Они защищали Родину
Рубрика в газете: Страницы войны, № 2021 / 24, 23.06.2021, автор: Вадим КУЛИНЧЕНКО (пос. КУПАВНА, Московская область)
«Всё впереди ещё. Смертельная борьба –
Москва и Сталинград, и Курск,
и штурм Берлина,
Но тот, кто видел их – горящие хлеба,
Тот понимал, что Русь вовек необорима!».
Виктор Кочетков «Июль 41-го года»
Политбойцы
28 июля 1942 года появился знаменитый стоп-приказ Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина №227 «Ни шагу назад!», который сегодня муссируется на все лады. Но за 13 месяцев до этого, в самом начале войны, были постановления Политбюро ЦК ВКП(б) (27 и 29 июня 1941 года) о мобилизации коммунистов и комсомольцев на фронт. За шесть самых страшных месяцев войны было послано на передовую более 100 тысяч политбойцов (60 тысяч коммунистов и 40 тысяч комсомольцев). В мясорубку был брошен цвет не только партии, но и страны. «Политбоец – писала 2 августа 1941 года «Правда» – это цемент, скрепляющий воинов Красной Армии единой волей, единым устремлением победить врага…. Политбоец ведёт за собой беспартийных…».
Политбойцы были своего рода штрафниками долга. Мало кто из них выжил, а сегодня из них уже нет никого в живых. Увы – даже многие участники Великой Отечественной войны не помнят этого термина. Они пришли в армию позже, когда она начинала победоносное шествие. А те, кто готовил фундамент нашей Победы, давно стали историей, и наш святой долг помнить их в День скорби и Памяти.
Политбойцы стали заложниками первых дней войны. При выходе из многочисленных «котлов» приходилось оставлять не только боевую технику (в основном из-за отсутствия боеприпасов и горючего – В.К.), но и всю документацию, включая «Журналы боевых потерь», старались спасти в первую очередь знамёна частей. Вот почему больше всего «пропавших без вести» было именно в первые дни войны. Потери живой силы за 1941-42 годы составили по последним данным Генштаба 9 миллионов 168 тысяч человек. Что по сравнению с этой цифрой 100 тысяч политбойцов (за этот период их число возросло до 250 тысяч)? Мобилизации гражданских коммунистов в армию продолжались. Принцип старый – «мавр сделал своё дело, мавра можно забыть!».
Коротко обращусь к жизни своего отца, которого, к сожалению, давно уже нет в живых.
Куличенко Тимофей Афанасьевич (1912 – 1983) родился в районном центре Острогожске Воронежской области и ничем особенным не выделялся. Освоил бондарное дело. Как все тогда, прошёл действительную военную службу на флоте – во Владивостоке в береговых частях. Вернувшись домой в 1935 году, организовал в Острогожске артель бондарей. Здесь его заметили и начали выдвигать на руководящие посты. К началу войны он был председателем профкома крупнейшего в области по тем временам Острогожского пищевого комбината и членом бюро райкома партии. Когда грянула война, ему было 29 лет; он ушёл на фронт добровольцем. Вот как он рассказывал о своей фронтовой жизни, часто повторяя фразу «кому война, а кому мать родна!»
– Я особенно не рвался на фронт. Но долг обязывал. Ещё отец воевал против немца, а тут он опять нагло пёр на нас. К тому же прозвучал призыв к коммунистам – стать на защиту земли родной! Я и подал заявление. Держать не стали, хотя у меня была бронь.
Собрали нас таких, как я, где-то под Воронежем, обучили пару недель стрелковому делу, поставили перед нами задачу – личным примером воодушевлять бойцов, назвали политбойцами и послали на фронт. Так я попал на Северо-западный фронт в стрелковый полк.
В августе мы сражались под Ладогой. Отходили на Ленинград. Чего только ни было… Ходил в штыковые атаки, видел немца лицо в лицо. Злоба на него только росла. Кому приходилось в составе стрелковой роты ходить в атаки, огнём трёхлинейки бить врага, тот знает, как неуверенно чувствуешь себя в бою, когда нет поддержки ни артиллерии, ни авиации, а на тебя прут танки. В 41-м наши стрелковые части на ленинградском направлении редко поддерживали танки и авиация. Но мы держались как могли….
К началу сентября 1941-го наша рота закрепилась на горе Воронья, есть такая на Ориенбауманской дороге. Приказ был строжайший – удерживать эту высоту во что бы то ни стало. Держались как могли. Уже от роты осталось не больше взвода, а немец долбит высоту почём зря. Наш лейтенант уже не раз посылал в полк за подкреплением, но посланцы не возвращались, подмоги не было. Всякая другая связь отсутствовала, фашист перепахал всё основательно.
Вызвался я дойти до штаба полка. Лейтенант уже без всякой надежды благословил меня, и я пополз. Кругом ад кромешный, но я был как заколдованный. По пути встретил и своих товарищей, но уже не живых – не дошли. Всегда чувствуешь себя, когда находишь убитого или раненого товарища, в чём-то виноватым. Кажется, что ты чего-то не сделал, чем-то не помог товарищу избежать смертельной опасности. Мне повезло. Дошёл, доложил….
В штабе уже готовили подмогу. Велели мне подождать и идти с отрядом. Но не мог я ждать, там были мои товарищи, им была нужна моральная поддержка, они должны знать, что помощь идёт. Я пошёл впереди подкрепления. За мной пошёл батальон. Солдаты шли молча, глядя на распростёртые тела наших бойцов, и лица их кривила какая-то безжалостная решимость. Вот уже вижу радостное от слёз лицо лейтенанта, рывок нашего батальона, но… что-то ударило в голову, и…
Очнулся в госпитале. Говорить не мог, читать не мог, лежал как чурбан. Заговорил только через три месяца. Был уже декабрь. Тогда и узнал, что пуля прошла через всю голову, и на моё счастье меня не посчитали убитым, а доставили в госпиталь, где я месяц был без сознания. Открыл глаза, и ещё три месяца не мог говорить. В январе 1942 года меня переправили в Вологду, где я ещё провалялся до мая месяца и был списан. Здесь и нашла меня жена, чудом добравшаяся в военное время из Острогожска в Вологду. Там ей сказали, что проживу не больше года, а я вот (рассказ относится к 1980 году, а в 1983 году в возрасте 71 года отца не стало – В.К.) уже сколько…Пережил и оккупацию… Хотя и трудно, но люблю жизнь во всех её проявлениях.
В 1978 году вызвали меня в райком партии. Сидит девушка, во внучки мне годится, и говорит: «Ленинградские следопыты нашли ваш партбилет, переслали нам. Будете восстанавливаться в партии?». На меня пахнуло теми страшными днями, и я спросил: «Будет ли по этому вопросу разговаривать со мною секретарь райкома?» – «Нет, секретарь занят и этот вопрос поручен мне», – сказала она. – «Но если так, тогда до свиданья, дорогая. У меня два сына уже полковники, по 20-25 лет в партии, а тут времени нет поговорить…» Ушёл я с болью в сердце, голова-то всегда болела. Не тот пошёл руководитель!..
К его рассказу добавлю свои впечатления. За тот бой отец был удостоен медали «За боевые заслуги» (№267006), что было большой редкостью в начале войны. Награда нашла его уже после войны. Он так и не научился читать и писать (задет был пулей в мозгу «центр грамотности», так говорили врачи – В.К.). Работал всю жизнь бондарем, причём неплохим, его и сегодня ещё вспоминают в Острогожске. Хотя ранение было тяжелейшим, инвалидность ему не давали даже тогда, когда я через Министерство обороны разыскал в архивах свидетельство о ранении. Лишь в 1967 году дали ему инвалидность 2-й группы, и он смог оформить пенсию. В 1948 году потерял все зубы, выпали все без боли. Всю жизнь мучился головными болями, стонал, но виду не подавал, бывали приступы с потерей сознания. Умер мгновенно 5 декабря 1983 года от кровоизлияния в мозг. Практически никакими льготами не пользовался. Телефон, который я пробивал ему, дошёл аж до Пельше, был такой председатель партийного контроля в Политбюро ЦК КПСС, так при жизни и не поставили. Ему везло, много раз он выходил живым из смертельных передряг, об этом можно писать книгу, но победить чиновника и бездушное государство так и не сумел. Не было у него нахрапистости и бессовестности «российской элиты»….
Штрафники
Об этих бойцах умалчивают все советские и российские энциклопедические словари. Советская военная энциклопедия (том 8, стр. 539) даёт определение «штрафной части» как чего-то несущественного, и упор делается на то, что это было у других, а у нас так – эпизод. Судите сами: «Создавались в вооружённых силах ряда государств. Личный состав штрафных частей в годы 2-й мировой войны лишался воинских званий и наград и использовался на наиболее тяжёлых и опасных участках боевых действий».
А между тем, эти страшные «особые воинские формирования» были присущи в большей мере нашей армии и, как ни парадоксально, наибольший их расцвет относится к переломному периоду войны лету 1942 года. Именно 28 июля 1942 года появился зловещий приказ Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина за №227. Приказ предусматривал суровые меры против тех, кто отступит без приказа или будет сеять панику: штрафные батальоны, заградительные отряды, расстрелы на месте без суда….
Как свидетельствуют документы, при формировании штрафных рот численность их доходила до 1000-1200 человек, но после первого «дела» в них оставалось менее сотни бойцов. Ценой павших бойцов и своей кровью они получали прощение. Жертвами приказа №227 стали, возможно, тысячи и тысячи невинных людей, в силу разного рода случайностей и несчастного стечения обстоятельств, принятые за дезертиров или паникёров и расстрелянные или направленные в штрафбаты. И эти страницы войны ещё ждут своего беспристрастного историка.
Я не провожу глубокого исследования, а просто хочу привести ниже небольшой рассказ бывшего штрафника; к сожалению, его уже нет в живых. Ему просто повезло в те страшные дни, когда его, не объяснив толком вину, «упаковали» в штрафники на полуостров Рыбачий, самый крайний правый фланг большого сухопутного фронта, упиравшегося в Баренцево море. В 1943 году основная задача сил Северного оборонительного района заключалась в активной обороне участка фронта на перешейке полуострова Средний, соединяющего Рыбачий с материком. Основными силами история называет 12, 63 и 254-е бригады морской пехоты, забывая умышленно, что на острие стояла 114 ОШР (отдельная штрафная рота) численностью 1030 человек, а иногда и более, где и сражался Костя Крюков.
После боевого крещения под Кандалакшей, где морская пехота сдержала натиск немецких егерей и отстояла железную дорогу Мурманск–Ленинград, Костя был ранен и провалялся в госпитале три месяца. После выписки лейтенанта Крюкова направили начальником поста наблюдения и связи на мыс Святой Нос – место безлюдное, но ответственное. С одной стороны мыса – Белое море, с другой – Баренцево. Позади, в километрах трёх, батарея тяжёлых дальнобойных орудий. Если ленд-лизовские конвои достигали этого места, то считалось, что они уже дошли. Но иногда и здесь, вроде бы в пустынном море, шалили немецкие субмарины. Поэтому бдительность за морем и небом на посту была постоянная. Но люди не железные и подвержены усталости. Где-то что-то проспали….
Матросы на посту даже не знали сути происходящего, когда на пост прибыли два подполковника и майор и забрали их командира. На батареи эта «тройка» судила Крюкова, и приговор был сокрушительный: «Лейтенант Крюков Константин Ефимович, за плохую организацию службы, в результате чего немецкая подводная лодка произвела фотосъёмку, вы отданы под трибунал и осуждены на шесть лет».
– Но ведь, чтобы лодка дошла до Архангельска, она должна была пройти мимо ещё 14-ти постов, – попробовал возразить Крюков. Но, посмотрев в глаза судивших, понял, что всё уже не имеет никакого значения.
Три месяца просидел Крюков в бывшей политической тюрьме на острове Мудьюг. Время было подумать о своих ошибках, но не одна не тянула на шесть лет тюрьмы…. Точку в его тюремных исканиях справедливости поставил вызов к начальнику тюрьмы, который приказал ему отправляться в Архангельск.
Прибыв в экипаж, Крюков узнал, что приказанием свыше ему тюрьму заменили штрафной ротой. Таких набралось человек шесть. Дали им предписание, и без конвоя отправили в Мурманск. Штрафникам терять нечего. Набрали они водки и покатили на встречу своей судьбе. О побеге или дезертирстве никто не думал. Добрались до Североморска. Попал Костя в офицерский взвод: бывшие лейтенанты, майоры, командиры кораблей и подводных лодок. Набрали их в роту тысячи полторы, вооружили винтовками и автоматами, погрузили на корабли, и двинулись они на полуостров Рыбачий. Тогда на полуостров попасть было непросто. Для доставки боеприпасов, продовольствия и пополнения живой силой разрабатывались целые фронтовые операции. Рыбачий являлся ключом для безопасности союзнических конвоев в Советской зоне ответственности, и был камнем преткновения для фашистов.
Не успели корабли, везущие штрафников, приблизиться к полуострову, как их нещадно стала атаковать вражеская авиация. Буксир, на котором находился Крюков, получив множество пробоин, стал тонуть. До берега всего метров 400, но преодолеть их в ледяной воде Баренцева моря сумел не каждый. На прибрежные, обледенелые валуны выполз Ефимович в одном исподнем, помогла водолазная практика. Его подхватили свои морячки, дали спиртику, растёрли. В общем, на этот раз обошлось всё хорошо, даже насморка не было.
Костя Крюков попал в боевое охранение. Всяко бывало, по три дня сидели без крошки хлеба, когда к ним не могли добраться «ботики». Быть «ботиком» на переднем крае полуострова считалось опаснее всего. Многие тут искупали свои проступки и воинские прегрешения, возвращали утраченные звания, а то и ордена получали, но чаще встречали смерть. Потери «ботиков» за один поход доходили до 50% и более днём и до 20% ночью или в тумане.
Были атаки и разведки боем. Предложили штрафникам, желающим отличиться, во время общей атаки прорваться в тыл врага, затаиться, а потом взять «языка». Решил попытать счастья и Крюков. После небольшой артподготовки дружно пошли на позиции немцев. Те косили моряков пулемётными и автоматными очередями, но штрафники настырно лезли и лезли вверх. Крюковской группе повезло, они углубились в тыл километров на пять и затаились. Выполнили они полностью задание, захватили и «языка», но обещанного прощения не получили.
Так и тянулись сутки за сутками на грани жизни и смерти. Всё было как обычно: немцы стреляли из пулемётов по тем, кто пытался перебежать из одного укрытия в другое. Костя тоже уже поиграл со смертью: сбегал к своему приятелю за табачком, а теперь, вернувшись в свой «дот», сворачивал самокрутку. Послышались подозрительные шорохи. Аккуратно отложив в сторону незаконченную самокрутку, он сунул ствол автомата в амбразуру и дал длинную очередь в сторону шорохов. Приподнялся, чтобы посмотреть в ту сторону, но в этот момент в лицо ударил огненный шквал. Взрывная волна швырнула Крюкова на противоположную стенку укрытия, но он уже не чувствовал боли, его вообще, наверное, уже не было в медленно сползающим на землю «куске штрафного мяса». Из разорванного рта с бульканьем вытекала кровь, начинённая выбитыми зубами, а на истерзанном лице торчали каменные и металлические осколки. Костя вернулся в своё тело только через двое суток. Он лежал вместе с другими ранеными на хворосте в небольшом укрытии – норе. Понял, что ранен, но не чувствовал куда – болело всё. Попытки пошевелиться только усиливали боль. Он услышал, что его кто-то зовёт по имени, но ничего не видел.
– Вань, ты? – спросил он, узнав голос друга.
– Да….
– Слушай, я почему-то ничего не вижу.
– А у тебя всё лицо забинтовано. Ничего, завтра вас, вернее уже сегодня, отправят на Большую землю.
Добраться до берега было проблемой. Обоз с ранеными попал под миномётный обстрел, лошади дёргали в разные стороны, истерзанное тело Кости стонало каждой клеточкой и голову сверлила одна мысль: «Невыносимо надоела вся эта мерзкая жизнь, с её враньём и несправедливостью. Пусть будет одно. Если есть Бог, пусть он направит мину на телегу со мной, и делу конец…»
Но и здесь повезло. Остатки обоза добрались до берега, где ещё трое суток ждали своих кораблей.
Всё в этом мире имеет начало и конец. Корабли с ранеными добрались до Полярного. Госпиталь, его тёплые, чистые палаты показались настоящим раем. Дело пошло на поправку. Месяца через два вызвали Крюкова к начальнику госпиталя, который сообщил ему радостную весть, что Указом Президиума Верховного Совета с него снята судимость, и он считается невиновным.
Крюков отошёл от кабинета, и вся радость вдруг пропала, навалилась какая-то усталость и жгучая обида, которая не оставляла его до самой смерти, хотя он и старался этого не показывать.
Немногим штрафникам повезло так, как Крюкову. По статистическим данным, через штрафные части прошло около миллиона человек, в живых осталось менее одного процента, и те непременно были покалечены. Вот и возникает вопрос: кто у кого в долгу? Они перед Родиной, или Родина – перед ними?
Вадим КУЛИНЧЕНКО,
капитан 1 ранга в отставке,
ветеран-подводник
На фото: политбоец Кулинченко Тимофей Афанасьевич с женой Анной Леонтьевной (фото из архива Кулинченко Вадима Тимофеевича).
Штрафник
Штрафник,- он вовсе не изгой;
Он вместе с всеми рвался в бой,
В руках его был автомат,
А то-случалось- и приклад.
Брал он высоты,переправы,-
Вы не судите его,право…
И кровь он также проливал,
Он Родину свою спасал.
Слепы и пули и снаряды,-
Над штрафниками жены тож рыдали;
Просчёты кровью искупали;
На Землю падали,- бывало…
Всё правильно!