Нож и слово

Рубрика в газете: Жизнь замечательных людей, № 2020 / 30, 20.08.2020, автор: Александр АЛТУНИН

---

Александр Алтунин – одно из светил отечественной хирургии. На его счету свыше десяти тысяч операций. Его пациентами были дирижёр Евгений Светланов, поэт Расул Гамзатов, художник Илья Глазунов…
А всё начиналось в Ставрополе, в медицинском институте. Там Алтунин встретил свою любовь – Аллу. Получив диплом, молодые отправились на Дальний Восток. Там произошло их становление как врачей.
Сегодня супруги отмечают 60-летие своей свадьбы. С этим событием их горячо поздравляют митрополит Ставропольский и Невинномысский Кирилл, поэт и актёр Михаил Ножкин. Председатель Сочинской организации ветеранов Алексей Горбунов посвятил Алтуниным своё бесхитростное стихотворение. Друг семьи утверждает:

Любовь бурлит, от страсти – кровь
Ведь Алла – яркая планета,
И Вы готовы вновь и вновь
Бежать за Нею на край света.

Сам Алтунин последние годы работает над мемуарами «Нож и слово». Поначалу ему в этом помогал писатель Владимир Николаевич Ерёменко. Но в 2014 году Владимира Николаевича не стало. И теперь Алтунин сам доводит до ума большую рукопись.

---

 

Сучки и задоринки

В Дальневосточном отдалении, после Ставрополя у меня и у супруги, конечно, не всё шло легко и гладко. За десятки тысяч вёрст ни в гости, ни в ежегодный отпуск не поедешь. Только по случаю. Или, если добьёшься у вышестоящего начальства, поездки на курсы повышения квалификации.
Слава Богу, у медиков в те годы такое практиковалось. И молодые зарубинские врачи за шесть лет побывали на нескольких таких учебах. Хирург приобрёл профессию рентгенолога в столице края – Владивостоке. Затем здесь же стажировался по несколько месяцев в своей основной специальности. А ещё частые сборы военврачей запаса.
Терапевт повышала квалификацию подальше, аж в Новокузнецке и других городах Сибири.
Всё это было нелегко при малом ребёнке, и отсутствии врачебной замены на службе в первые годы.
Несколько критических ситуаций было, когда надолго отлучался и я. И тогда на плечи Аллы взваливалась вся больница, поликлиника, да ещё и санпроверки на судах. К вечеру так выматывалась, что сил на дорогу домой не оставалось. Приходилось ночевать в больнице.
Тогда и произошёл такой трагический случай. В родильном отделении, на сохранении, лежала больная, с кучей хронических заболеваний.
В это время привозят сюда же её мужа. Он в пьяном виде попал под машину.
Обследование выявило переломы, разрыв печени и другие увечья. Терапевт связалась с райцентром. Пострадавшего можно спасти только там. Но санитарный самолёт, как всегда, опаздывает.
Муж умирает в одной палате, жена лежит в другой. Что делать? Если ей сказать, она, конечно, рванётся к нему. А её состояние такое, что может погибнуть ещё два человека: она и не родившийся ребёнок. И не с кем посоветоваться. Главный во Владивостоке на курсах.
И исполняющая его обязанности А.Н. приказывает медперсоналу не говорить роженице о трагедии.
Наконец, прилетел самолёт. Больного доставили в районную больницу. Но спасти его, к сожалению, не удаётся…
Роженица через несколько дней благополучно разрешилась третьим ребёнком.
Понятно её состояние. Слёзы, гнев на врачей-душегубов. И обращение в суд.
Суд в районном центре. Ответчица прибывает по повестке. Идёт заседание с подробным разбором обстоятельств. Слушание свидетелей сторон и экспертов-медиков. Заседание долгое и нервное. Наконец, суд удаляется. Напряжение возрастает… И вдруг радостное: суд отказывает в удовлетворении иска. В записи постановления суда: «В данной ситуации врач действовала профессионально и правильно, спасая жизнь роженицы и её ребёнка».
А до этого решения трагическая история и разбирательство её последствий длились месяцы и стоили больших переживаний не только доктору, но и всему медперсоналу больницы. Как же, судят их начальницу-врача!
Через полгода мать троих детей пришла в больницу с букетом цветов и новым мужем. Пришла с извинениями и благодарностью.
– Муж не пьющий, хороший семьянин, принял детей, как своих. И всё у нас хорошо…
В то же время главврач и хирург – на учёбе во Владивостоке. На море, у рыбаков случилось несчастье. Одному из них раздробило кисть руки. Его доставили в больницу. За операционный стол стала терапевт.
– Вы хирург? – спрашивает пострадавший.
– Нет! Я терапевт. Хирург в отъезде.
– Я не доверяю вам.
– Ну, оставайтесь без руки.
Рыбак сбавил тон и согласился. Ассистирует акушерка. Почти два часа шло складывание раздробленных косточек и наложение швов.
Позже, когда больной обследовался в краевой больнице, кажется, через месяц после выписки, там определили: «Так аккуратно могла сделать операцию только женщина-хирург».
С этим рассказом и букетом цветов к терапевту приехал поправившийся моряк:
– Если бы вы были не замужем, я бы всю жизнь носил вас на руках! – Заверил спасшего ему руку доктора благодарный рыбак.
Было немало и других сучков и задоринок на службе и в личной жизни за годы пребывания на Дальнем Востоке.
Однажды допоздна задержались в больнице. Главврач уже вышел во двор, а супруга всё ещё в поликлинике, завершает приём больных. Во двор вошёл пьяный мужчина и стал ломиться в дверь больницы. Главврач отвёл от двери буяна и стал объяснять ему, что всё уже закрыто, и повидаться с больной женой он сможет только завтра.
В это время вышла Алла Николаевна, и главврач пошёл ей навстречу. Вдруг с крылечка крик:
– Саша! Пригнись!
Главврач пригибает голову и тут же над ухом свист булыжника. Камень ударяется в стену.
– Ах, ты, гад!
Рванулся главврач к дебоширу и, не щадя кулаков, охаживает пьянчугу так, что тот наказывает всем своим друзьям в посёлке никогда не связываться с этим врачом.
Были и комические ситуации. В первый же месяц появления докторов в Зарубино, гуляла по посёлку такая сплетня.
Эта пара сбежала из Владивостока от мести капитана дальнего плаванья, мужа белокурой красавицы. В подтверждение версии приводились такие доводы: доктора всегда вместе и неразлучны! К тому же она им помыкает – заставляет таскать огромные вёдра воды на коромысле, да ещё и по три ведра! И прочее…
Романтическую историю Алле рассказала работница рыбокомбината Варя Румянцева, с которой та подружилась уже в первые недели службы в больнице. А её муж Гена Румянцев – электрик, золотые руки и отличный парень, стал другом хирурга.
Позже они вдвоём смонтировали в больнице рентгеновский аппарат, на котором главврач стал работать по новой своей врачебной специальности.

На борту мина!

Начало моей настоящей жизни и моей жены там, где восходит солнце. Вспоминаю, как бежали мы по крутому склону к берегу моря, из-за края которого, в жидком золоте предутреннего багрянца, медленно всплывал раскалённый шар. Свежий бриз с моря вздымал седые гребни волн, в небе бесновались и кричали огромные чайки. А я почему-то вспомнил любимого Горького:
“Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет буревестник, чёрной молнии подобный”. 
Какое же благое было время! Нас уже все знали в восьмитысячном посёлке рыбаков. Да и они многих знали в лицо. Приходилось выезжать в военные части, в соседние «Андреевку» и другие селения. Зарубинская больница разрасталась. В ней появился ещё один врач и несколько новых сестёр и фельдшеров. Не все приживались. Одним не нравился климат, дождливый и сырой летом, ветреный и холодный зимой. Другим – отдалённость от родных мест. Однако больница всё так же оставалась единственной во всей округе.
И всё же жить стало легче, а главное, интереснее. Можно уже оторваться на день-другой, оставив за себя на службе молодого врача Тараса. Парень смышлёный. Правда, пока ещё тычется, как телёнок-сосунок. Ну да побьётся об острые углы, научится. Дело житейское.
А мой дружок, лихой капитан Володя Коновалов, давно звал выйти на денёк на его сейнере в море. И всё было нельзя. Не бросишь больницу – много работы!
А вот теперь решился. Да и случай подходящий. Жены подружки, Алла и Маша, собрались за покупками в Уссурийск, а мы, их мужья, наконец, вместе в море.
Сейнера выходят до рассвета. В четыре утра надо быть на пирсе. Какая же красота и радость встретить утро у моря! Три года я уже жил на Дальнем Востоке, а в море только по несчастным случаям на судах. Весь световой день в стенах больницы: ни моря, ни этой красоты не увидишь.
С капитанского мостика Володя Коновалов объяснил мне, что такое близнецовый лов двух в паре сейнеров. Его они сейчас начнут, как только окажутся в открытом море.
– Тут главное слаженность и синхронность действий обоих экипажей, – горячился капитан. – Ну, ладно, увидишь сам и всё поймёшь. Не боги горшки обжигают! А как говорит Твардовский: «Их обжигают мастера!»
Действительно, два юрких «МРС-80» – морских сейнера – начали работать как единая, отлаженная машина. Но с одного стали травить в воду невод, а на другом ловко подхватывали его конец, и близнецы-сейнеры потащили бреднем громадину-сеть в море.
Окончание заброда определяли капитаны, переговариваясь по радиотелефону. Подавалась команда, и близнец делал полукруг неводом и шёл на сближение со своим братом. Первый заход завершился, конец невода на первом сейнере!
Включались лебёдки, вытраливающие сеть, а освободившийся сейнер отходил и начинал ту же операцию, только теперь он уже сбрасывал в море свой невод, а заводить его должен был тот, который спешно разгружал невода и сортировал поднятую на борт рыбу. Захватывающее зрелище!
Было истинным наслаждением наблюдать за слаженными и спорыми действиями обеих команд сейнеров, и уж, конечно, рассматривать живой и трепетный ворох высыпанного на корму серебра и червонного золота.
Каких здесь только не было рыб и морских чудищ! В каждом заходе по десятку, а то и больше, центнеров. Я не мог оторвать глаз от запального действа на сейнере. И вдруг, при очередном подъёме истошный крик:
– Мина! Мина в неводе!
А с капитанского мостика громкий голос Володи Коновалова:
– Всем на нос! Машина – полный вперёд! Уходим в море!
Капитан уже на месте рулевого, и могучий сейнер, сотрясая стальной корпус гулом машин, помчал от берега в сторону подводных скал. Не понимая манёвр Коновалова, второй сейнер врубил также на полную и помчал вдогон.
– Серёга! Отстань! – спокойно попросил по радиотелефону Коновалов. – Отстань, Серёга!
Коновалов больше ничего не может сказать напарнику, потому что все переговоры капитанов внимательно слушали на берегу.
Наконец, тот отстал. Эхолот нащупал гряду подводных скал. Машина застопорила ход, и начинался спуск невода с рыбой и морской бомбой в воду.
– Майна, помалу… Помалу, помалу… – хрипел напряжённый голос капитана.
И крановщик медленно опускал смертоносный груз со всем уловом до глади моря. И когда невод касался воды, раздёргивалась его мошня. Рыба с бомбой высыпалась в море. На сейнере все с замиранием ждали возможного взрыва…
На несчастье рыбаков, улов в этот раз оказался таким большим (его определили на глаз – не менее двадцати центнеров!), что круглый шар бомбы завис на рыбном ворохе и стал представлять ещё большую опасность, чем когда лежал на дне.
Капитан на корме был один. Всю команду он загнал на нос. Я оказался на мостике. Вся разыгрывающаяся трагедия была перед моими глазами.
Капитан схватился за багор. Он перегнул своё крепкое тело в поясе через борт и осторожно начал разгребать под бомбой ворох нетонущей рыбы. Мягко сталкивал шар, а он не скатывался. Капитан действовал с не меньшей осторожностью и сноровкой, чем хирург в операционной. Но опасность смертельная!
Вдруг бомба ожила, забулькала. Я инстинктивно сжался, ожидая взрыва. Но Коновалов всё ещё орудовал багром. Капитан знал, что из внешней железной оболочки бомбы вытекла вода, когда она была подвешена, а теперь, когда он разгрёб под нею рыбу, вода хлынула в проржавевшие дыры первой оболочки, и должна была потянуть бомбу на дно к скалам.
Так оно и вышло. Побулькав, бомба скользнула меж вороха всё ещё нетонущей рыбы, и скрылась навечно.
Капитан Коновалов и я несколько минут молча сидели на мостике. Меня сотрясала дрожь, я кутался в куртку, а капитан снял бушлат и стащил с себя тельняшку. Глаза и лицо его заливал пот.
Отдышавшись, я приобнял друга.
– Не думал, Володя, что ты такой храбрый. Ты меня потряс.
– А знаешь, что сказал Тамерлан по этому поводу, – хитро улыбнулся капитан, – «храбрость – это терпение в опасной ситуации». Я, вроде, не из робкого десятка, а мороз по коже не раз продирал, когда с миной нянчился. Меня ещё и сейчас дрожь бьёт…