Он навряд ли усидит на месте
И сбежит со мною в те края,
Где заждалась от меня известий
Даль степная – крёстная моя.
* * *
Машина у крыльца притормозила,
Бибикнула, и захотелось вдруг
Рвануть на юг, причём, с такою силой,
Как будто кто смыкает жизни круг.
Рвануть на юг! туда, где луговиной
Бежит полынь на зов солончака
И колется репейная щетина,
Как августа небритая щека.
Там солнце по округе расплескалось,
Кипит на черепице и листве,
И даже память окропило малость,
Которая с душой моей в родстве.
Там раньше дождь на балалайке тренькал,
Гуськом водил по лужам детвору,
А лето, становясь на четвереньки,
Возило их на собственном горбу
И ни копейки не брало за это!
Да и зачем копейка в пору ту,
Когда ребячий смех звенит монетой,
Упавшей на железную плиту?
Вот, где судьбы моей исток и корни,
И первые страницы книги той,
Что ангел жизни пишет в мире горнем,
Учитывая всё до запятой.
* * *
Что ждут солдаты? Писем от родных,
Как и родные – весточки от них.
И даже смерть той связи не прервёт,
Пока душа молитвою живёт,
Пока Всевышний, чуткий к позывным,
Не отказался нашим быть связным.
* * *
Куда они торопятся, все те,
Кто: «Эй, пошёл!» – командует вознице?
К какой такой безумной красоте
И на какой негаданной версте
Они стремглав забыли приобщиться?
Спешат, как дети, посмотреть салют,
Когда по небу звёздному стреляют,
А праздные зеваки прут и прут…
Там что, любовь бесплатно раздают
Иль разумом по блату наделяют?
Их много. Словно дикая орда,
Они забыть успели в свете ярком,
Что в мире, где грохочут поезда,
Своё мы получаем лишь тогда,
Когда не ждём ответного подарка.
* * *
Искупавшийся в пруду
Вдалеке от дома,
Не спеша в село иду
Стёжкою знакомой.
Солнце блещет, что клинок
Удали казачьей.
Жизнь крестьянскую оно
От меня не прячет.
Завтра мне коня седлать,
Чтоб верхом, не пеши,
Сельским стадом управлять
И себя потешить.
Хочешь, нет, а прадед мой
Терцем был записан
В той ли книге войсковой
На седьмой странице.
Только где теперь она,
Разве кто ответит?
Отзвенели времена,
Как морозный ветер.
Остаётся про себя
Повторять привычно:
Где степная даль моя,
Там и сам я лично.
* * *
Во дворе разоралась ворона,
Словно знает и помнит о том,
Где находится жезл Аарона,
Что в пустыне расцвёл миндалём.
Врёт, конечно! Блажит без смущенья.
Нет за криком её вещих слов,
Лишь досадный захлёб самомненья,
Характерный для слабых умов.
* * *
Три цветка тебе припас я
В январе, когда мело.
Подарить хотел на счастье,
Да не вышло, как на зло.
Ты печально уложила
Прядку светлую волос
И легко, с улыбкой милой,
Затерялась меж берёз.
Выйду в поле – снег повсюду.
Обернусь – не видно крыш.
Я былое не забуду,
Ты былое воскресишь.
Отчего же ты счастливой
Убоялась быть со мной,
Лишь красиво уложила
Чёлку девичью волной?
Не просил, не ждал я чуда,
А теперь молю о том,
Чтоб метелью белогрудой
Отыскала ты мой дом.
Заглянула в бедный угол,
Навестила бы меня,
Как любимая подруга,
Самолучшая родня.
То-то радость песней брызнет,
Лишь явись, не поленись.
Хуже нету в этой жизни
Проживать чужую жизнь.
Мир подобен брадобрею,
Всех скоблит одной скобой.
… Три цветка у сердца грею,
Жду свидания с тобой.
* * *
Вновь я стою возле дома,
Там, где акации – в ряд! –
Ищут со мною знакомых
Возле садовых оград.
Где он, тутовник у хаты,
Крытой речным камышом?
Всё подевалось куда-то,
Как и «бассейня» с ковшом.
Раньше под нашею крышей
Гнёзда лепили стрижи…
Больше я их не увижу
По-над дорогой во ржи.
И не увижу я деда
В майском саду меж ветвей
Там, где подругу проведав,
Лихо свистал соловей.
Ночь затянула в свой бредень
Солнцем калёную степь
В отсветах кованой меди,
Словно цыганская цепь.
Где они, сполохи лета
И стрекотанье сверчков?
Господи, дай нам всё это
По истеченью веков!
Дай нам обняться с родными,
Тленное сбросив тряпьё,
Там, где устами благими
Славится Имя Твоё.
В мире, что смертным неведом,
Дай нам любви и тепла,
Чтоб не аукнулась бредом
Жизнь, что под небом прошла.
* * *
Благословен Кавказ от первых дней,
Благословен во славу Божьей воли,
Которую здесь чувствуешь верней,
Как точечный укол сердечной боли.
Здесь век за веком бурно протекал
И Крест Христов явился миру в силе,
Его горизонталь и вертикаль
Духовный мир с земным соединили.
Святая Нина сродников своих
Крестила виноградною лозою,
Чтоб вера православная для них
Сияла, как свеча пред аналоем.
Благая весть текла, как с гор вода,
И ею утолила жажду света
Алания, а после Кабарда,
Чтоб вечное царило в душах лето.
Благословен Кавказ от первых ран,
Омытых кровью Нового Завета.
Его народы в братстве христиан
Противились ученью Магомета.
Но орды шли, жестокость возлюбя,
Безумие и злобу утверждая,
Иное подминая под себя,
Будь это даже Истина святая.
Не успевали кости истлевать
В земле отцов по взгорьям и низинам,
Как вновь война свою стелила гать
И смерть несла аланам и грузинам.
Слаб человек, живущий на земле,
Когда её он любит больше Бога,
Забыв в самодовольстве и тепле,
Куда ведёт дорога от порога.
И, словно указуя путь ему,
Стоят кресты на горных перевалах,
И солнца луч пронизывает тьму,
Чтоб лишний раз душа не горевала.
Благословен Кавказ в надежду нам,
Сияющий, вершинный, многоглавый,
Что весь он станет как соборный храм,
Увенчанный одной Христовой славой!
* * *
То ль приснилось это мне,
То ли вспомнил всуе.
Пифагор сгорел в огне,
Власти критикуя.
Разозлил кого-то он
Так, что прямо в доме
Безпощадно был сожжён
При ночном погроме.
Но стихов его пока
Помнятся глаголы.
Не сгниёт вовек мука
Звёздного помола.
Высоко стоит луна,
Не жалеет света.
Что ж я, стоя у окна,
Вспомнил смерть поэта?
Что же душенька моя
В небо смотрит смело?
В лунном свете нет огня,
Видно, в этом и дело.
* * *
Мать-и-мачеха в истоме
Дней весенних копит мёд
И синеет на разломе
По реке плывущий лёд.
Снова солнечные прутья
Прорастают сквозь плетень.
Золотые перепутья
Вижу сердцем, что ни день.
Клевер с кашкою подвянут,
Как и лютик на меже,
Но останется медвяный
Аромат в моей душе.
Степь не помнит, много ль, мало
Скакунов я обратал,
Но она мне показала,
Что такое доброта.
Пусть я мелкою был сошкой,
Но, рыбача на заре,
Угощал синиц картошкой,
Испечённою в золе.
* * *
Дождь опять на ветки бусы нижет,
Украшает перед ноябрём.
Смерть близка,
Но Божья милость ближе,
Значит, живы будем,
Не помрём.
* * *
Трезвонит Русь в колокола,
И молится, и понимает,
Что в мире зависти и зла
Чернее дёгтя похвала
Того, кто русский мир нехает.
Нам ругань вытерпеть не труд,
Пусть нас в открытую клянут
Любители словесной дерти,
Когда враги на Русь идут,
Они идут навстречу смерти.
* * *
Что за нужда, когда кругом шестнадцать,
А лес, как пёс бездомный, отощал,
Рубить валежник для костра и шляться
С водой в карманах старого плаща?
Хотя бы гром проехал на телеге
И сердце примирил моё с дождём,
Да на сквозной знобящей лесосеке
С любимою оставил нас вдвоём.
Я с августом собрался за рябиной,
Забыв, как ты внушала мне сама,
Что за медовым месяцем – полынный,
А за полынным – слякоть и зима.
Вот и брожу промеж деревьев голых,
Ломаю ветки вкось и поперёк,
В терновник забираюсь, будто олух,
И чувствую, что страшно одинок.
Не знавший в жизни льгот и привилегий,
Но твёрдо зная суд в себе самом,
Зачем же верю я, что на телеге
Ещё прокатит нас июльский гром?
И мучаюсь, и некуда мне деть их –
Мою надежду, веру и печаль.
И если мука скажется на детях,
Детей невыносимо будет жаль.
* * *
Подсуропила погода
Суховею. Давит грудь.
Так улакомила мёдом,
Что ни охнуть, ни вздохнуть.
Пропадает жито в поле,
Хоть звони в колокола.
Зной присыпал травы солью,
Серебристой, как зола.
Всё всерьёз. Не понарошку.
Перед кем ломать комедь?
Снова жук грызёт картошку,
Чтоб в жару не околеть.
Агроном плюёт с досады:
Жизнь пошла – не до хором.
То посевы выбьет градом,
То реформы бьют рублём.
Повторяю: душно, жарко,
Тяжко людям на земле.
Гром гремит пустой цыбаркой,
Как дурак навеселе.
Сроки с цифрами итожа,
Чуть не плачет счетовод.
Дождь заходит, но, похоже,
Он и пыли не прибьёт.
* * *
В грохоте, в шуме и гаме,
В мире, повёрнутом вспять,
Главное, бредить стихами,
А уж потом их писать.
Главное, помнить и верить,
А уж потом – наобум
Настежь распахивать двери
В грохот, и гомон, и шум.
* * *
Какого кляпа я плету слова?
С какой такой мороки уповаю,
Что снегом занесённая листва
Всё чувствует и помнит, как живая?
Наперекор докучливой молве,
Наперекор убийственному веку
Забыл я, что луна среди ветвей
Дороже райских яблок человеку.
Предел незримый нами не обжит,
Но путь указан жизненным укладом.
Душа моя не мне принадлежит,
И это её тайна и отрада.
Я раньше мерял глубину реки,
Глубины сердца измеряю ныне,
А осень птиц сбивает в косяки
И на пустом дворе со мною стынет.
Она, видать, готова биться лбом,
Но всё же доказать, что в дыме пьяном
Мы так хотели жить своим умом,
Что до сих пор живём самообманом.
Захлопнута калитка в летний сад,
В кустах таится утренняя сырость,
И тихо-тихо листья шелестят,
Напоминая всё, что позабылось.
* * *
Арбат божится матерной частушкой,
Забит старьём и хламом, как чердак.
И водки самопальную чекушку
Готов отдать бомжу за четвертак.
Легко ль поверить: новые словечки,
Но так укоренились в языке,
Что кажется, они в нём были вечно,
Как медь в полушке или в пятаке.
Не надо быть таким уж твердолобым,
Чтоб не понять природы здешних мест:
Смиренье чаще вызывает злобу,
Чем яростный общественный протест.
И всё ж, беду и боль перетерпев,
Отгоревав по делу и безвинно,
Старухи одряхлевшие, и те,
В рядах цветочных распрямляют спины.
И пусть их мир душевный иллюзорен,
Понятен до конца лишь им одним,
С каким укором яростным во взоре
Следят они за веком молодым!
Но это так, раздумья мимоходом,
Покуда жив столичный нищеброд,
Привыкший на заре бульварной моды
Ходить с бутылкой пива круглый год.
* * *
Любитель праздный звуков и созвучий
Сменив на лютню чашу со змеёй,
Не ведал я, что грусть медянкой жгучей
Ударит в сердце так, что – Боже мой! –
Ни охнуть, ни вздохнуть – одни стенанья,
Бессонница и запах горьких трав,
Как будто, перепутав расписанье,
Бреду впотьмах, от поезда отстав.
Шагать по шпалам – горе и мученье,
По осыпи – ещё, куда ни шло.
И мается душа во мгле вечерней,
Когда уходят силы, как назло.
Пока состав товарный прогрохочет,
Да литерный на стыках прогремит,
Как много в жизни сбудется пророчеств,
Которыми я был по горло сыт.
– Куда попал я, голова на шее?
Кто путнику ответит без вранья?
– В Хазарию! – подсказки не жалея,
Одёрнет ветер за руку меня.
– В Захарьево! – аукнется повтором,
И сразу ярче станет мглистый свет,
Как будто на разъезде сяду в скорый
«Иркутск – Москва», знакомый с детских лет.
* * *
Я уезжаю. На краю
Платформы узенькой стою
И поджидаю, жду, смотрю,
Когда мой поезд
Затормозит и подберёт
Нуждой разбуженный народ,
А с тем народом в свой черёд
И я устроюсь.
Я не грущу, но шум берёз,
Летящий с дымом под откос,
Под стук колёс, чуть не до слёз
Меня доводит.
И рельсы тянутся туда,
Откуда еду и куда
Не попаду я никогда
С душой в разброде.
Пора бы, вроде, поумнеть
И не копить в карманах медь,
Чтоб дозвониться к милой, ведь
Звонки впустую.
На листьях краски октября
Пылают пламенем, и я,
Как бы ожёгшись, втихаря
На пальцы дую.
Тайга зовёт в глухую падь,
В туман и топь, минуя гать,
И вся моя ручная кладь –
Одна гитара.
И мир, где вытянувшись врозь,
Нагрелись рельсы от колёс,
Как маневровый паровоз,
Окутан паром.
Я не обходчик с фонарём,
Чтоб ясным днём ходить с огнём
Давно исхоженным путём,
Вминая гравий.
Мне хорошо и на краю,
А станет худо, где стою,
Я сам себе и подпою
И подыграю.
* * *
Какой заботы ради
Я вспоминаю, как
Вечерний ветер гладит
Дорогу в лопухах?
С какой житейской мути
Пригрезился душе
Свет в облачном закуте,
Как лютик на меже?
Ужели я в загоне
Решёток и оград
Удачу проворонил,
Влюбившись в листопад?
С душою нету сладу,
Ей век бы не тужить,
А с листьями по саду
Осеннему кружить
Одной заботы ради,
Отраду жизни для,
Чтоб ветер нежно гладил
Вечерние поля.
Замечательная подборка! Автору, как говорит молодёжь, респект и уважуха!
Потуги.