НИСХОЖДЕНИЕ (Глава 1)
Малый роман
Рубрика в газете: Проза, № 2023 / 22, 09.06.2023, автор: Иван ОБРАЗЦОВ (г. Барнаул)
Здравствуйте, уважаемая редакция Литроссии!
За эти годы мне доводилось публиковаться не только в качестве автора публицистики, но и как прозаик (за серию рассказов даже довелось стать лауреатом Литроссии в 2017 году). Уверен, что редакция прекрасно знает те возможности, которые открываются для писателя и его произведений, опубликованных в официально зарегистрированном литературном издании. Это и включение в библиографию при предоставлении документов на различные государственные поощрения, и возможность участия произведения в различных литературных премиях. Если говорить о себе, то, благодаря опубликованным в «Литературной России» рассказам, я смог участвовать, например, в соискании премии Валентина Катаева (ну, здесь, скорее, из принципа, чем с какими-то реальными ожиданиями результата, но ведь и это важно!).
Зная традиции русских литературных изданий, мы вполне можем вспомнить такие примеры, когда та же «Литературная газета» могла опубликовать по главам из номера в номер небольшую повесть. Дело в том, что последние годы мной продвигается такая литературная форма как «малый роман» и дилогия таких малых романов «Краеугольный кирпич» вошла в этом году в шорт-лист премии Гипертекст.
Особенность такой формы в том, что, например, каждая глава или две главы – это своеобразные самостоятельные произведения, комплекс которых и составляет в итоге малый роман. Важную роль играют эпиграфы к главам. Есть и другие особенности – диалоговые композиции, включение языка чатов и интернет статей.
Недавно я закончил новый малый роман «Нисхождение», который думал опубликовать в толстом журнале, но главред «Невского проспекта» предложил сделать на основе малого романа – пьесу, которая и вышла на днях в Питере под названием «Безотцовщина». Тем не менее, мне кажется, что малый роман «Нисхождение» достоин внимания читателей и касается острейших вопросов самоидентификации современного «среднего» поколения россиян, своеобразных анти-героев нашего времени.
Именно этот малый роман хочу предложить на рассмотрение редакции Литроссии для возможности его публикации поглавно. Буду очень рад, если моё предложение покажется вам интересным, а текст малого романа – актуальным.
Всегда с уважением,
Иван ОБРАЗЦОВ
Глава 1
О чтении художественных произведений: Если человеческое общество действительно желает реализации доброго и светлого в своём бытии, то тексты художественных произведений прямо необходимо должны быть трудны, а то и горьки. Так и только так душа начинает не просто абстрактно сопереживать ближнему, но яростно жаждать добра. В этот момент жажды и рождается реальное изменение человеческой жизни.
Богатырское здоровье, это, в общем-то, пока явление стихийное и получаемое задаром. Кому-то больше, кому-то меньше, кому-то вообще никак (привет немощному брату Геракла).
Так вот, его, здоровья богатырского, наличие, это, скажем так, ещё полдела. Значительно интереснее более, если угодно, экзистенциальный вопрос – а что, собственно, с этим наличием делать?
При всей кажущейся его – вопрошания – философичности, тривиальности и прочих -стях, вопрос этот довольно-таки серьёзный и ни разу ещё не возникало прецедентов, когда его кому-то удалось обойти.
Ибо даже если богатырское здоровье просто было, а тело просто с ним лежало на печи, то сам факт наличия субстанции, которую называют то человеческим сознанием, то духовно–психическими процессами в мозге, уже приводит к вопросу о том, кто принимает решения за распорядок дня своей индивидуальности.
Не продолжая путаться во всех «там», «том», «кто» и «просто» отметим, что, по сути, речь всегда идёт об ответственном за эти «было», «жило» и «тело». Здесь лежание на диване равно как и активное геройствование одинаковы в смысле ответственного за любое из произведённых безобразий. В любом случае, лежать на чём-либо, также, как и бежать куда угодно – решения добровольные.
Именно добровольческие мотивы прослеживались в социальном поведении и гражданской позиции Прокопа Ильича Прукина с самых юных лет. Ещё на заре жизни, когда им вписывались лозунги и призывы в школьную стенгазету, Прукин числился соцактивистом. На здоровье он никогда не жаловался: ни в детстве, ни в юности, ни в период среднестатистического возмужания до определения – «молодой мужчина». Молодой мужчина гладко выбривал щёки и регулярно посещал парикмахерскую. Чистотой нравов он не отличался, но за чистотой тела следил внимательно.
Прокоп не хотел служить в армии. Нет, пацифистом или религиозным фанатиком он не был. Прокопий был гуманитарием. Система взглядов молодого Прукина представляла из себя замысловатое, а по большей части хаотичное переплетение огрызков философских формулировок, интернет–мемов и собственных обид на мир.
Такие гуманитарные мутанты наводняли российское общество периодическими стаями. То они гадили в газетные колонки, то оставляли на страницах толстых литературных журналов кучи помёта, то от привычки создавать групповой гам галдели на чатовых коммент-ветках.
Прукин думал, как и все эти «гуманитарностаи» о собственной исключительности, но вроде бы допускал, что есть и иные точки зрения. Вроде бы.
«Главное, – считал Прокоп, – чтобы здоровье не подводило, а там уж разберёмся как и что о себе заявлять по ходу дела».
При всём прукинском телесном богатырстве, статусная его наследственность состояла в неоднозначной и двусмысленной материнской линии. Отца он не знал и не помнил, а мать всегда выглядела крепкой, здоровенной бабой. Именно выглядела.
Внешне мать была такой же бабищей, которых сменилось много поколений в России. В стоеросовых мозгах Прокопия это был тот тип то ли крестьянской, то ли помещичьей женской физиологии, что когда-то мог родить во время сенокоса, оставить новорожденного у стога на попечение младших детей, а сам докосить до вечера поле ржи, прерываясь изредка на поспешную кормёжку новоявленного человеческого существа жирным молоком из дебелых женских выпуклостей.
Вот только умерла мать как-то неожиданно быстро. За один год слегла, часто стала растирать ладонью под левой грудью, а в один день не приняла вовремя таблетки и скончалась от сердечного приступа прямо в своей кровати.
Соседи, немногочисленная родня и, особенно, сослуживцы собрались на похороны в достаточно большом количестве, так как мать Прукина была женщиной общественно заметной, яростной патриоткой и немного наивной, но искренней сторонницей русского православного монархизма.
Да, надо отметить ещё один невероятный факт – мама Проши была профессором провинциального гуманитарного университета. Её профессорский статус здесь оказывался скорее насмешкой над российским образованием и наукой, чем чем-то реально профессорским. Вообще, при воспоминании о матери, Прокоп постоянно думал слово «генеральша» или «владычица морская».
Неудивительным явлением действительности оказалось то, что как и любая мать, родительница Прукина внушала своему нерадивому чаду, что необходимо стремиться к руководящим, ну или – как задача-минимум – интеллигентным постам и должностям «на благо России-матушки». Причём, когда она говорила «Россия-матушка», то Прокопу отчего-то казалось, что говорит она исключительно о себе.
Повзрослев и сидя однажды на унитазе, Прукин понял, что гадить хотят все, а вот убирать за собой стремятся немногие, ведь не внушают же мамашки своим детишкам «стремись стать ассенизатором», а, между прочим, зря. Кто же тогда будет убирать наше дерьмо, если все станут руководителями и интеллигентными учителями? Ответа на этот простой вопрос не требовалось, всё и так было ясно.
Прокоп размышлял на досуге: «Людей нет и никогда здесь не было, всегда оставались какие-то последние работяги. Эти «последние работяги», словно воспроизводились из поколения в поколение. Создавалось впечатление, что где-то есть роддом, в котором младенцы рождаются сразу «работягами», а выписываясь вместе с матерьми, строем идут на какие-то там «предприятия». Раньше-то казалось, что мы идём к процветанию, человеческому божественному просветлению через идеи то православия, то коммунизма, то всего понемногу. Прогресс технически летел вперёд – в высоту, внутрь – в глубину, пронзал и астрономический космос, и сердце фундаментальных частиц, проникал, казалось, в само тело жизни.
Но вот, мы тонем в канализационных и мусорных сточных потоках, захлёбываемся сточными реками информационных отбросов. Тонем, и некому нам помочь по одному. Но вместе бы вышло, вроде как, только какое вместе уместно при погоне?
Мы все ведь не только в тюрьме, но и в вечной погоне к тому, что нам, каждому, по одному только и цель, и её технически-юридическое материальное выражение – кусок колбасы или минутка славы.
Да, так вот тупорыленько, по-простецки. Так вот, без интеллектуальных ужимок. Здесь цель одна, и она не человечеству вообще, а конкретно, по одному, каждому, ну может ещё по-семейному немного, но не более тех, твоих семейных, которые только и терпятся в целевой доле с тобой. А с другими колбасу делить ни-ни. Про минутки славы так и говорить нечего – это и с самыми близкими делить как-то даже неприлично. Так и терпим, что ближних, что дальних, по необходимости терпим».
Терпение кого-то рядом с собой часто именно терпение – не терпеливое, а больше вынужденное состояние взаимодействия с общественным организмом. Прокоп Прукин терпел всю свою жизнь и чем ближе к его организму был человек, тем больше приходилось терпеть вынужденно.
Иногда с унитаза вставал не старый Прокоп, а новый человек – Прукин Прокоп Ильич. И думалось ему, что вот теперь всё, хватит, надоело терпеть. Теперь будет он жить не как все, а по-своему, по-доброму, по справедливости, в активной борьбе с косностью человеческого общества.
Но день закручивался вокруг Прокопова тела разными делами и делишками, и бунт против обыденности и конформизма сходил на нет, до какого-нибудь следующего туалетного заседания с телефоном в руках. Так и бунтовал Прокоп в основном в чатах и под разными никнеймами (не подписываться своим именем у Прукина ума хватало).
Следующую главу читайте в № 23
Добавить комментарий