От девушек мне нужен только текст

Рубрика в газете: Короткое замыкание, № 2021 / 11, 25.03.2021, автор: Иван ВОЛОСЮК

– В одном из интервью вы рассуждали о «поэтической эпидемии» и говорили, что литературу захватили любительские стихи в подражание Есенину. Где грань между любительскими стихами и профессиональной поэзией?
– Тут проще отметить не водораздел, который отделяет профессиональную литературу от любительской, а тот момент, с которого у человека либо есть шанс делать то, что нужно делать молодому писателю, чтобы достичь профессионализма в своём деле, либо есть опасность скатиться в «есенинщину». Где живёт эта «есенинщина»? У меня такое ощущение, что она очень часто живёт в местных ЛИТО и в отделениях отдельных союзов писателей, на местах. Вот, допустим, когда я был ребёнком и пришёл к местным писателям, мне дали книжку Виктора Руденко, совершенно пустяшного поэта. В принципе, шахтёрские поэты в Донецке хорошие, но они – не мировая литература. Их знал весь Советский Союз, но песня Высоцкого «Чёрное золото» о шахтёрском труде сказала всё, и остальным шахтёрским поэтам можно вообще не существовать. Это абсолютно излишне. Но мне принесли книжку, сказали: «Вот, читай Виктора Руденко». И я на него ориентировался. Это то же самое как, например, в каком-нибудь городе, допустим, в Чите, придёт мальчик, у которого есть проблески таланта, в ЛИТО и будет читать Есенина, Блока, Кольцова и остальных, а также нашего замечательного мэтра, условно Иванова. И мальчик попадёт в ситуацию, когда он вырастет в неправильные формы, вырастет ограниченным в литературном плане. Происходит замыкание на местной литературной ситуации, на тех классиках, которые уже достаточно давно были классиками, в то время, как литература сделала шаг вперёд. И даже талантливый человек лишается шансов на профессионализацию. Он начинает в этом местном болоте просто существовать. Вот это «есенинщина».
– И тогда следующий вопрос – каких современных поэтов вы бы назвали «настоящими»?
– Нужно определить возрастные категории. Если брать молодых писателей, кому немножко за двадцать, это Василий Нацентов, интересный поэт. Если брать возрастную категорию от тридцати до тридцати пяти, из тех, кто ещё может ездить в Липки, здесь возникает большой корпус поэтов – Люба Глотова, Дана Курская, Клементина Ширшова. Роман Рубанов, но это уже немножко постарше. А если говорить о китах отечественной словесности и мировой литературы, то это Алексей Цветков. Он абсолютная величина мировой русской поэзии. Географически это не все находящиеся и принадлежащие России поэты. Литература безгранична.
– Вы не ведёте курс по современной литературе? Всегда интересно послушать, кого сегодня считают поэтами, на какие имена в литературном потоке стоит ориентироваться.
– Я взял на себя обязательство десять лет не создавать поэтическую школу, потому что уже создали, бог знает сколько, школ. Я должен воздержаться от этого, чтобы зла в мире стало меньше (улыбается).
– Вы больше следите за биографиями современных поэтов или за поэзией, воспринимая стихотворения как объект для анализа?
– Когда-то я был в Липках, сказал, что мне от девушек нужен только текст. Формула вот такая. От молодых людей, приезжающих в Липки, мне нужен только текст. Мне совершенно всё равно, кто его написал. Я придерживаюсь протестантского принципа «Sola Scriptura» – только написанное. Его нужно реализовывать в профессиональной критике. Поэтому многие крупные литературные конкурсы анонимные. Первое – меня интересует только текст без возрастных или ещё каких-то моментов. Второе – я абсолютно не провожу параллель и не связываю воедино политические воззрения человека и его поэтические тексты. Есть литературные журналы, которые меня не печатают по политическим мотивам. Но это совершенный абсурд. Я был в Донецке, и тех людей, которых там не печатали по политическим мотивам, я, наоборот, продвигал. Я оказывался в ситуации, когда меня не печатали люди, чьих союзников я продвигал в ДНР. Представьте, что у нас будет десять крупных политиков, и мы не будем их печатать, потому что один за Жириновского, а другой за Зюганова. Если человек выехал за рубеж – то что? Бродский выехал. А если бы он не выехал, его поэтическое наследие стало хуже? Или оно стало хорошим, потому что он уехал, или оно стало плохим? С момента, когда мы начинаем делить литературу на собственно русскую материковую и иммигрантскую, на либеральную или почвенническую, или какую-нибудь там ещё… Стихи бывают плохими и хорошими. Больше никакими они не бывают.
– Сейчас актуальна цитата из Некрасова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Что вы вкладываете в понятие «гражданин»?
– Поэзия – это явление во многом космополитичное, наднациональное. Поэзия как таковая не требует никакой гражданственности, какого-то гражданского акта. Поэту не нужно идти в штаб какой-нибудь политика или на митинг, поливать себя бензином и сжигать; ему, наоборот, нужно не участвовать в любой политической делёжке, которая происходит. В 1996 году было очень важно, чтобы не победил Зюганов. И что? Вот есть Франсуа Рабле, он вообще за кого был? Монархистом или либералом, кем он был? Маркес – кто он был? Социалистом или утопистом, кем? А вот Шекспир. Как он относился к вопросу права Британии на французский престол? Да нам абсолютно всё равно, остались только тексты. Поэт должен руководствоваться тем принципом художника, который выдвинул Михаил Булгаков: – «Стать бесстрастно над красными и белыми».
– В ваших стихах есть тема войны, истории, смерти, космоса, Бога. Вы когда-нибудь выделяли темы в своих стихах, которые вас особенно интересуют?
– Моя поэзия – это тоска по детской мечте стать космонавтом. Я, во-первых, опираюсь на идею русского космизма. Считаю, что русский космизм так или иначе нужно отразить в поэзии. В одном из моих последних стихотворений было прямо артикулировано слово Фёдорова. Второй момент: у меня, действительно, есть определённый звёздоцентризм. Он обусловлен тем, что человек – существо, умеющее смотреть вверх. Мы помним, Робинзон Крузо охотился на коз, забираясь на гору и сверху стреляя по ним, потому что они не видели человека с ружьём на возвышении. Ведь козы не умеют смотреть вверх. А люди – умеют. Это и является высшим проявлением человеческой сущности – смотреть вверх. Поэтому я пытаюсь отразить, в том числе, и космос.
– В ваших стихах вырисовывается интересная модель истории. В стихотворении, посвящённому постмодерну, встречается цитата: «Должен ли слово своё говорить поэт Миру, в котором Дали победил да Винчи?» В другом стихотворении вы выстраиваете ряд исторических лиц: «…На одном из таких комочков жили в разное время: Сартр, Соснора, протопоп Аввакум, Гоголь, Дионисий Ареопагит и другие товарищи». С одной стороны, вы вписываете себя в классическую парадигму, а с другой – задаёте ироничный вопрос: «Может ли писать поэт в мире, в котором классику побеждает авангард?». Так как вы пишущий автор, то ваш ответ однозначен: «Да». Как вы относитесь к постмодерну?
– Есть такие события, с которыми мы ничего не можем сделать. Мы все находимся в постмодернизме, хотим мы этого или нет. Он существует вокруг нас как воздух. Вот эта цитата «… Дионисий Ареопагит и другие товарищи» – смысл этого высказывания заключается в том, что при советской власти на встречах в КПСС были такие формулировки: «Маленков и другие товарищи». В чём прикол? Сейчас вообще ни о каких возвышенных вещах нельзя говорить «на серьёзных щах». В принципе нельзя сесть и написать «Я червь, я Бог», поэтому вот такие товарищи и появляются в стихотворении.
Образцом того, как нужно относится к возвышенному, я привожу своё стихотворение «Читай с листа, мой папоротник цел, …».
Есть Даур Зантария:
«Душа, ты полетишь
по Млечному Пути,
Где множество
родных теней обнять удастся
Пред тем, как и тебе
придёт пора врасти
В тот мир, где суждено
забыться и остаться, –
Откуда и мой дед не захотел уйти,
Умевший из любых
скитаний возвращаться».
Это образец поэзии в её совершенном состоянии. Это идеальный поэтический текст. Он возник на границе постмодернизма. Сейчас так возвышенно сказать уже нельзя. Поэтому у меня возникает аллюзия на этот текст:
«Тогда поймёшь, уже в конце пути,
когда погаснет древнее светило:
из Кайнозоя выход не найти,
а ты на что надеялся, му***?»
Вот это, собственно, состояние поэзии, мысли. Если мы хотим говорить на возвышенные темы – то только так.
– Без иронии сегодня человек не может воспринимать этот мир.
– Он не может просто о нём высказываться. Василевский Андрей Витальевич, дорогой моему сердцу человек, выходит и говорит: «Ребята, вы, когда писать садитесь, вы учитывайте, что уже писал Пастернак». Пастернак уже писал.
Сейчас очень много пишется и издаётся сборников духовной поэзии, совершенно жуткая ситуация. Я приехал в Луганск, Господи, мне там дали в руки, не знаю, «Кристальный родник». Я открыл, а там совершенно жуткие вещи. В пародийной форме я всегда это так цитирую: «Очень я люблю Христа, в церковь я хожу всегда». Примерно вот такое всё получается. Почему это происходит? Потому что люди совершенно не учитывают того, что высказывания на эту тему уже были у Бориса Пастернака:
«Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста».
Это высочайшая формула. Есть у Пастернака идеальное христоцентричное произведение «Гефсиманский сад», но люди абсолютно не учитывают ситуации, что духовная поэзия в её высшей форме уже существует. И никакого смысла высказываться вообще нет. Поэтому нельзя брать темы, которые уже хорошо проиграны даже не в двадцатом веке, а в двенадцатом, тринадцатом веках, без учёта того, что мы существуем в постмодернизме, а, может быть, в чём-то следующем, чего мы ещё до конца не поняли. Нужно идти в следующий этап или вообще поэзией не заниматься.
– Что такое поэзия?
– Есть замечательный фильм, который я очень люблю цитировать, американская кинолента «Машина времени». Есть текст Уэллса, а есть фильм. В этой киношке американцы много накидали от себя, но, в принципе, в тему Уэллса. Живут наши далёкие потомки, которые в книжке называются элои. В версии фильма элои сохранили определённый интеллект. Они находят место, где существует язык камней. Там лежат обломки надписей «Бруклинский мост», «Авеню такое-то». Они абсолютно не знают, что такое «мост». Мосты у них есть, но нет такого наименования. Они вообще ничего не знают, но они учат этот язык камней и передают его из поколения в поколение, совершенно не понимая, что он означает. Это свойства текста – быть абсолютно неистребимым.
Текст очень долго сохраняется благодаря фразеологической связанности, которой обладает поэзия. Мы воспринимаем текст целиком. Он являет смысл, как насекомое, заключённое, в янтаре.
Поэзия имеет шанс сохраниться даже тогда, когда смысл уже полностью утрачен. Мы начинаем воспринимать текст как поэтическую молитву.

Беседовала Елена ЖДАНОВА

Иван Волосюк родился в 1983 году в городе Дзержинске Донецкой области в семье шахтёра. Выпускник русского отделения филологического факультета Донецкого национального университета. Публиковался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Волга», «Новая Юность», «Юность», «Москва», «Наш современник», «Новый берег», «Интерпоэзия».