НИСХОЖДЕНИЕ (Глава 2)
Малый роман
Рубрика в газете: Проза, № 2023 / 23, 16.06.2023, автор: Иван ОБРАЗЦОВ (г. Барнаул)
Главу 1 малого романа “Нисхождение” можно прочитать в № 22.
Глава 2
«…Разжигание старых обид мы должны оставить злым бабам.
Увы, месть горька, как желчь, это – медленно действующий яд…»
Иван Ильин
«Я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий. VII. Наставления. 53. Месть»
Её тело было мертво совершенно точно и необратимо.
Никаких сомнений.
Всё просто и конкретно. Словно твёрдое металлическое направление вперёд по холодному лучу, по которому, нанизываясь, пронзаясь и радуясь грудью, застыло в теле напряжение этого несомненного факта, буквального понимания.
Прокоп посмотрел на свои руки – они ничего не выражали, кровь была внутри, бледные ладони мертвенно замерли, не шевелился ни один сустав пальца.
«Вот она и умерла», – мысль лёгкая и прямая, как протокольная фиксация факта. Вспомнилось слово «констатация»: «Вот она, констатация в буквальном смысле, переживание термина в голове, бездушно и засушливо».
Как это по–новому переживается сейчас, вот прямо в этот затянувшийся миг недоуменного понимания, ошарашенного и лёгкого своей открытой простотой факта – осознание себя здесь и сейчас, в этом потоке истинно-жизненного мгновения.
Мир переполнился то ли тюрьмой, то ли свободой.
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-аа-аа-ааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!! – немой обезумевший внутренний крик – итог горестного внутреннего монолога и всех спектров переживания, а снаружи тишина под куполом неба. Крик какой-то незвучащий, телесный крик, болезненно тягучий изнутри. Откричавшись всем сжатием мышц, тело Прокопа осело, расслабилось.
Мать находилась в комнате чем-то остаточным, ускользающим, вытесняемым этими новыми пространствами будущего. Его, Прокопа, будущего. Будущего, где матери нет. Где всё сейчас тревожно в своей двусмысленности, где серебристая, как будто предрассветная, серость дикого вольного тумана.
«Весь мир – наша тюрьма!» – он понял, что вспомнил сейчас это устойчивое выражение, и, вспомнив, словно ощутил его вкус. Его, этого выражения, проговаривание обычно ведь подразумевает, как бы подтекстом, что оно истинно только среди всеобщей осуждающей пенитенциарной тишины.
«Да. Ведь произнося, между делом, в разговоре с приятелями, как бы махнув на дело рукой, «а-а, так ведь понятно, что весь мир — тюрьма, так что ничего не поделаешь…», но по сути то ты говоришь, что все здесь осуждённые. А то ведь как тогда тюрьмой-то мир назвать? Ну, как минимум, есть те, кто охраняет, и те, кто сидит в тюрьме, верно ведь? Конечно, верно. Это мы так, не вспоминаем вроде бы как про то, а вроде как шутим и не шутим одновременно, про мир-тюрьму говоря», – Прокоп понял, что мысленный поток уже слился до суетливого умственного эквилибризма.
В комнате лежало тело матери. Надо было что-то делать. Он достал из кармана телефон и стал действовать автоматически, как бы следуя некоему плану. Так было легче, так было спокойнее.
Здравствуйте, это больница?.. моя мама… да, да, мой… наш адрес… да… не успела принять таблетки… да, да, дома… да, жду… нет, нет, в милицию не звонил, нет… хорошо, вы сами всё проведёте… да, хорошо. Спасибо вам большое, спасибо…
Он стоял на кухне перед ребром открытой оконной форточки. Ребром форточка упиралась в зрачки Прукина.
«А что, если я сейчас возьму и добровольно ударюсь головой об этот угол форточки?» – он подался вперёд и коснулся лбом тупого угла форточного края. Старая белая масляная краска приблизилась к зрению – резкие кракелюры временных тёмных трещин стали близки и словно ожили. Нет, трещины не шевелились. Просто для внутреннего существа Прокопа они неожиданно переживались сейчас как немного живые и даже – родственные с ним части бытия.
***
Мы сами формируем свои горести. Но наше преимущество заключается в том, что отношение к этим горестям мы тоже формируем самостоятельно – похороны матери прошли традиционно, в торжественной обстановке.
Мамины профессорские заслуги на ниве преподавания были хотя и неоднозначными, но, несомненно, многолетними. К делу сразу подключился почему–то отдел кадров университета, а с ним профсоюз и ещё кто-то.
Прокоп спокойно и печально благодарил, и действительно был очень благодарен всем этим людям.
Ему даже помогли перевести в юридически необходимое состояние все положенные наследственные документы.
Иногда Прукин замирал, сидя дома в своей комнате на одиноком стуле, иногда дремал в не менее одиноком кресле.
Он старался максимально не возбуждаться внутренними переживаниями похоронных этапов.
И также старался отрешиться от этапов вторых похорон матери – юридических, то есть приведения её государственной жизни в окончательное и намертво зафиксированное немым законом состояние «гражданин, выбывший из налоговой системы государства по причине окончания жизни».
***
По прошествии года все вопросы между гражданином Прукиным и государственными службами были разрешены.
Свобода и возбуждающее ум понимание необходимости жить стали Прокопу фактом, который вдруг не потребовал доказательств в одно из утр.
Он как обычно позавтракал и впервые с «того» дня подошёл к запертой в зал двери.
«Да, времена меняются. Это наша судьба. Мы не должны быть рабами прошлого, будущее надо завоёвывать», – Прукин подбодрил себя этими вроде банальными, но, тем не менее, вполне рабочими для важных моментов жизни аргументами и открыл дверь в зал.
Кровать матери стояла раскрытой, без покрывала, на котором она лежала тогда, в «тот» день и на котором её тело унесли в машину скорой помощи. Прукин не стал забирать из больничных стен то покрывало.
По залу летала мелкая пыль. Такая характерная для городской квартиры в середине лета небольшая оседающая пыль, плавающая в потоке проникших через оконные стёкла жёлтых, тёплых солнечных лучей. Частички кожи, ежедневно слетающие с живых людей, случайно залетевшие из форточки уличные частички, медленно ссыпающаяся потолочная известь – привычная и обычная комнатная пыль.
В потоке света из окна неторопливо поднимался весь этот лёгкий, почти невесомый прах бытия, а ещё поток дневного света высвечивал размытые квадраты на паласе.
Здесь была смерть, но теперь Прукин понимал, что она пока ушла из его жизни. Смерть отодвинулась до более пугающего в будущем понимания её, как уже своей. Будущего, немыслимого и размытого.
Но пока надо было всего лишь дожить до завтра. Он просто забыл о том, что в нём до сих пор течёт жизненная сила, а сейчас вспомнил, словно проснулся к реальности.
Память – ей теперь некуда деться, а здесь, в зальной комнате, нужно просто навести порядок.
На столике у кровати так и лежали две бумажки с рецептами, книжка с какими–то стишатами и цветная открытка ко дню рождения – такие обычно выставлены в каждом торговом центре перед кассой.
Прокоп взял в руки открытку:
«Сын мой, нет ничего такого, что мне казалось неправильным в твоём воспитании, но необходимая сдержанность в проявлении удовольствия от твоих успехов мне казалась необходимой, хоть и тяжелой ношей. Ноша моя – это необходимая часть сохранения семьи в твёрдом расположении к приличию. Сын мой, разве легко матери не говорить «сынок»? Но истинная мать знает, что долг материнского одинокого воспитания мальчика выше любого иного долга. Сдержанная строгость и настойчивость – это тяжёлый, но добровольный материнский труд. В твой день рождения мне пришлось принять и ещё один долг – понимания своего неизбежного конца и важность произнесения истинных смыслов нашей неблизости. Теперь я говорю правду и, может быть, подарю тебе эти слова в настоящем, а может в следующем году, теперь только Бог весть. Мама».
Взгляд немо читал слова открытки, глаза прорывались по строчкам слов, по их смыслу, особенно остановились на содержательном выводе письменного финала.
«Вот ведь как, да? – проговорилось само собой, тихо, вслух. – Вот ведь как…»
На кухне упала со стола вилка, и звон проскользнул по шее, полоснул резким движением аудиоволны, сухо и остро резанул по слуху.
Прукин невольно поморщился, положил открытку обратно на столик и стал снимать с кровати постельное бельё.
Через неделю он уезжал отсюда.
Прукиным было решено окончательно и твёрдо: «Поехать в сельскую школу, научить детей жизни, стать главным их наставником, вырвать их из дремучего сельского быта и радоваться на старости лет успехам бывших деревенских мальчишек и девчонок».
Следующую главу читайте в № 24
Цитата: И также старался отрешиться от этапов вторых похорон матери – юридических, то есть приведения её государственной жизни в окончательное и намертво зафиксированное немым законом состояние «гражданин, выбывший из налоговой системы государства по причине окончания жизни».
Мы давно уже не умираем, а просто выбываем из системы налогообложения.
Мне нравится! Жду продолжения!