«ПАРАША» И «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»: АЛЬТЕРНАТИВА? ПАРОДИЯ!

Рубрика в газете: Пугать людей для них отрада, № 2018 / 40, 02.11.2018, автор: Александр КУРИЛОВ

«Параша. Рассказ в стихах» – первое из произведений И.С. Тургенева, которое обратило на себя внимание нашей литературной общественности. И раньше других В.Г. Белинского, который, как вспоминал писатель, «так благосклонно отозвался обо мне, так горячо хвалил меня, что, помнится, я почувствовал больше смущения, чем радости». И было отчего смутиться…

**А.С. ПУШКИН** и молодой **И.С. ТУРГЕНЕВ**

Дело в том, что сюжет «Параши» не оригинален, а её содержание представляло собою, говоря современным языком, ремейк «Евгения Онегина». Ремейк сниженный, приземлённый, значительно сокращённый – там «роман в стихах», здесь – «рассказ в стихах», при сохранении главной сюжетной линии – «уездная барышня», выросшая в деревне, и «сосед-помещик», воспитанный в столице. С постоянными обращением рассказчика к читателям и авторской самоиронией, свойственной «Евгению Онегину». С характерным подходом к определению заглавия произведения: Онегин – «добрый приятель» автора, ему посвящены многие строфы романа, отсюда – «Евгений Онегин»; Параша – давняя, хорошая знакомая рассказчика, «предмет» его «вздохов, забот и стихов», отсюда – «Параша».

Параша, подобно Татьяне, подолгу бывает на природе, читает книги, много мечтает. Почти с первого взгляда влюбляется в своего соседа-помещика и, как Татьяна, ему «вверяется». Онегин и Татьяна выясняют отношения в саду днём, Параша и Виктор – во время ночной прогулки сначала в саду, затем спустившись в овраг. Параше, как и Татьяне, снится вещий сон. И т.д.

Немало параллелей в изображении Онегина и Виктора. Оба воспитанники «света», оба пресыщены жизнью и слывут среди соседей-помещиков «чудаками». Правда, Онегин согласно имени, как и подобает Евгению, ведёт себя благородно, честно признаётся, что не хочет обременять себя семейно-супружескими узами. Виктор же – как и подобает «победителю», всегда нацелен на деятельный результат. Он, наоборот, готов жениться и деловито рассуждает: «Я рад соседям… дочь у них одна, он человек богатый…». Если Пушкин отправляет Онегина путешествовать, и тот возвращается, как говорится, к «разбитому корыту», то рассказчик жития Параши сам уезжает из деревни, чтобы возвратиться через пять лет и застать счастливую семейную пару: Виктор «как-то странно потолстел», Параша уже зовётся Прасковья Николавна, и муж её «весьма любил и уважал».

Белинский не заметил (как тогда и все, читавшие «рассказ») вторичности «Параши» относительно «Евгения Онегина», отметив лишь простоту и немногосложность её сюжета: «…на уездной барышне женится помещик-сосед, – вот и всё». Но её заметило тургеневедение нашего времени: «Следуя роману «Евгений Онегин», автор в основу сюжета своей поэмы кладёт взаимоотношение молодого денди Виктора Алексеевича и дочери помещика Параши». И далее: «Воспользовавшись пушкинской сюжетной схемой, Тургенев создал в поэме значительно видоизменённые по сравнению с пушкинскими характеры главных героев» (История русской литературы XIX века: 40–60-е годы. М., 1998. С. 239, 240).

Почему же и зачем Тургенев обращается к сюжету «Евгения Онегина» и создаёт его ремейк с альтернативными, а не просто «видоизменёнными», главными героями, и принципиально иным концом? Тургеневеды объясняют это «историческими условиями 30–40-х годов», когда писатель хотел показать, как «онегинский тип мельчал и приближался к будущей обломовской его разновидности» (Там же. С. 240). Но «онегинского типа» в российской действительности вообще-то не было и не могло быть. Онегин – плод художественной фантазии Пушкина. И причины обращения Тургенева к сюжету «Евгения Онегина» другие.

Будучи придирчивым читателем Белинского, начиная с его статьи о творчестве В.Бенедиктова, Тургенев не мог не обратить внимание на суждение критика о Пушкине и «Евгении Онегине» из его обозрения «Русская литература в 1840 году». Пушкин в своём романе, писал там Белинский, «исчерпал до дна современную русскую жизнь, но – боже мой! – какое это грустное произведение!.. Герой поэмы – Онегин, чувствующий своё превосходство над толпою, рождённый с большими силами души, но в тридцать лет уже безжизненный, отцветший… В конце романа он воскреснет к жизни, ибо в нём воскреснет желание, но потому только, что оно невыполнимо, – и роман оканчивается ничем. Героиня его, Татьяна, и второстепенное лицо, Ленский – чудные, прекрасные человеческие образы, благороднейшие натуры, но… явления отдельные, исключительные, и как бы случайные… Весь этот роман – поэма несбывающихся надежд, недостигающих стремлений…»

Тургеневу понятно наблюдение Белинского, что Онегин, Татьяна и Ленский «явления отдельные (т.е. единичные. – А.К.), исключительные, случайные», «чуждые всего остального мира окружающих их людей», что «роман – поэма несбывающихся надежд, недостигающих стремлений», а потому – «грустное произведение». Это действительно так. Но он не согласен с утверждением критика, что изображённым в «Евгении Онегине» Пушкин «исчерпал до дна современную русскую жизнь», чего просто невозможно было сделать в одном произведении, тем более с героями, рождёнными фантазией и воображением поэта, а не взятыми из самой жизни.

В реальной жизни таких «уездных барышень», как Татьяна, и таких «соседей-помещиков», как Онегин, Тургенев не видел, их не было, а встречал он совершенно иных. А тут ещё в сентябре 1842 г. он в «Отечественных записках» читает у того же Белинского: «Поэзия есть воспроизведение действительности. Она не выдумывает ничего такого, чего не было в действительности… Всякая другая поэзия – пустое фантазирование, вздор и пустяки… и потому мерка достоинства поэтического произведения есть верность его действительности». И в качестве примера – Гоголь, который в «Мёртвых душах» «только взял себе известную сферу жизни действительно существующую…». И картине искусственно выстроенных отношений «уездной барышни» и её «соседа-помещика», нарисованной Пушкиным, Тургенев решил противопоставить картину реальную из «жизни действительно существующей», дополнив тем самым «исчерпанную до дна», по словам Белинского, современную им русскую жизнь, показав, что на самом деле она не такая уж и грустная, что надежды «уездных барышень» и их «соседей-помещиков» обычно сбываются, а также то, чем оборачиваются их стремления, когда они достигаются. Сюжет «Евгения Онегина» как нельзя лучше давал возможность по уже известной канве сделать предлагаемую писателем альтернативу более доходчивой, и вывод – «благополучный» конец – наглядней. «Соревнование» с самим Пушкиным льстило Тургеневу, который, по свидетельству современника, «не изъят был от мелочного светского тщеславия и легкомыслия, свойственного молодости» (Панаев И.И. Литературные воспоминания. Л., 1950. С. 250).

Тургенев не скрывает своего замысла. И чтобы не было сомнений в альтернативности «Параши» «Евгению Онегину», сразу уже во второй строфе «рассказа» даёт читателю понять, что его Параша – не Татьяна, и хотя они очень близкие по своим интересам «уездные барышни», но Параша героиня другой «сказки» о такой же «барышне» и её «соседе-помещике»:

Она являлась – в платьице простом,

И с книжкою в немного загорелых,

Но милых ручках… На скамью потом

Она садилась… помните Татьяну?

Но с ней её я сравнивать не стану…

На ту же альтернативность намекает и эпиграф, предпосланный «Параше»: «И ненавидим мы, и любим мы случайно». Если его первая часть: «И ненавидим мы…», – повисает в воздухе, никак не связанная с содержанием ни «Параши», ни «Евгения Онегина», то вторая: «…и любим мы случайно», – имела самое прямое отношение к сюжету как одного, так и другого произведения. Чего нельзя сказать об эпиграфе к «Евгению Онегину». С его содержанием, адресованным герою «романа», никак не вяжется образ героя «рассказа»: это неумный, недалёкий, но самолюбивый, ловкий, вкрадчиво-любезный и… трусливый человек, который у читателя, по словам автора, может вызвать лишь чувство гадливости.

Примечательно, что создавая свой «рассказ в стихах» как сокращённый вариант (ремейк) «романа в стихах», Тургенев пользуется «усечённой» строфой: парашинская была на одну строку меньше…

Тургенев выстраивает свой «рассказ», как и Пушкин свой «роман», в виде доверительной, исполненной самоиронии, шутливой беседы с читателем. Но в отличие от Пушкина, который позволял себе в шутливом тоне говорить лишь о третьестепенных персонажах и событиях, не относящихся непосредственно к сюжету «романа», Тургенев поступает так в отношении всех героев и всех событий, не отказываясь порою и от насмешки, и от откровенно игривого тона.

Вот он изображает родителей Параши:

Её отец – помещик беззаботный;

Сперва служил, и долго; наконец,

В отставку вышел и супругой плотной

Обзавёлся; теперь большой делец!

Живёт в ладу с своими мужичками…

Он очень добр и очень плутоват,

Торгуется и пьёт чаёк с купцами.

Как водится, его супруга – клад;

О! сущий клад! и умница такая!

А женщина она была простая,

С лицом, весьма похожим на пирог;

Её супруг любил как только мог.

«Достойная», с явной издёвкой, альтернатива родителям Татьяны…

В отличие от Татьяны, у Параши не было сестры, но были два брата, которые «умерли чахоткой». У Параши чахотки не было, но именно предрасположенностью к ней, как бы намекает рассказчик, объясняется её «стройность» и то, что «она была легка» и «ходила плавно».

Затем он представляет читателю Парашу буквально во весь, как говорится, рост, начиная с ног. Точнее – с одной:

Eё нога, прекрасная нога,

Всегда была обута так исправно…

Нога, «обутая исправно»? Как это? «Исправно» можно что-то делать, исполнять, но «обувать» ногу? В чём юмор?

Выше ног, естественно, руки. Точнее одна:

Немножко велика была рука;

Но пальцы были тонки и прозрачны…

(как у чахоточной? – А.К.)

И даже я (рассказчик. – А.К.)

чудак довольно мрачный,

На эту руку глядя, иногда

Хотел…

Чего? Не договаривает. Догадывайся, мол, читатель сам, шевели мозгами, воображай. Это юмор, ирония или что иное?

Двигаемся выше:

Её лицо мне нравилось…

Всегда казалось мне: ей суждено

Страданий в жизни испытать немало…

И что ж? мне было больно и смешно

(ну, чисто мальчик, что «заморозил пальчик». – А.К.);

Ведь в наши дни спасительно страданье…

«Спасительно страданье» – это выражение очень понравилось Белинскому.

И, наконец, глаза:

Но кто в её глаза взглянул хоть раз –

Тот не забыл её волшебных глаз.

Взгляд этих глаз был мягок и могуч,

Но не блестел он блеском торопливым;

То был он ясен, как весенний луч,

То холодом проникнут горделивым,

То чуть мерцал, как месяц из-за туч.

Сплошное «волшебство». Оттуда же её сравнение «и с бархатом, и с сталью».

Рассказчик подчёркивает, что Параша «в деревне выросла», и потому «подчас бывала зла и жалиться умела, как пчела». В то же время не «восхищалась» ни «пеньем птиц», ни «восходом солнца» (Татьяна же «любила на балконе предупреждать зари восход»), ни «небом и луною»; не относилась и к «влюблённым в природу», а была «другого роду… насмешлива, горда». И хотя «читала жадно», но «равно Марлинского и Пушкина любила», в отличие от Татьяны, которой романы «заменяли всё», и которая

…влюблялася в обманы

И Ричардсона, и Руссо.

Если героиня Пушкина запросто бродила «в тишине лесов», то героиня Тургенева дальше «забора», окружавшего имение, вообще не ходила. И т.д.

Параша с её «обутой так исправно ногой», «немного великой рукой», «тонкими» и «прозрачными» пальцами, «мягким» и одновременно «могучим» взглядом, будучи «бархатом», а также и «сталью», подчас «злая» и «жалиться умела, как пчела», являлась постольку альтернативой Татьяны, поскольку представляла собою вообще пародийно выстроенный Тургеневым образ «уездной барышни», что «в деревне выросла» и, как он подметил, «увы! бывает иногда смешна безмерно».

А что Виктор?

Хотите ль знать, что он за человек?

Извольте: он богат, служил в военной;

Чужим умом питался весь свой век,

Но ловок был и вкрадчив, –

т.е., можно сказать, – Онегин наоборот. Плюс Ленский:

…Изнурённый,

Скучающий, направил он свой бег

В чужие страны; с грустною улыбкой

Везде бродил, надменный и немой;

Но ум его насмешливый и гибкой

Из-за границы вынес целый рой

Бесплодных слов и множество сомнений,

Плоды лукавых, робких наблюдений…

Он надо всем смеялся; но устал –

И над собой смеяться перестал.

И далее:

… Пока он был на службе,

Он выезжал, гулял, плясал, шалил,

Приятелей обыгрывал – по дружбе –

И был, как говорится, очень мил…

И горделив…

Но в обществе не славился умом

И не был «замечательным лицом»…

Он всё бранил от скуки…

Скажу вам, в бесы метил мой остряк…

В то же время

…падал в прах с смеющимся лицом

Пред золотым тельцом – или быком.

«Вам гадко…», – не может удержаться Тургенев, обращаясь к «дорогому читателю» после такой характеристики Виктора. Где же здесь тургеневеды увидели «видоизменение» Онегина? Одна только пародия на представителя «большого света» и «роскоши», по определению самого рассказчика, представителя рядового и достаточно реального.

Описание внешности героев, их характеров, поступков и действий постоянно разбавляется отступлениями рассказчика, адресованными читателям. Например, о его любви к «большому свету»:

Люблю я пышных комнат стройный ряд,

И блеск и прихоть роскоши старинной…

А женщины… люблю я этот взгляд

Рассеянный, насмешливый и длинный;

Люблю простой, обдуманный наряд…

Я этих губ люблю надменный очерк,

Задумчиво приподнятую бровь;

Душистые записки, быстрый почерк,

Душистую и быструю любовь.

Люблю я эту поступь, эти плечи,

Небрежные, заманчивые речи…

Узнали ль вы, друзья, скажите мне,

С кого портрет писал я в тишине?

А вот как о том же у Пушкина:

Я знал красавиц недоступных,

Холодных, чистых, как зима,

Неумолимых, неподкупных,

Непостижимых для ума;

Дивился я их спеси модной,

Их добродетели природной,

И, признаюсь, от них бежал,

И, мнится, с ужасом читал

Над их бровями надпись ада:

Оставь надежду навсегда.

Внушать любовь для них беда,

Пугать людей для них отрада.

Быть может, на брегах Невы

Подобных дам видали вы.

Здесь Тургеневская альтернатива была продиктована тем, что писатель сам и подчёркивает, желанием показать несостоятельность «проклятий», которые «пишущая братия», в том числе и принадлежавший к ней Пушкин (как это видно из приведённой выше цитаты), «сыпала» на «прекрасных» светских женщин.

Немало в «Параше» и разного рода несуразиц, где случайных, где умышленных, в том числе и явно пародийного характера.

Начиная свой «рассказ», Тургенев пишет:

Смотрите: перед вами луг просторный,

За лугом речка, а за речкой дом.

Затем на месте речки появляется «знакомый пруд», а за ним овраг, в котором «под кустом сидел один охотник». Он поел, «собаку кликнул, шапку снял, зевнул, раздвинул куст, улёгся – и заснул». Как можно лечь в куст, перед тем его ещё и раздвинув? Возможно ли подобное даже вообразить, имея хотя бы малейшее представление о том, что такое куст? Можно лечь у куста, под кустом, в кустах – но раздвинуть куст и лечь в него? И не пробуйте.

…В котором часу «охотник» улёгся и заснул – неизвестно. Но пока он спал, а сколько он спал, писатель не говорит – Параша всё время стояла у «забора» и смотрела на него.

Пошёл «пятый» час. «Охотник» проснулся, увидел Парашу, которая находилась от него за оврагом на другом берегу «знакомого пруда», через этот овраг «легко и смело перебежал» («перебежал» овраг, в котором только что спал, – как он это сделал: из оврага он мог только выбежать), подошёл к забору (через пруд?) и перебрался через него в сад. Поговорил о чём-то с Парашей и ушёл. Куда? обратно через овраг? Через забор он на этот раз не «перебирался». Значит, ушёл в другую сторону? В какую? А где была всё это время его собака?

Затем, непонятно каким образом; «охотник», расставшись с Парашей в «пятом часу», оказывается в её доме и сидит там до ночи, пока её отец не скажет: «Спать пора, сосед!», – а мать не позовёт его на «завтрашний» обед.

Он приходит на обед, и начинается не менее интересное. Сидит «охотник» в гостях опять до самой ночи. И вот отец Параши приглашает всех на прогулку в сад (ночью!). Виктор и Параша, погуляв по саду, спускаются в овраг (или это был уже другой овраг?), в котором он накануне спал и вдали от которого теперь текла река, и спускаются по дорожке к ней. А куда делся «знакомый пруд», что ранее находился за «забором», но перед оврагом? Гуляли они в овраге, пока Параша «во мраке» не стала «дрожать». И пошли обратно. Шли, шли и пришли домой к… ужину, т.е. выходит «гуляли» не только всю ночь, но и весь следующий день. Гуляли он они молча или о чём-то говорили, и если говорили, то к чему после такого продолжительного разговора каждый их них пришёл, читатели так и не узнали.

Конечно, можно первую встречу Параши и Виктора у «забора» воспринимать как альтернативу появлению Онегина в доме Лариных, где его тоже впервые увидела Татьяна. Но прогулка Параши и Виктора сначала ночью в саду и в овраге, а затем ещё целый день неведомо где, на альтернативу встречи Татьяны и Онегина на аллее в саду Лариных и их «прогулку» после онегинского нравоучения, когда они «пошли домой вкруг огорода», никак не похожа и просто, как говорится, не тянет. Если это считать альтернативой, то только не прямой, а пародийной, каких в «Параше» предостаточно.

Однако современники Тургенева, в том числе (и прежде всего) Белинский, ничего такого в ней не видят. Так, подойдя к сказанному писателем буквально и упростив сюжет «Параши» до банального: «…на уездной барышне женится помещик-сосед», – критик, рецензируя «рассказ», пытается уловить замысел произведения исключительно в рамках только такого сюжета, ограничивая тем самым пространство своих исканий. Он чувствует, что «Параша» написана с юмором и иронией, но в чём конкретно проявился этот юмор и ирония, зачем вообще она написана, понять никак не может.

Белинский отмечает следы влияния Пушкина и «особенно Лермонтова», под обаянием которого находится писатель, отвергая при этом «всякую мысль о подражательности», считая её «нелепой». Вопрос же о возможности альтернативности решения сюжета, обозначенного в «Евгении Онегине», у критика даже не возникает. И прежде всего потому, что Лермонтов к «уездным барышням» и их «соседям-помещикам» никогда не обращался, а творческое или иное «соревнование» кого-либо с Пушкиным в глазах Белинского, да и его современников, было просто немыслимо.

Тургенев рассчитывал, что литературная общественность обратит внимание прежде всего на эту сторону произведения и по достоинству оценит его «скромный» вклад в картину «русской жизни», «исчерпать» которую «до дна» не мог в одночасье даже «Евгений Онегин». Но общественность, как видно уже из рецензии Белинского на «Парашу», ничего такого не заметила, никакой альтернативности «рассказа в стихах» не увидела, его замысла не уловила и рассматривала и хвалила, как вполне самостоятельное, оригинальное, легко читаемое произведение, что, естественно, не могло не смутить писателя.

Задумав «Парашу» как ремейк «Евгения Онегина» с альтернативными героями, сюжетными решениями и лирическими отступлениями, Тургенев даже на миг не мог представить, что его незатейливый «рассказ в стихах» незаметно, так сказать «нечувствительно», выражаясь на языке того времени, и незаметно для него самого превратится в пародию на «роман в стихах». Но подобное случилось. Помимо его воли, желания и замысла.

«Параша» у нас в XIX в. явилась пародией в духе Классицизма, когда содержание источника пародии не высмеивалось, как обычно, а подменялось другим, похожим. Этим приёмом охотно пользовались писатели ХVII–ХVIII вв., приверженцы творчества по образцам, не замечая, что создаваемые ими произведения, будучи по-сути ремейками этих образцов, подчас оборачивались пародиями на них. Подобное произошло и с «Парашей» как ремейком «Евгения Онегина».