ОКЛЕЙМЁННЫЕ

Рассказ

Рубрика в газете: Жизнь национальностей: в поисках гармонии, № 2019 / 44, 28.11.2019, автор: Татьяна КУЛИКОВА (г. ЭЛИСТА)
Татьяна Куликова

Татьяна Куликова родилась и выросла в небольшом солнечном городе с поющим названием Элиста. Имеет три высших образования. Автор нескольких сборников поэзии и прозы. Член Союза писателей России.

1

Ночь. В воздухе стоит удушающий запах хлорки. Пожилая санитарка, гремя ведром и нисколько не стыдясь в выражениях, моет туалетную комнату в нашей палате.
– И как же так можно было столько нагадить?! Вроде все старые, а серут как кони….

В больницу я попала в канун Нового года. Те, кто провёл «самый главный праздник» на больничной койке, не понаслышке знают, как это особенно грустно и тоскливо. А началось всё до крайности банально: отекла левая нога, потом появились боли при ходьбе и нежно-фиолетовый оттенок. Попасть на УЗИ, а тем более к врачу, в нашем богом забытом уголке – целое испытание. Нескончаемые очереди. Поэтому, по наставлению семьи, я поехала в близлежащий город.
Тщательно изучив мои показания, врач буднично объявил мне диагноз: тромбоз глубоких вен нижних конечностей. Меня чуть не трясло от страха, а он в это время объяснял, что необходимо срочно ложиться в больницу, так как последствия могут быть плачевными, и вызывал скорую.

Старушки, буквально прикованные к постели, то и дело стонали и звали на помощь медсестру. Тщетно… Я стояла у окна большой, но всё равно душной, палаты и всматривалась в яркий и светящийся от праздничных лампочек город. На улицах – оживлённое движение. То там, то здесь серое небо озаряли салюты и распускались над городом разноцветными цветами. Жизнь за окном, не замечая больных, кипела.
Я легла на кровать. Жёсткая подушка, колючий кусок одеяла, которым нельзя укрыться полностью, боль в ноге и яркий свет из коридора заставляли моё сердце бешено колотиться. Мне хотелось верить в чудо, поскорее заснуть и проснуться уже дома, рядом с любимым мужем. А диагноз… пусть врач ошибся, пусть!
Тромбоз – это сравнимо со смертным приговором, и ты живёшь в ожидании его исполнения. А когда всё это произойдёт, никто не знает. Моя душа, подобно маленькому запуганному котёнку, съёжилась от страха перед неизвестностью.
– Почему я? Я ведь ещё такая молодая…
Мысли роем носились в моей голове. Вновь потекли слёзы.
– Сестра… Сестра, – вдруг застонала одна из старушек.
Я поднялась с кровати и подошла к ней.
– Вам плохо?
Бабулька смотрела на меня с нескрываемым удивлением. Потом, видимо, разглядев во мне живого человека, а не призрака, попросила накрыть её одеялом. Укутав старушку, я опять легла. От жёсткого матраца ныло всё тело. Я потянулась за бутылкой воды, стоящей на тумбочке, и оцепенела от ужаса. Прямо по бутылке, никуда не спеша, ползли два больших таракана.
Желание пить сразу пропало. Мне показалось, что эти твари ползут по мне, залезая в волосы. Укутавшись с головой в пододеяльник, под стоны старушек я, то и дело проваливаясь в сон, пролежала до утра.

– Просыпаемся! Просыпаемся! – ровно в шесть утра зазвучал зычный голос медсестры. – Уколы! Готовимся!
Она подходила к старушкам и, не обращая внимания на их стоны, быстро вводила лекарство – внутримышечно. Мне досталось тоже.
Посмотрев на часы и отметив, что одна ночь уже позади, я пошла умываться. Старушки кряхтели и щурились от яркого света ламп. Теперь я могла получше их всех рассмотреть.
Как я уже сказала, палата была большая и вмещала в себя шесть коек, шесть прикроватных тумбочек, шифоньер и холодильник. Больных, включая меня, было пятеро. Все – старенькие бабульки, которые с трудом усаживались на кроватях, одна и вовсе была лежачая. Они долго осматривали и ощупывали себя, потом их взгляд заторможено гулял по палате, и только потом, причесав или пригладив кое-как рукой свои седые волосики, кряхтя, они поднимались и направлялись к умывальнику.
– Нужно идти в туалет раньше этой Катерины Николаевны, – шёпотом сказала мне соседка.
Это была Полина Андреевна. Маленькая, хрупкая и набожная женщина (я уже видела, как часто она крестится).
– Это она вчера нагадила в туалете. Господи, – она перекрестилась, – не доведи меня до такого позора.
– Я всё слышу, – неприятным голосом проскрипела Катерина Николаевна. – Это не я. Там уже всё лежало…
– Да после тебя в туалет невозможно зайти! – в дискуссию вступила Мария Михайловна, самая старшая, но самая бойкая старушка.
Перепалка Катерины Николаевны с другими больными была недолгой. Наблюдая со стороны, я наивно предполагала, что всё это меня не касается, я здесь ненадолго, и общаться мне с ними не обязательно – но не тут-то было.
– А тебя как зовут? – спросила меня, как-то вдруг прервав перепалку, Мария Михайловна.
– Таня, – ответила я растерянно.
– Ты вчера в туалет ходила? Видела?
Быстро сообразив, что мне вчера посчастливилось не увидеть весь этот ужас, я ответила:
– Я слышала, как ругалась санитарка, когда мыла пол.
– Во, во! Кто-то гадит, а кто-то убирает, – тихо подхватила Полина Андреевна и тут же перекрестилась. – Не дай Господь такое ещё раз увидеть.
– Сами гадите. Я что, не знаю – я это или не я? – Катерина Николаевна не хотела сдаваться. Она попыталась сползти с кровати, но упала на пол, стукнувшись головой о тумбочку.
– Зараза!.. Понаставили тут… Суки!
Я подскочила к старушке и помогла ей подняться. Она была самая молодая, как я потом узнала, но пока казалось, что её уже под девяносто. От неё исходил удушливый смрад. Мне почему-то сразу показалось – алкоголичка. В дальнейшем мои подозрения подтвердились.
– Ты вот дочери своей ничего не говоришь, а зря! – нравоучительным тоном сказала Мария Михайловна. – Пусть она знает, что тебе помощь нужна. Ты же сама еле-еле передвигаешься.
– Дочери… – перебила её Катерина. – Да нужна я ей? Она у меня вечно занята.
– Ну, ходит же к тебе. Чего ещё нужно?
– Да мне уже ничего не нужно. – Катерина Николаевна поднялась и, придерживаясь за спинки кроватей, двинулась в сторону умывальника.

Сон. Художник Дмитрий Санджиев

За окном светало. В коридоре послышались голоса ходячих больных и звук приближающейся тележки.
– Завтрак везут, – сказала шёпотом Полина Андреевна. – Наверно опять кашу дадут…
– Доброе утро! Завтрак! Каша манная, хлеб с маслом, чай. – Полненькая милая санитарка бальзаковского возраста заглянула в палату и, сверкнув своими голубыми глазами, с улыбкой спросила. – Ну? Кому каши?
Старушки потянулись за своими тарелками. Все, кроме Катерины Николаевны, которая в это время сидела в туалете, получили свой завтрак. Вскоре вздохи в палате сменились дружным постукиванием ложек.
Катерина Николаевна показалась через пять минут. Еле передвигая больные ноги, она доплелась до кровати.
– А что это вы мне каши не насыпали?
– А ты что у нас, барыня? – раздражённо спросила Мария Михайловна.
– А про неё мы и забыли, – шептала мне Полина Андреевна. – Вот бедная. До обеда далеко, а дочка только вечером придёт…
Мне стало жаль старушку. Я поднялась и отправилась в коридор разыскивать санитарку с завтраками. Исправив нашу общую ошибку, я пошла мыть свою тарелку.
– Танечка, помой и мою, пожалуйста… Если можно… – Полина Андреевна протягивала мне и свою тарелочку.
Окинув взглядом остальных бабулек, я заметила, что они все ждут от меня такого же чуда, а может, просто не имея сил передвигаться, хотят, чтобы о них позаботились. Впредь, до самой выписки, посуду мыла я.
Через некоторое время пришли медсёстры: ставить капельницы. Медсёстры, к слову, менялись каждый день. Итак, капельницы достались мне, Полине Андреевне и следующей нашей соседке, прикованной к кровати Людмиле Фёдоровне.
Пролежав под капельницей минут двадцать, Людмила Фёдоровна стала звать медсестру.
– Подойдите ко мне. Подойдите, пожалуйста, – слабым голосом звала она медперсонал. – У меня капельница кончилась…
Капельницы стояли между койками, и я отчётливо увидела, как опустела стеклянная тара с лекарством. Встать с постели я не могла – сама лежала под такой же капельницей. Понимая, что дорога каждая минута, я закричала:
– Мария Михайловна, скорее нажмите на кнопочку вызова! Скорее!
Как ни странно, но кнопка вызова медперсонала была исправна только возле её кровати. Мария Михайловна, нужно отдать ей должное, среагировала достаточно быстро. Мы услышали, как в медсестринской зазвенел звонок.
Лекарство медленно опускалось по системе и под давлением воздуха угрожающе подходило к вене. В последние секунды, когда колба была практически пуста, зашла медсестра.
– Кто звонил? – она окинула нас невозмутимым взглядом.
– Система кончается, – не выдержала я, головой показывая на старушку.
Без единого слова, без тени извинений она вытащила иглу и унесла капельницу. Вскоре она вернулась и «освободила» нас с Полиной Андреевной.
– Они так всегда уйдут – и носа не кажут, – тихонько возмущалась моя соседка.
– Нужно пожаловаться врачу, – твёрдо сказала я, убеждённая, что это исправит дело.
– Уже жаловались… – Мария Михайловна махнула рукой.
– Здесь все медсёстры, как звери. Они, наверно, в одном училище учились, – продолжала она. – Их зовёшь, а они не подходят, а потом ещё и грубят.
Не прошло и два дня, как я убедилась в правдивости её слов. Старушки, не имея ни сил, ни возможности противостоять хамству, молчали. Конечно, не все медсёстры были чёрствыми и грубыми. Была одна девчушка лет двадцати двух, которая без устали летала меж палатами, не забывая при этом спросить о здоровье больных пациентов.

День тянулся медленно. Вдруг у меня зазвонил телефон. Это был муж. Все больничные невзгоды сразу отошли на второй план, и я буквально растворилась в нашем разговоре.
После этого на меня напала какая-то тоска. Я несколько раз пыталась заставить себя читать книгу, но это не помогало – книга казалась невыносимо скучной. Бабульки то засыпали под добрый храп друг друга, то стонали от боли, то просто лежали и делились воспоминаниями. Вечером перед сном мы все дружно успокаивали Катерину Николаевну, которая, не дождавшись дочери, всхлипывала, лёжа на кровати. Мы уверяли её, что перед Новым годом у всех бухгалтеров, – а дочь её работала главным бухгалтером в фирме, – очень много работы. Это не действовало на Катерину, и мы принялись осуждать всем «коллективом» её дочь.
Так потихоньку и прошёл день.

Наступило утро.
– Капельницы, – медсестра подошла к Катерине Николаевне.
– Ой, не надо мне ничего… – с болью в голосе произнесла старушка.
– Врачу говорите. Мне всё равно, сказали – сделала, – сестра потянула бабульку за руку, отчего та застонала ещё сильней.
– Больно, больно…
– Чего вы кричите? Работайте кулаком. Работайте! – чеканила слова медсестра.
Она несколько раз пыталась ввести иглу в синие вены больной, но это никак не получалось. После неудачной попытки найти вену и на другой руке, она всё же ввела иглу – с тыльной стороны ладони.
– Лежите смирно!
Минут через десять старушка принялась опять стонать. Оказалось, что игла вышла из вены и лекарство вливалось под кожу.
– Я же вам русским языком сказала, – прошипела сестричка, – не шевелитесь. – Она резким движением вытащила иглу и тут же стала вводить её в другую руку.
– Нет! Я не хочу больше. Уберите всё это, – старушка старалась спрятать руки под одеяло.
– Вы отказываетесь? Отказываетесь? – Сестра склонилась над Катериной Николаевной.
Тон медсестры в белом халате казался мне угрожающим. Я сразу вспомнила рассказы о тех медсёстрах, которые выносили раненых, уже неспособных двигаться самостоятельно, с поля боя во время той войны, которую некоторые из этих старушек застали детьми. И ведь для каждого раненого солдата у тех сестёр находилось доброе ласковое слово.
Так что же изменилось? Неужели для того, чтобы возникло сострадание к другим, необходимо всю боль испытать на своей шкуре? А сердце, а душа?

После очередной процедуры с капельницами, когда вся исколотая Катерина Николаевна, осматривая свои синяки на руках, отказалась от процедур, мы стали свидетелями, как в коридоре наши сёстры громко обсуждали «больную на всю голову» Катерину Николаевну.
Вдруг Мария Михайловна покачала головой и начала негромко:
– А мы-то… Во время войны, когда немцы вошли в город наш, в Ростов-на-Дону, мы с ребятами нашли раненого солдата и спрятали его от немцев в библиотеке. Всё держали в строжайшем секрете, даже родители ничего не знали. Выхаживали его, как могли. Нас в семье было пятеро детей. Мать насушила сухариков и выдавала нам каждый день по кусочку. Все запасы были спрятаны под замком в кухонном шкафу. Ключ постоянно находился у матери, но я оторвала дощечку с задней стенки и потихоньку каждый день таскала солдату сухари. Конечно, мама пропажу обнаружила, но узнав причину, ругать меня не стала. А солдат поправился и ушёл. Вот раньше-то как… – и она заплакала, не скрывала слёз, то и дело вытирая их концом старенького платочка.

Вечерело. За окном бесконечными большими хлопьями падал снег, на отливах подоконника, нахохлившись, сидели голуби и с интересом заглядывали к нам в окна.
Распахнув дверь, в палату вошла дочь Катерины Николаевны.
– Что так долго? – недовольным голосом спросила Катерина Николаевна.
– Я на работе, – так же резко ответила дочь. – Ты не понимаешь? Конец года, а я ещё отчёты не сделала. Вон видишь, домой работу тащу.
Дочь, не снимая пуховика, присела на край кровати.
– Зачем тебе телефон? Завтра уже домой поедешь. И, не дай бог, я твою Зойку опять увижу… Пьянь! – Дочь была раздражена. Она поднялась и быстро вышла в коридор.
– Завтра выписывают? – тихо спросила Полина Андреевна. – Везёт, а мне Новый год здесь справлять.
– А вы давно лежите? – поинтересовалась я.
– С четырнадцатого, – соседка, загибая пальцы, стала считать дни. – Уже пятнадцать дней лежу. Господи, дай мне сил, – она перекрестилась.
– Так, я пошла. Приду завтра в два часа. – Дочь Катерины Николаевны, прихватив сумки и кинув нам «до свидания», ушла.
Катерина Николаевна, лежала на кровати и плакала.
– Она тебя хоть в детстве целовала? – подала голос Мария Михайловна.
– Ещё как целовала… – Катерина вытерла слёзы.
– Ну, вы так не расстраивайтесь. Она просто загружена работой, – я попыталась подбодрить её, – завтра домой поедете…
– Не хочу я домой. Я там лишняя… – крикнула Катерина.
И Катерина Николаевна рассказала, как она продала свой дом в Краснодарском крае и, по наставлению дочери, переехала к ней в квартиру. Опуская подробности личной жизни и пристрастие к алкоголю, о которых мы и так все догадывались, Катерина отметила, что отношения с дочерью после переезда сразу испортились.
– Не нужно было тебе переезжать, – сделала вывод Мария Михайловна. – Я живу одна в своей квартире. Сама себе хозяйка. Сын пришёл в гости – и слава Богу. Он сам у меня больной, с палочкой ходит. Чем дальше – тем роднее. Сколько мне отмерено, столько жить и буду, но сама.
– Я тоже одна живу… – в задумчивости произнесла Полина Андреевна. – Единственного сына похоронила двадцать лет назад. С тех пор одна. – Полина Андреевна, сидя на кровати, медленно покачивалась из стороны в сторону.
– А внуки не остались? – спросил кто-то.
– Да, внучка – Юлечка. Она уже большая. На прошлой неделе приходила. В пятницу. А так она ко мне приходит в гости, по ночам. В двенадцать, в час… Сделает быстро перевязку и убегает. Мы даже не разговариваем. А невестка замуж вышла. Звонит иногда. Я, как сына похоронила, сразу свою двушку на внучку переписала… – бабулька замолчала и перекрестилась. – Господи, хоть бы умереть дома, а не в больнице…

Переживая всем сердцем за этих милых старушек, я в глубине души была счастлива. Меня любят в семье. Даже дочка приехала ко мне с маленьким ребёнком, чтобы я не чувствовала себя одинокой. А ведь ехать пришлось 500 километров…

Ночью Людмила Фёдоровна ёрзала на кровати, не в силах даже поворачиваться (врачи только по наставлению её дочери сделали рентгеновский снимок и определили у неё перелом шейки бедра). Пытаясь перевернуться на другой бок, она каким-то образом оказалась поперёк кровати и стала звать сестру. Чтобы не бегать по коридорам, я нажала кнопку вызова, ту самую, единственную исправную. Но, не услышав звонка на посту, я пошла в сестринскую.
– Подойдите, пожалуйста, до нашей бабушки…
– Чего она хочет? – сестра высунула голову из-за двери.
– Я не знаю… – мне не хотелось вдаваться в подробности, и я просто пошла в палату.
– Чего вам? – медсестра, уперев руки в бока, встала у кровати.
– Положите меня правильно, – старушка, больная сахарным диабетом и весом более ста килограммов, в изнеможении подняла руки.
– Я вас таскать не буду. У меня и так спина сорвана.
– Ну, разверните её хоть как-нибудь, – попросила я.
Сестра нехотя стала поднимать больной ноги и, толкая то вправо, то влево, кое-как развернула. Бросив фразу «скажите дочке, пусть нанимает сиделку», она удалилась, а старушка благодарила её вслед.
31 декабря, на третий день моего пребывания в больнице, к нам в палату с самого утра, как это ни странно, заявились врачи. За два дня перед этим никто из них не появлялся. Свежевыбритые и причёсанные, в накрахмаленных белых халатах и благоухающие дорогим парфюмом, – они, казалось, только по ошибке забрели к нам. Они плыли между коек, как лебеди, наклонялись к каждому больному и на наши многочисленные вопросы старались дать исчерпывающие ответы – ну, прямо ангелы.
Конечно, нужно отдать им должное, эти дяденьки-врачи, наверняка, вытащили «с того света» не одного человека. Но всё же – и у них чувствовалось пренебрежение к больным, правда, не такое открытое, как у медсестёр. Они осмотрели Марию Михайловну и объявили ей о выписке. К выписке готовилась и наша Катерина Николаевна. Сразу после завтрака она стала натягивать на себя штаны, кофту, собирать в пакет нехитрые пожитки, даже прихватила зачем-то пустые пластиковые бутылочки из-под воды.
Мария Михайловна уехала через час, за ней приехал сын с невесткой.
Весь день в отделении царила суета. Врачи подчищали дела, выписывая своих пациентов, медсёстры готовились к встрече Нового года. Время от времени они бегали по коридору то звеня бутылками, то с полными пакетами еды. Санитарки, не скрывая возмущения по поводу навалившейся работы, меняли постельное бельё, которое мало чем отличалось от грязного, не жалея хлорки, мыли в палатах полы и сетовали, что не успеют приготовить праздничный стол.
И только мы, больные, уныло наблюдали за происходящим и прислушивались к разговорам выписывающихся счастливчиков. Развлечений каких-то, даже телевизора, у нас не было, ходить нам было нельзя, вот мы и лежали, отмеряя время по капельницам, по обедам и ужинам. Полина Андреевна, наивная женщина, этим вечером ждала особенного ужина и была очень разочарована, когда принесли простую манную кашу и яйцо.
Катерина Николаевна, «упакованная», прождала до вечера… Вечером в палату вбежала дочь Катерины и, подгоняя мать, ругая её за то, что набрала всякого ненужного хлама, забрала её из больницы.
Мы сидели в тишине, мысленно прощаясь с соседками и желая им всего самого хорошего. Часов в восемь, получив очередную дозу уколов, я, отпросившись у своего лечащего врача, уехала с мужем домой. Я была на седьмом небе от счастья. Дома меня ждали накрытый стол, дочь и маленькая внучка. Так, с уличными фейерверками, криками «Ура!» и всеобщим ликованием, наступил Новый год.

2

Мне необходимо было вернуться в больницу в шесть утра, и вот я, не выспавшаяся, но счастливая, шла к «своим» двум старушкам. В руках у меня был пакет с гостинцами. Я торопилась в «родную» палату – несмотря на то, что пролежала всего три дня, я успела привязаться к этим милым и несчастным бабушкам. Более того, я стала одной из них, со своей историей, своими болячками и радостями. В какой-то степени мне даже нравилось, что я им нужна, что я могу хоть чем-то скрасить их пребывание в больнице.
Проходя через приёмный покой, я отметила, что он был просто забит от «желающих» отлежаться в больнице после бурной встречи Нового года. В основном контингент составляли молодые люди с переломанными руками или ногами, или с синюшными лицами, но были и другие. В кабинете осмотра кто-то громко матерился и требовал оказать медицинскую помощь, судя по голосу, это была женщина. То там, то тут с папочкой в руке ходили представители в милицейской форме и записывали показания пострадавших, через секунду мимо меня пробежали врачи с кричащим от боли пожилым мужчиной на каталке. Наконец, я добралась до палаты. Бабульки встретили меня улыбками.
– Мы за тобой уже соскучились, – сказали они.
Пришла очередная «новая» медсестра, с кислым выражением лица спросив наши фамилии, поставила капельницы. После завтрака к Марии Михайловне потянулась вереница нескончаемых родственников, даже к Полине Андреевне пришла поздравить с праздником её соседка по квартире. Настроение у всех, несмотря ни на что, было праздничным. Полина Андреевна, не уставая креститься, расхваливала свою соседку и благодарила Бога, что всё ещё живёт на этом свете.
Ближе к обеду в коридоре послышались возмущённые голоса медицинских сестёр. Мы стали прислушиваться к их разговору, и вскоре всё стало предельно понятно. К нам в палату из приёмного покоя на коляске привезли больную женщину. Конечно, то, что сидело на коляске, трудно было назвать женщиной. Грязное, оборванное, с опухшим и синим лицом существо шевелилось и громко ругалось, еле ворочая языком, выкрикивая нецензурные выражения. От неё исходил такой смрад, что санитарка вынуждена была зажать нос марлевой повязкой.
– Господи, – Полина Андреевна перекрестилась. – Это же надо так себя довести…
– Куда вы её привезли? Нам только таких не хватало! – в палату вбежала медсестра.
– Ваш доктор принимал, вот и разбирайтесь сами, – ответила санитарка и быстро убралась восвояси.
Возмущения медсестры переваливали через край.
– Зачем тебя вообще подобрали? Пьянь подзаборная! Да на тебе клеймо негде поставить… Мироновна! – позвала она нянечку, – помой её, что ли… дышать нечем.
Тут мы были полностью солидарны с медсестрой. Нам совсем не улыбалось такое соседство: за окном был мороз, и поэтому как следует проветрить не получилось бы, если бы её оставили в том виде, в каком она поступила.
Существо окинуло нас взглядом, от которого бедная Полина Андреевна сжалась и, казалось, стала ещё меньше:
– Что вылупились, суки?
Я сразу узнала этот голос. Это она в приёмном покое требовала медицинской помощи.
«Повезло», – подумала я.
– Вот! Полюбуйтесь! – санитарка Мироновна привела заведующего отделением. – И что я должна с этим делать? Да её даже в морге не примут, а мы добренькие… мы всех лечим.
– В морг её не примут, потому что она живая, – спокойным голосом ответил доктор, – а мы её будем лечить. Пусть поставят ей капельницу, а когда она придёт в себя, налейте ей ванну и халат дайте.
– Ага! Может, мне её ещё домой забрать? – съязвила санитарка, но тут же осеклась, увидев строгий взгляд заведующего.
– Простите, – я набралась смелости, – а можно она до принятия ванны полежит в коридоре?
– Да, да! – подхватили мои старушки, до этого игравшие в молчанку. – Пусть она в коридоре поспит…
Врач одобрительно махнул головой, и нашу новую соседку вывезли в коридор. Мы ещё некоторое время слышали возмущённые речи этой особы, но недолго. Через несколько часов её вновь привели к нам в палату. Она лежала молча, не говоря ни слова. Даже когда ей ставили капельницы или делали уколы, она не реагировала на боль.
Жизнь в нашем отделении шла по расписанию. К нам подселили ещё одну старушку – Ольгу Викторовну. Старушка оказалась на редкость болтливой и через пару часов мы знали о ней всё – каждого родственника до седьмого колена. Но как не интересны были байки Ольги Викторовны, а наши мысли постоянно возвращались к почти отрезвевшей «синей» женщине.
– Сколько же ей лет? – шёпотом спросила у меня Полина Андреевна, кивая в её сторону.
– Я не знаю, – также шёпотом отвечала я, – пропащий человек.
– Ужин! Сколько вас сегодня? – весело спросила санитарка. И, окинув всех взглядом, добавила: – О! Да у вас пополнение!
Мы стали по очереди передавать свои тарелки.
– Женщина! Вы кушать будете? – спросила она, обращаясь к «синей».
Ответа не последовало. Даже не шевельнулась. Мы знаками показали, что, мол, всё в порядке и она, мол, не голодная.
Конечно, это было подло с нашей стороны, но мы не могли избавиться от чувства отвращения к ней. Видимо, такое же чувство испытывали и медсёстры, они в стерильных перчатках ставили ей капельницы и делали уколы, при этом на их лицах можно было прочитать всё, что они о ней думают. И если в палате они многозначительно морщили нос и хмурили свои и без того хмурые брови, то в коридоре, не стесняясь выражений, уже в полный голос высказывали своё раздражение.
Вечером нас ожидало ещё одно потрясение. К «синей» женщине пришли лечащий врач, заведующий отделением и хорошо одетый мужчина. На нём было дорогое драповое пальто, начищенные до блеска туфли, из чего мы сразу сделали вывод, что мужчина приехал на машине в качестве пассажира. Он был стеснителен и старался не встречаться с нами взглядом. Мужчина принёс целый пакет апельсинов и других «вкусняшек», очень вежливо с нами поздоровался, поставил пакет «синей» женщине на кровать и, в сопровождении врачей, вышел в коридор.
Раздираемые любопытством, мы напрягали слух, стараясь не пропустить ни слова из их разговора. Доктор рассказывал о состоянии интересующей его особы, а таинственный посетитель энергично кивал в ответ головой.
– Да, да. Конечно, я всё принесу. Но я бы хотел перевести её в отдельную палату… – тихим голосом добавил мужчина.
Как бы тихо не были сказаны его слова, мы, конечно же, всё услышали. Полина Андреевна с нескрываемым удивлением уставилась на таинственную пациентку. В моей голове хаотично носились мысли. Они, видимо, бились о черепную коробку, и у меня разболелась голова.
Переваривая новую информацию, мы минут двадцать просидели в полной тишине, переглядываясь друг с дружкой и посматривая на «синюю» женщину. Видимо, наше молчание стало её напрягать, она тяжело вздохнула и, повернувшись к нам, зло спросила:
– Чо, притихли? Думали, что за меня и заплатить некому? – Она скривила рот в надменной улыбке. – Да я, может, богаче всех вас….
Возникшее напряжение сняла Полина Андреевна.
– Как тебя зовут-то? – спросила она, подойдя к кровати.
Женщина зло посмотрела на старушку, но, увидев перед собой «божий одуванчик», видимо, смягчилась и ответила спокойным голосом:
– Вика.
Так состоялся наш первый диалог. Позже она стала одной из нас. Когда она полностью отрезвела и выспалась на тёплой кровати, у неё стали проходить синяки, спадать отёки и даже появился слабый румянец на лице. Через три дня интенсивного лечения Вика стала чаще вставать с кровати и даже уже ходила за медсёстрами, когда у наших бабушек заканчивались капельницы.
Разговорив её, мы узнали, что ей пятьдесят шесть лет. Зять выгнал женщину из её же квартиры, а затравленная дочь не смогла встать на защиту матери. На улице она живёт уже пять лет, обзавелась новыми знакомыми, научилась пить и даже какой-никакой свой «угол» есть. Дочь она воспитывала сама, работала в школьной библиотеке, а когда всё произошло, безропотно ушла из своей квартиры, прихватив несколько вещей и паспорт. С работы, после того, как она пару раз переночевала в библиотеке, её выгнали. Средств к существованию не было.
– Да и пойти было не к кому, родных никого нет. Вот так и живу последние пять лет, – закончила свой рассказ Вика.
– А мужчина? Ну тот, что приходил в первый день?
– Мужчина… Он за мной пытался ухаживать, ещё когда я работала в библиотеке. Заваливал меня подарками, даже обещал с женой развестись. А у него три дочки. Я когда узнала, вернула ему все подарки. После того, как я оказалась на улице, он не раз забирал меня и привозил в свой дом для работы гувернанткой, но жена видела, как он смотрит на меня, и попросила уйти. Да мне и самой не нравилось уже всё это.
Пару месяцев тому назад Вика почувствовала сильную боль в ногах – они посинели и отекли. Кто-то из старых знакомых рассказал тайком о болезни её дочери, а дочь вызвала скорую помощь. При наличии полиса отказать бригада не решилась, и её доставили в больницу. Тут и подсуетился тот самый мужчина. Как бы то ни было, а Викторию госпитализировали.
– Слава Богу, что ты попала в больницу, – перекрестилась Полина Андреевна.
На седьмой день моего лечения мы душой стали родными друг к другу. Виктория знала множество стихов и тихими долгими вечерами с удовольствием читала их нам. Старушки теперь относились к ней с сожалением и делились конфетками и печеньем, которые им приносили родственники. Вика сначала отказывалась, но бабушки были настойчивее. По ночам она тихонько плакала в подушку. Медсёстры по-прежнему считали её изгоем общества и даже дважды брали кровь на ВИЧ. Один раз приходил и таинственный посетитель, но Виктория быстро выставила его вон. Больше он не появлялся.

После Нового года прошло десять дней.
– Вас завтра выписывают, – мой лечащий врач сообщил мне радостную новость.
Вика, услышав это, вяло улыбнулась:
– Рада за Вас.
– Вика, я знаю, есть замечательный дом престарелых. Мы можем написать коллективное письмо и устроить тебя нянечкой с проживанием… – начала я.
– Или давай обратимся в милицию, в суд, выгоним зятя из квартиры, – подхватили бабушки. Все искренне хотели помочь ей.
Услышав о зяте, Вика интенсивно замахала руками.
– Что вы! Он дочь убьёт, вы его не знаете… А вот насчёт домов престарелых… я подумаю.

На следующий день меня выписали. Полина Андреевна, перекрестив меня, плакала и говорила, что привязалась ко мне. Людмила Фёдоровна, тяжело дыша, желала мне полного выздоровления. Вика же, не сказав ни слова, просто помахала рукой.

Прошло время. Я не раз вспоминала о злых и не очень медсёстрах, о больных, о своих старушках и, конечно, о Виктории, коря себя за то, что не могу связаться с ней и узнать её дальнейшую судьбу, как-то помочь.
Через полгода, возвращаясь домой, на Ростовском автовокзале я увидела женщину, которая показалась мне знакомой. Пьяная, в грязной одежде, она, громко смеясь, пыталась увернуться от какого-то назойливого «ухажёра». На мгновение она отвлеклась от этого и посмотрела в мою сторону. Это была Вика. Видимо, она меня тоже узнала и, смутившись, нахмурила брови, опустила глаза, а потом, ловко развернув своего «ухажёра», смеясь, быстро скрылась за автобусами.

Прокручивая в голове историю годичной давности и вспоминая слова, брошенные санитаркой Вике, я всё чаще задаюсь вопросом: так на ком же из нас стоит клеймо? На тех бедных стариках, которые живут с родными детьми и считают себя лишними в своей семье; на тех больных со страшными диагнозами, живущих, работающих и понимающих, что в каждую минуту может оторваться тромб; на тех сломавшихся людях, кто волею судьбы оказался на улице; на медицинских сёстрах, забывших о сострадании и милосердии? Или, может, на нас с вами, проходящих мимо всего этого, и успокаивающих себя, что всё это нас не касается?
Кто из нас оклеймённый?

 

 

Один комментарий на «“ОКЛЕЙМЁННЫЕ”»

Добавить комментарий для кугель Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован.