«Перста судьбы я стал избранником…»
Рубрика в газете: Коллекция ИД Максима Бурдина: Выдающиеся писатели России и русского зарубежья, № 2024 / 33, 30.08.2024, автор: Валерий ТРОФИМОВ
Глава Института аналитической психологии, психиатр и юнгианский аналитик Валерий Трофимов является одновременно мастером визионерской поэзии, за которую он был отмечен званием лауреата Общенациональной литературной премии «Неформат» 2023 года. В основе его тревожащих душу стихотворений заложены архетипы коллективного бессознательного, которые интуитивно воздействуют на чувства читателя, заставляя его балансировать на грани сна и яви. Знакомя читателей с удивительным миром творчества Валерия Трофимова, мы приглашаем проникнуться духом глубоко психологичной поэзии, продолжающей традиции классиков-символистов Серебряного века.
МАЛЬЧИК
Какая немота обволокла весь дом!
Морозы поднялись в январский полный рост.
Блистает серп луны и россыпь ярких звёзд
В зиянии небес за инистым окном.
Сон. Глухозимье. Тишь. Полночный мёртвый час.
Искрятся лёд и снег. Дрожащим языком
Лампадка лижет мрак у карих Божьих глаз.
Оклады в темноте мерцают серебром.
Пробило полночь. Вдруг как будто домовой
Подростка подтолкнул, шмыгнувши из угла.
Открыл бы он глаза, от страха сам не свой,
Да бабушка вчера под вечер умерла.
И кажется ему, весь мир оцепенел
И вымерз. Только печь под боком горяча.
А луч луны в окне потусторонне бел,
Какой-то мотылёк кружит внутри луча.
…Печально и светло на самом дне зимы.
Вдруг кто-то робко – звяк! – крючком двери входной
И словно дверь толкнул средь полной тишины.
Не бабушки ль душа прощается с тобой?
А если ты умрёшь, увидишься ли с ней?
Ночную духоту сверлит с киота взгляд.
Колеблет ветер цепь рождений и смертей,
Звено вослед звену струится наугад.
Безмолвная страна лежит в плену снегов.
Сдавила ей гортань суровая зима.
Во мглу её судеб, во тьму её веков
Плывёт в ночи зима, сводя тебя с ума.
1984 г.
БАТЮШКОВ
Ни набережных Рима под луной,
В вечнозелёных ароматных померанцах,
Ни дружеской компании хмельной,
Ни бала в драгоценностях и танцах,
А только домик в дебрях Вологды глухой.
Сухое дерево и солнце, и окно…
А вся горячность, колдовство, мечты и строки
Оборвались, как шерстяное волокно
В руках у Парки… Только выспренной мороки,
Пустого бреда мельтешение одно.
Нельзя очнуться и понять, и различить…
Что? Всё проходит?
Только хаос колобродит
В больном мозгу, велит по комнатам кружить,
Как кукловод, в движенье мускулы приводит.
Вот вам природа, изощрения Творца…
В палате хроников стоит тяжёлый запах.
Стирает вечность выражение лица,
И голый локоть держит Бог в железных лапах
И так, не дёрнешься, доводит до конца.
1983 г.
СВИЯЖСКИЙ МОНАСТЫРЬ
Перебирая растресканный хрупкий стеклярус блаженного лета,
Тянется время. И ветер развеял в лазури сквозных облачков волоконца.
Как насекомое, тащится катер по бликам подвижного света.
Давит на веки смежённые тёплыми пальцами солнце.
Слева по борту ползёт меловой шелушащийся берег,
Сосны корявые, лунки стрижиных колоний, слоистые камни…
Скоро, наверное, остров покажется, – нищий, рассыпанный перед
Храмом посёлок, боровшийся насмерть с веками.
Несокрушимы, как видно, линялые сонные козы и косо
Вдаль убегающий серый заборчик, по грудь утонувший в крапиве.
Непобедимы несушки и дети их, жадно клюющие просо,
Неотразим и беспечен петух на песчаном обрыве.
Нынче в обители древней – пристанище умалишённых.
Голая женщина с песенкой нежной по дворику медленно ходит.
Плавность и гибкость в движеньях, в качаньях её монотонных.
Переминается, кружится, руки тихонько разводит.
Сколько любви потаённой, покоя и счастья в исходе!
Не замечает конфетки в руке угощающей чьей-то.
Только один незатейливый танец, повтор безыскусных мелодий.
Неутомима безумная нежная флейта.
1984 г.
***
Только хрупкий баланс равнодушных молекул,
Безразличных веществ – провиденья рука.
Одного превращает с рожденья в калеку,
А другого – хоть в гения, хоть в дурака.
По ионным мембранам, по тонким каналам
Пролегает безумья заряженный путь…
Склянку с бромом возьми, пузырек с люминалом,
Ничего, всё пройдёт, постарайся заснуть.
Механизм одиночества, звёздная бездна
В зарешёченных окнах. Тревога, тоска.
Всё бесцветно, искусственно, всё бесполезно…
Это только так кажется. Это пока!
Мимо смысла любви, мимо чёрного солнца,
Мимо жизни самой, лишних ласковых пут…
Да, но снадобий горьких бензойные кольца
Остановят тебя и тревогу уймут.
Наконец рассвело, отлегло. И как ясно!
Как светло! Голоса повели за порог…
Спи! Какое там! Ночь. Вот заснёшь, и прекрасно.
Спи спокойно, ты что, это бром, а не Бог.
1985 г.
***
Скажут, молчи, что ты знаешь о жизни и смерти?
Их откровения зрелости мудрой удел.
Но это я при дрожащем неоновом свете
В морге холодном в недвижные лица глядел.
И черпачок опрокидывал с кровью остывшей
Над нумерованным цинковым звонким ведром.
Пред восковой трепетал всё на свете забывшей
Плотью, безропотной в мёртвом обличье своём.
Мне повезло ещё… Я задубевших портянок
Не перематывал, в зимних окопах не мёрз
И, отупело бессонный, не лез спозаранок
На пулемёт под колючими взглядами звёзд.
Мне не в привычку труды погребального взвода,
Тихий фонарик, блужданье понурых трудяг…
Как обезличена жизни и смерти работа!
Будничность поисков, ржавых лопат перезвяк.
Я ещё в силах почувствовать весь этот ужас,
Злость и обиду за жалкую цену свою.
Я-то могу. А другим уже выпала участь
Сгинуть, исчезнуть в железном шинельном строю.
…Есть представленье о тайном естественном сроке.
Там, на краю увяданья рассудка и сил,
Слепнет душа и сама будто сходит с дороги,
Чтоб развязать узелки склеротических жил.
Но неизменно в дневном и полуночном свете,
Видимый для посвященных и пристальных глаз,
Тянет сквозной холодок преждевременной смерти,
То обтекает, то скрытно касается нас.
1985 г.
***
В прогалины меж туч прокалывались звёзды.
Молочной полосой мерцал огонь Стожар.
Слезоточил июль. И поджигали грозы
Решетку нищих крыш сараев и кошар.
Я сторожил овец. И свечку к изголовью
Лепил и книжку брал. Но делалось темней.
Как в Книге Бытия, закапанные кровью,
Казалось, почернев, листы слипались в ней.
В пахучий полумрак с желтинкою огарка
Я осторожно шел… Шуршащий клок сенца
Одним касаньем губ брала, пугаясь, ярка
И дергала из рук суягная овца.
Овечьих чёрных лиц печальные цепочки,
Свеченье бледных глаз, прекрасных и пустых,
Тягучий запах сна, подсохшие комочки
И жилковатый свет разрядов грозовых.
…Овечий древний мир всё глуше, деревянней,
Но кротость и тепло Земля ещё несёт…
Я гладил их бока. Трещал всё окаянней
Навес, и холод плыл с клубящихся высот.
Наутро – чад пространств был желтый, мутноватый,
Как жир на остриях пастушеских ножей…
А равнодушный Бог в земле солоноватой
Мешает кости коз, овец и сторожей.
1985 г.
БОЛЬНОЙ
Лежать на смятой простыне,
Терзаясь долгой резью,
На людях, но наедине
Со смертью и болезнью,
В наплывах прошлого, в тоске,
С несчастными глазами…
И пятнышко на потолке
Разглядывать часами.
Сначала в злобе, а потом,
Устав, – с протяжной грустью,
Слабея, – щепкой, пузырьком
Скользить всё ближе к устью.
Холодной сумрачной рекой –
В сырую темень лета,
В простор космический, в покой
С миражной точкой света.
А вслед раскаяньям, грехам,
Прозрениям – как судьи! –
Останутся по берегам
Глазеть чужие люди.
1985 г.
БАБОЧКИ НА СИРЕНИ
В нежно-лиловой гуще северной сирени
Два невесомых совершенства светотени,
Две крупных бабочки, кружась и замирая,
Мерцают царственно, как две жилицы рая.
Полёт порывистый, сомнения, опаска.
Чудесных крылышек тигровая окраска.
Когда-то с праздничной рассеянностью женщин
Порхали стайками они. Но их всё меньше.
Как бы приснившись, появилась вскоре третья,
Ещё изысканней. Из прошлого ль столетья
Сюда вас чудом донесло над жуткой бездной?
Зачем был путь такой далёкий, бесполезный?
Зачем, забытых, вас пронес угрюмый ветер
Над лагерями унижения и смерти?
Зачем, исполненные неги и печали,
Вы над пространствами баталий пролетали?
Вы души умерших, вам пели аониды?
Боюсь, не вынести вам нынешней обиды.
Инсектицидные поля, леса стальные,
Озера ржавые и реки нефтяные…
Щитом космическим блестит впотьмах планета.
Всего три бабочки с того пробились света…
С лугов наивного неведомого рая
Летит последняя редеющая стая.
1986 г.
***
Как будто нитка световая
Дрожала в темени ночной –
Тяжёлый сон перебивая,
Тянулась память вслед за мной.
И в пятачке скупого света
Вдруг воскресала наугад
Кривая улочка и лето,
Прошедшее сто лет назад.
И, словно вставши на колени,
Я видел где-то над собой
Светло-лиловый куст сирени
И дом с верандой голубой.
Мне лёгкий сон твердил, что в детстве
Мы счастливы наверняка,
И расставлял в таком соседстве
Сирень, веранду, облака,
Что я, поддавшись увереньям,
Уже с тоской тянулся сам
К тем неотчетливым виденьям
И отзвучавшим голосам.
…На встречи праведным и грешным
После судилища – запрет.
Вот так и нам, наверно, к прежним
Местам возврата больше нет.
И даже если те растенья,
Строенья те пощажены,
Мы всё равно на отчужденье
И на тоску обречены.
1986 г.
***
Всю ночь, всю ночь опять стучала поршневая
Одна машина маслянистого дождя.
Впотьмах форсунками дрожала, как живая,
Ремни незримые в движенье приводя.
Нет, больше мёртвая – темно и монотонно,
Хоть к ней прислушивайся, а не хочешь – спи.
Вот так и жизнь пройдёт рычажно и наклонно –
По трубам, клапанам, по блокам, по цепи.
Вслепую, в точности, с рождения, пазами,
Чтоб ты параметры запомнил назубок,
Чтоб кожей чувствовал и закреплял слезами,
И свой шесток любил, и поменять не мог.
«И нет в творении – Творца!» Тем скрупулёзней
Любая формула и безотчётней. Стать
Пора сговорчивей и, стало быть, бесслёзней,
Чтоб слушать этот шум, а надоело – спать.
Так чем же всё-таки предмет одушевлённый
Был в эту ночь отличен от густой
Шумящей тьмы? Он плакал, узявлённый
Своей врождённой функцией простой.
1987 г.
***
Дымно и темно. Неведомый дух
Стал появляться, вселяя тревогу.
Каждою ночью крадётся к порогу,
Вздохами, стонами мучая слух.
Или же вдруг на пустынной тропе
Возле лесного далёкого знака
Из ниоткуда возникнет собака –
Вскрикнешь и дёрнешься, оторопев.
Кто это, иглы тревоги кроша,
Мечется там, в кристаллическом ветре,
Метит мне в душу? Всего в полуметре
Жала тоски пролетают, дрожа.
Боже, наметь в этом сумраке раннем
Грань меж безумием и волшебством,
Чтобы я не был напуган сродством
Так с этим холодом и умираньем.
1988 г.
ПРЕДЗИМЬЕ
Что ж тут поделаешь, когда так север сер!
Весь без остатка в сумраке предзимья
Я с лабиринтом уличным сольюсь.
Где я, где бойлерная, где разбитый сквер?
Как будто сквозь предметы просквозил я.
Ноябрь наносит снег сухой, как грусть.
Продли мне, Боже, даже эти дни.
Смягчись, линеечкой отмерив притязанья.
Не воровство прощаешь – простоту.
Живу в провинции, брожу родной Казанью,
Вдыхая отчий дым и кислоту.
В очередях меня сотрут на нет.
Счастлив ли я, накрытый ночью Рима,
Блажен ли я на сумрачном пиру?
Нас приучала экономить свет
Седая серость странного режима,
С каким родился и, глядишь, помру.
Что делать мне, живя в такой стране?
Не пить, не есть, учиться и учиться?..
Как ненадёжно наше бытие
И одиноко! В серой пелене
Ревёт метель, сдирая черепицу,
Предвозвещая царствие Твоё.
1989 г.
ЕВАНГЕЛЬСКИЕ МОТИВЫ
I. ВЫБОР
Елеонскую гору окутывал мрак.
В Гефсимании тихо – ни лая собак,
Ни мычанья в хлеву, ни случайного скрипа.
У апостолов крепко закрыты глаза.
Утомились и спят, и не капнет слеза,
И не дернутся губы от всхлипа.
Звал Петра, Заведеевых двух сыновей,
Но один ты остался со смертью своей,
Как любой человек. Чаша ближе и ближе.
О, как страшно стоять на горе одному,
Заклиная немую бездонную тьму:
«Если можно – спаси! Если хочешь – спаси же!»
Ради слов, ради жалких, наивных чудес,
Чтоб летаргик проснулся, как будто воскрес,
Чтоб истерик хромой с костылями простился,
Чтобы то, что давно у людей на устах,
Что выковывал опыт, но сковывал страх,
Стало истиной, ты горевал и молился.
И неведомо нам – то ли воля Отца,
То ли жуткий расчёт твой, но всё до конца
Шло логично и точно, как будто по нотам.
Ибо сказано – смерть на миру лишь красна,
Ибо истина людям тогда лишь ясна,
Если смешана с кровью, слезами и потом.
Все теперь далеко от тебя. Ты один
Среди шепчущих что-то угрюмых маслин.
Ты пришёл. Ты остался. Ты выбрал дорогу.
Спят апостолы. Чу! Началось бы скорей!
Голоса и растущая россыпь огней,
И Иуда, снимающий с сердца тревогу.
II. УСТАЛОСТЬ
Всё устаёт. Все устают. Безмерная усталость –
Прочнее веры и тоски – войти в тебя б могла.
Что искушенья сатаны? Сильнее славы – старость.
Любовью любящих живи и малостью тепла.
Кумира хочет сотворить толпа, мыча и воя,
Кумира жаждет растоптать. Поверх её голов
Усталость смотрит на тебя, желание покоя.
Ведь сказано – всё суета. Твой замысел бредов.
Уста устанут говорить, глаза устанут видеть,
Устанут уши слышать плач, душа начнет неметь.
Подумаешь вот так – зачем? И ничего не выйдет.
Точнее, выйдет просто жизнь и выйдет просто смерть.
Где мать Мария, ветхий дом и запах свежих щепок,
Их старый плотник настрогал, чтобы разжечь огонь?
Как боль усталости сладка, настой её столь крепок!
На лоб измученный легла прохладная ладонь.
Несовершенен мир – и что ж? Довольно дню заботы
Его пустой, а ты устал навеки, может быть.
И за тобою льется кровь невинная, и счеты
После тебя земная тварь не устает сводить.
Что толку их пугать судом последним, если жалость
Неведома к самим себе, не только что к другим.
Лицом к стене бы лечь, забыть про всё… Одна усталость…
Но ты встаёшь и говоришь, и ты уходишь к ним.
1990 г.
ДВОРНИК
Наступит зима. Но ещё в ноябре повалит недолгий безжизненный снег.
И дворник возьмёт инвентарь, в чулане спугнув неприязненно крыс.
О, труд, упоительный дар эволюции! Ты ли, дриопитек,
Спустился когда-то с копалкой невзрачною вниз?
А дворник почует глубинный, мечтательный запах рассвета, чулана, судьбы.
Его голова заболит от вчерашних, простительных, в общем, грехов.
Но боль эту кротко он примет и только испустит клубы
Протяжного вздоха, задумчиво глядя на сумрачный пласт облаков.
И вот он с лопатой по первому снегу пойдёт.
И плюнуть как будто слегка заробеет, куря на ходу «Беломор»…
А всё кружевной, поглощающий звуки, полёт,
Всё этот стерильный, крахмально-скрипящий ковёр.
Но если не будешь себя понукать, то за это возьмется другой.
Уж он, боевой, доведет до сознания светлую радость труда.
То песней взбодрит трудовой-строевой, то статьей огневой…
О, тёмных, ненастных, пленительных дней череда!
Всего-то и было пять-шесть типовых инстинктивных желаний, но, кажется, век
Прошёл незаметно, невнятно, не только исполнить, понять ничего не сумел.
Вот разве что отпуск ещё впереди, да нескоро. И валится снег –
Весь двор побелел,
и дом побелел,
и чёрный асфальт побелел.
1990 г.
***
Дай тем стихом, что уже на излёте, уже, говорят, не в фаворе, своё отбряцавшим,
Дай попрощаться – без музыки, без барабанов, словами.
Помнишь, ещё были в шляпах широких, с тетрадями? Из опоздавших
Я, может быть, потому и стена между нами.
К ним, поправляя очки на носу, я шагнул бы, ведомый фонариком млечным,
К ним, раздвигая траву, за жуком-человечком. И голосом слабым
Стал окликать бы их то ли в лесу, то ли в поле, во встречном
Столбике пыли ища себе друга, хотя б собеседника, знака хотя бы…
Но и теперь, даже если не время и нет интереса, и стих на излёте слабеет, –
Так, не вникая, вполслуха, сочтя это бредом, –
Дай мне проститься с тобой, как могу. По-другому уже не сумею…
Клинопись, сумерки, сумрак – и хватит об этом.
1990 г.
ПОПЫТКА ПОКАЯНИЯ
Чем ближе к смерти человек,
Тем он заметнее для Бога.
За окнами палаты снег,
Февраль, размытая дорога.
Душа расширилась, как ртуть,
Но не пересекла границы.
Лучится перед нею путь
Сквозь нищий кавардак больницы.
Невнятицею рваных фраз
Одышливого монолога
Наполнилась и напряглась,
Чтоб высветлиться хоть немного.
В преддверии глухого сна
Неправедность её смущает,
И мучит, и саднит вина,
Прощения не обещает.
Но глуше и слабее бред
Бессмысленного самоедства.
Прощения, быть может, нет,
Забвение – её наследство.
Всё сбивчивее монолог,
Беспомощней к исходу суток,
И гасит, сострадая, Бог
Прискучивший Ему рассудок.
1990 г.
***
Ты тяготишься мной, как жёсткой ледяной
Шершавой коркой тяготятся воды.
Не медли же, не стой с закушенной губой,
Не бойся, не откладывай свободы.
Лёд на поверку мёртв, он только с виду тверд,
А приглядишься – трещины, пустоты.
Всего-то месяц-два – уж он щербат, потерт
И слаб… Ты не тоскуй, не унывай, ну что ты!
Пройдёт немного лет, и тот кошмарный плен
Забудется. И ты, отдергивая руку
Во сне, как ото льда, очнешься среди стен
Других, уютных, чуть озябшая с испугу.
Что я сказать бы мог? Что создает нас Бог,
Но замысел Его мне лично непонятен…
Кого благодарить за скуку этих строк,
За тщетный монолог, за выпавший снежок,
За то, что я тяжёл тебе и неприятен?
1990 г.
***
Какой печальный, мрачный март, какой сырой
И мощный ветер пронизал нагие кроны!
Оголодавшие хрипят в ветвях вороны,
Дурные новости пророча вперебой.
И млечный день течет куда-то, и в снегу
С улыбкой ласковою падаль обнажилась,
И время тянется, но жизнь остановилась,
И шестерни её застыли на бегу.
Хотя есть звук, но миром правит немота,
Оцепенение. И с самой верхней точки
Перемещенья не видны уже, и строчки
Не засоряют больше мозга и листа.
Там что-то дергалось недавно, там текли,
Должно быть, чувства, ощущения… Не помню.
Всё остановлено, как бы каменоломню
Свою забыли камнетесы и ушли.
Одна лишь видимость движенья. И ни жест,
Ни речь, ни внешность ничего не изменяют
По существу, так не однажды за меня тут
Легко сосчитан был другой, бродя окрест.
Устав, смотрю на этот мир со стороны,
Точнее, сверху, с равнодушием, но ниже
Неугомонный некий автор что-то пишет
Про это всё и видит творческие сны.
Ему без толку объяснять, что жизнь прошла
Заблаговременно и кончилась, и, бедный,
Он в ней не понял ничего, рисуя бледный
Пейзаж в испарине оконного стекла.
1990 г.
***
Я знаю, чем кончится это,
Как ящер, ползущее лето.
Обгложет его до скелета
Циклический холод земной.
И будет не лучше, не хуже.
Я лишь констатирую вчуже,
Что лето окончится стужей,
Могучей костистой зимой.
Есть прелесть в банальных открытьях,
Повторах, бесцветных событьях,
В тоскливых ночных чаепитьях,
В бессмысленности бытия.
Я знаю, чем кончится вскоре
Моё безутешное горе,
Кто правым окажется в споре,
Чем жизнь завершится моя.
Но будет ли страшно – не знаю,
Когда я пойму – умираю,
Из этой игры выбываю,
Уже бестелесен, лечу –
Туда, к отдаленному свету,
К прощению или ответу,
Оставив сумятицу эту,
Рассудок задув, как свечу.
1990 г.
***
Кто видит нас из вечности самой,
Не прибегая к силе телескопа,
Тот видит мир, обложенный зимой,
В заношенной спецовке землекопа.
И белый снег на серых скатах крыш,
На голых ветках, в ямах и оврагах,
И лед реки, и высохший камыш,
И лес, и поле в заячьих зигзагах.
И видит он дома, моё окно,
Траншею, сквер, железную дорогу,
И время, и как движется оно
И нас перемещает понемногу.
Всевидящий, он знает наперёд,
Чем каждое окончится событье,
Но тайну эту нам не выдает,
Даря всего лишь проблески наитья.
Не вмешиваясь, смотрит столько лет,
Что как бы сам уже не существует.
Ни прошлого, ни будущего нет
Для тех, кто с ним, покинув нас, кочует.
…А между тем снег залепил киоск,
Фонарный столб, как стеарин подсвечник.
И, может, лишь один гигантский мозг
Следит сейчас за тем, как человечек
Один выходит – без поводыря –
В ночь или в жизнь и, как слепой, блуждает
В сплошном снегу, хоть, честно говоря,
Куда идёт и почему – не знает…
Деревья видит смутно, тени птиц –
Сквозь хлопья снега – голуби ль, сороки?..
По слепоте не узнавая лиц,
Перевирая правила и сроки.
1990 г.
***
Я не уеду никуда – останусь!
И стану тихим, как вода, – под старость.
Вода заросшего пруда, в оконцах,
Где только небо, облака и солнце,
Вода, в которую бесследно канет
И дождь, и пепел, и плевок, и камень,
Вода, подёрнутая льдом зимою,
Когда никто не знает, что со мною.
1990 г.
ЗАГАДКА СНА
С кем я долго прощался во сне,
Уходил и опять возвращался?
По своей, по чужой ли вине
Распроститься никак не решался?
Кем он был, тот чудной человек?
Что-то важное в жизни теряя,
Собираясь расстаться навек,
Как и я, он топтался у края.
Всё подыскивал, мучась, слова,
Настороженно ждал объяснений,
Подступившись к развязке едва,
Приводил тут же ряд возражений.
Нашу близость единым рывком
Разорвать удалось бы едва ли.
Он со мной был не просто знаком,
Мы с рожденья с ним век вековали.
Столько прожито лет – а зачем?
Что сближало нас с ним? Непонятно!
Мир ночной был бесстрастен и нем,
Что-то рушилось в нём безвозвратно.
Нас покинутость, словно недуг,
Настигала, влекла и пугала.
И зловещая темень вокруг,
Отгоняя надежду, стояла.
…Я забыл бы тот морок ночной,
Но на сердце осадок остался.
Что же было той ночью со мной?
С кем так горько во сне я прощался?
2000 г.
ЗАКЛИНАНИЕ
Дождь, дождь, небесная вода,
Не исчезай неведомо куда!
Пускай звучит беспечно, наобум
Твой сонный шелест, монотонный шум.
Уколы лёгких капель на лице
И фонари в дымящемся венце,
Коньки и ребра проржавевших крыш
И желоба, в которых ты журчишь,
Листву, траву в предзимней нищете,
Деревья в неприглядной наготе,
Безумный мир, галдящий вразнобой,
Скиталец-дождь, преобрази собой.
Дождь, дождь, не умолкавший днесь,
Настанет час, и ты исчезнешь весь,
Упав на землю с пасмурных высот,
Пройдя сквозь почву до грунтовых вод.
Теки, струись, как слёзы из-под век.
Тебя заменит неизбежно снег,
Но всё ж, покуда живы мы, давай
Накрапывай, шурши, не умолкай.
Мне как-то легче от того, что ты
Летишь сюда с угрюмой высоты,
Рассыпавшись на тысячи частиц,
Летишь ко всем, не разбирая лиц,
Не разбирая – куст иль человек…
Дождь, дождь,
жизнь – смерть,
снег, снег.
2000 г.
ЗИМНИЙ РАССВЕТ
Разрешается ночь безучастным и тихим рассветом.
Серый зимний денек, как судьба, неизбежен уже.
От себя самого не спастись побасенкой, секретом…
Тяжело на душе.
Нужно было молчать, нужно было себя сторониться,
Нужно было тайком, под какой-нибудь маской смешной
Промелькнуть через жизнь, как сова, как полночная птица,
Притворясь тишиной.
Перестуком часов отчуждается время. Но скоро ль
Разрешенье загадки, расплата, развилка, рубеж?
Снегопад за окном, как всегда, не боится повторов.
Он по-прежнему свеж.
Вялый шорох машин да размеренный скрежет лопаты,
Окна в доме напротив, суставы нагих тополей –
Вот и весь антураж на события шибко богатой,
Яркой жизни моей.
Честность – жалкий предлог, жидкий корень того мелкотемья,
Что растёт, как трава, как деревья в земле городской…
Только крыши да небо, да снег за деревьями теми
Различаю с тоской.
2001 г.
***
Он знает то, чего не знаю я.
Он в качестве непрочного жилья
Однажды выбрал кровь мою и плоть
И дал взамен – пустых надежд щепоть.
Ещё дал право – в утешенье мне –
Сгореть втихую на скупом огне
Служенья без поблажек и похвал.
Но для чего всё это – не сказал.
Судьбу, как лампу медную потри –
Беде навстречу прянет изнутри.
Его стихия – горе и гроза.
Он в бездну смотрит сквозь мои глаза.
Когда болеет тело и сдаёт,
Он понимает всё наоборот.
Пристанища не жаль ему ничуть,
Он начинает собираться в путь.
И что я знаю, в сущности, о нём,
Я – только глина, пепел, чернозём,
Мотив, подобранный по случаю, на слух?..
Я – человек,
он – дух.
2001 г.
***
Не знал я примет и гаданий – по звёздам, по дыму,
По пеплу, по воску, по снам, по бараньей лопатке…
И зренье, и слух наугад не вверял серафиму,
Постылым, бескрылым рассудком рискуя в остатке.
Обидно мне стало – была моя жизнь молчаливой,
Как будто стеклом от меня заслонялось пространство.
Скользил по верхам я – бесцельно и нетерпеливо –
И даже любил эту спешку и непостоянство.
На чудной земле, где тюремщиком каждому каждый,
В объятьях, как в клетке немой безразличной природы,
В раю, как в аду, суждено мне томиться от жажды,
Когда под ногами текут животворные воды.
И вот для меня пребывают немыми доныне
И недра, и горы, и кроткие души растений.
Как знаки, лишенные смысла, бегут по равнине
То пыльные вихри, то птиц треугольные тени.
А мог бы я слышать, как рыбы поют, словно трубы,
Губастых, морщинистых ртов разевая воронки,
А мог бы я знать, что бормочут грибы-тенелюбы,
Угрюмые камни, заложницы смерти-подёнки.
Но самое грустное – словно в немой киноленте,
Отснятой Бог знает когда и зачем в Голливуде,
Такие речистые, шумные в каждом фрагменте,
Меня окружают глухие счастливые люди.
О чём говорим мы друг с другом, не слыша ни слова,
Куда мы всё время толкаем и тянем друг друга?..
Неужто в нас кто-нибудь верит и снова, и снова
Спасти уповает, свести с обречённого круга?
2002 г.
***
Не в тёмном шкафу, а во мне обитает скелет,
Я череп бугристый его осязаю рукой.
Он в плоть мою тёплую только на время одет,
Как будто на время во мне поселился другой.
Откуда мне знать, что с ним будет, когда я уйду,
Оставив на всем белом свете его одного.
Я на руку руку ему машинально кладу –
Бездумно, беспечно, как будто и нету его.
А он поживёт ещё, если не будет сожжён.
А он полежит ещё в тесной древесной глуши,
Когда разойдутся родные с моих похорон,
Когда не останется больше вокруг ни души.
Его, словно друга, корнями обнимут кусты,
Обступят деревья, зашепчется нежно трава,
И ветер ночной прогудит для него с высоты,
Ручей пробормочет неслышные ныне слова.
А может, растащит по норам лесное зверьё –
И станет он, белый, любимой игрушкой волчат.
Не верит, не верит он в долгое счастье своё,
Опять его зубы от боли и страха стучат.
2002 г.
***
Нет никакой справедливости в жизни земной,
Толки одни да мечты о защите чудесной…
Нищенка квелая входит в вагон на Сенной,
Братца болезного катит в коляске железной.
Сколько ни клянчит, ей мало народ подаёт,
Братец молчит, на людей выжидательно глядя.
Кто у них выручку вечером всю заберёт,
Завтра канючить отправит опять «Христа ради»?
Где же их мамка, рассудок ли свой пропила,
Ей наплевать, или при смерти, или убили?
Что за метла их в подземный вертеп замела
И уподобила мусору, пыли и гнили?
Чем же я лучше, за что же любили меня
Мать и отец?.. И какая стояла погода
В детстве, как будто ненастного не было дня,
И расточала блаженство слепая природа!
Нищенка квелая входит в вагон на Сенной.
Вписан и я окончательно в хаос окрестный.
Что же ты сделаешь, Непостижимый, со мной?
Кем Ты нас видишь из царственной глуби небесной?
2003 г.
ДЕРЕВО
Мне снилось дерево. Казалось, что оно
До неба высится. В открытое окно
Я видел крону с оголёнными ветвями
И мощный ствол, одетый жёсткою корой,
С дуплом бездонным, словно с чёрною дырой,
Куда всосётся всё, куда мы канем сами.
И я подумал – дерзновенна нагота,
Как откровение – ни птицы, ни листа,
Величье мрачное, встающее из праха,
И небо серое, и ветер в вышине…
И приоткрылось что-то странное во мне
И что-то страшное, и что-то – глубже страха.
Весь опыт жизненный не стоит ни гроша,
Когда впустую расточается душа,
Не зная смысла своего и назначенья.
Вползти б змеёй вдоль по шершавому стволу
В хитросплетение корней, в слепую мглу,
В ту немоту, что и была до сотворенья.
Быть может, суть существования проста.
Кем бы ни мнил себя – ты только сирота,
Куда б ни влекся ты, а прошагаешь мимо.
И сколько скарба ни возьми – ты налегке,
И на каком ни говорил бы языке,
Косноязычие твое непоправимо.
2003 г.
***
Каким слепые видят мир во сне?..
Лежат они, во мраке, в тишине,
Закрыв глаза, и мертвенный такой
Царит у них под веками покой.
Ни днём, ни ночью зренье им не лжёт.
Шестое чувство больше бережёт
Слепых, чем тех, кому дано судьбой
Мерцанье бездны видеть над собой.
Незрячих ночь качает на руках,
Их кто-то гладит, тянет за рукав,
Они дыханье чуют у щеки
И слышат рядом лёгкие шаги.
Их мир ночной вполне одушевлён,
Он ближе к ним и гуще населён,
Чем зрячий мир, в котором большинство
Забыло про таинственность его.
Слепые не боятся пустоты.
Незримый ангел, сторож темноты,
Не сводит глаз с беспечного лица,
Оберегая спящего слепца.
2006 г.
***
Снег – это символ забвения.
Белыми за полчаса
Стали поля и селения,
Люди, дороги, леса.
Смотришь – как будто из поезда…
Видишь, как небытием
Мир постепенно становится,
Однообразен и нем.
Только, казалось бы, высыпал
Снег, а уж всюду бело!..
Явь эту, схожую с вымыслом,
Будет забыть тяжело.
Но исчезает из памяти
Жизнь, даже та, что сейчас –
В пепельном мареве, замети –
Рядом, почти что у глаз.
Тёплая тяжесть телесная,
Запахи, сны, голоса –
Всё сохранилось бы, если бы,
Если бы не начался
Этот буран, эти белые
Хлопья, густые, как дым,
Не повалили бы, делая
Всё в этом мире чужим.
2007 г.
НОЧНОЕ ЗРЕНИЕ
Ночное зрение, уставясь в темноту,
Отображает, как рентген, не только ту
Реальность внешнюю, которая и днём
И ночью давит и талдычит о своём.
Ночное зрение выстраивает мост,
Который связывает прямо мрак и мозг,
Когда меж внутренним и внешним нет границ,
И обе бездны делит только взмах ресниц.
Как тьма текучая страшна и хороша,
И как осмысленны штрихи карандаша,
Который держит цепкий Бог, рисуя мрак,
Когда не прячется за краску, за пустяк!
Впотьмах неспешный разговор идёт всерьёз.
Плачь, плачь – никто твоих не видит слёз!
Скрывать от Бога – всё равно что от себя,
Он, говорят, нас даже мучает, любя.
Спасибо тьме, спасибо боли и тоске,
Спасибо дням, когда висит на волоске
Жизнь! Полновесны эти дни и тяжелы,
Воловьей поступью бредущие из мглы.
Сгниёт и дерево и обратится в прах,
Вернётся снова всё и сгинет второпях,
И солнца всех разоблачит кровавый глаз,
Лишь тьма, однажды поглотив, не выдаст нас.
2007 г.
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
В лугах за деревней я сжёг свой врачебный халат,
Пропахший тоской, безнадежностью душных палат.
Источник сомнений, причину бессонниц, тревог
Я полночью сжёг.
Химеру всезнанья, всевластья спалил на огне,
Могущества позу, претившую издавна мне,
Бездушную заумь, наскучившую болтовню
Я предал огню.
Свою несвободу, усталость, прилипчивый страх
Я пеплом развеял в сентябрьских пустынных лугах.
Как будто всю жизнь за надменною маской жреца
Таил я лжеца.
Не стал мне известен рецепт полноты бытия,
Причину страданий и боли не выяснил я.
А ночь шелестела, пугала, дышала, звала
И правды ждала.
Я каялся в том, что не смог всех надежд оправдать,
Что мне к ремеслу возвращаться придётся опять.
А в угольном небе тянулась, мерцая, сквозя,
Иная стезя,
Текла величавой белёсой туманной рекой,
Неся в своих водах космически чистый покой –
Над тёмной равниной, где тоже светился, как мог,
И мой костерок.
2007 г.
***
Однажды ты останешься один,
Без путеводных маяков и знаков,
Кроимый мраком на иной аршин,
Где смысл существования инаков.
Однажды это всё произойдёт –
В кошмарном сне, в смердящей богадельне –
Дела серьёзный примут оборот,
Дохнув непоправимостью смертельной.
И верткий ум не выручит тебя,
И в кротости уже не будет толку,
И вступишь ты, придушенно хрипя,
В сраженье с предстоящим втихомолку.
Прошепчешь в потолок: – Не выбирал
Я ни любви, ни стен, ни лиц, ни улиц,
Я в жизнь вошёл, как в тёмный кинозал,
Где кадры сами по себе тянулись.
За что теперь цепляться мне, какой
Защиты ждать, зачем воспоминаний
Обшаривать труху и перегной,
Давясь слюной напрасных причитаний?
Я главному не научился здесь!
И вот я в одиночестве глубоком
Плыву куда-то, исчезаю весь,
Влекомый уносящимся потоком.
2008 г.
***
Снится сон божеству, что оно родилось человеком –
На отшибе галактики, на одинокой Земле,
И оно не бессмертно, зато поклоняется рекам,
Валунам и деревьям, и духам в полуночной мгле.
И оно не всеведуще, не всемогуще, а всё же
Вопреки всем страданиям тщится продлить эти дни,
И оно на двуногих других как две капли похоже,
И в своей уязвимости всяческой твари сродни.
И оно небеса вопрошает в унынье – зачем я?
И оно безутешность своей ощущает судьбы,
И решает в итоге, что жизнь не имеет значенья,
Ибо небо не слышит ни сетований, ни мольбы.
Божеству говорит незнакомец: – Не бойся, мирянин,
Это сон, это всё есть иллюзия, морок, дурман,
Ты же спишь, тебя нет, ты же пуст, в смысле, непостоянен,
Отражение в зеркале, видимость, эхо, обман.
В то же время ты есть, и мученья твои не бесплодны.
Как иначе ты смог бы почувствовать боль и печаль,
Как иначе ты смог бы понять, что мы все не свободны?..
И во сне божеству
всех становится жаль.
2008 г.
ТОСТ
За тех, кому нет места на земле,
Лишённых звёзд и пуговиц мундира,
За незаметных в равнодушной мгле,
В анналах царств, висевших на сопле,
Между людьми поверхностного мира.
За тех, кого не любят, не клянут.
За позабытых навсегда и всеми,
За ничего не совершивших тут,
Проделавших свой бесполезный труд
Существования. Да поглотит их время!
За тех, кто шел беспомощно ко дну
И был обглодан до костей сиротством,
За их ущербность, слабость и вину,
За злую гробовую тишину,
За неприметность, схожую с уродством.
За то, что мы пополним их ряды,
Не затесавшись в гении, тираны.
За навсегда изъятых из среды
Живых – без компенсации и мзды,
Мелькнувших мимо ада и нирваны.
2011 г.
БЕЗУМИЕ
Безумие проникает повсюду – не в явь, так в сон,
Разбрасывает небрежно, как сор, артефакты ада,
Выдавливает наружу из лёгких предсмертный стон,
Мелькает в дверях и прячется, неузнанное, от взгляда.
Безумие не чурается фактически никого,
Не пренебрегает грешниками, бомжами и богачами.
Защищены ли праведники пожизненно от него –
Или покуда молятся, крестятся, бдят ночами?
Безумие, вероятно, обширней, чем строгий рай,
Терпимее к разношёрстности, к особенностям, оттенкам.
Не так очевиден глазу его полустёртый край,
И легче приноровиться к дырявым его застенкам.
Безумие не обещает вечности. – Всё обман! –
Оно говорит бессовестно, беспечно и беспричинно.
Трясётся и завывает безумия балаган,
Покуда святая набожность держится благочинно.
Жизнь, я бы сказал, безумна, гневлива и голодна,
Блудлива, жадна, уныла, завистлива и печальна,
К тому же она конечна, к тому же она одна
И как бы обречена безумной быть изначально.
Безумием окружённый, кто скажет, что защищён?
Не ведаешь, с чем столкнешься, как только прикроешь веки.
Ты слышишь, как плачет ангел, безумием потрясен –
В нормальном, но беззащитном, естественном человеке?
2013 г.
***
Я долго лежу, не вставая,
Как будто бы утренний свет,
Объятья свои раскрывая,
Сведёт меня вскоре на нет.
Уже не отсрочить начало
Настойчиво ждущего дня,
Как будто осталось так мало –
Почти ничего – от меня.
Но веки прикрыты покуда
И сумрак под ними дрожит,
Мне кажется, будто бы чудо
За гранью сознанья лежит –
Тот самый покой и свобода,
И даже причастность к мечте,
И мира иная природа
Скрываются там, в темноте.
2013 г.
СУМАСШЕДШИЙ ДОМ У ЛАВРЫ
Сколько скопилось людей в этой старой больнице!
Сколько сердец раздавили в ней страха тиски!
В сколько окон смотрит череп луны бледнолицей!
Под потолками высокими сколько тоски!
Рядом же сад! С виду кажется, сад безмятежный!
В нём нарисованы жизнью жасмин и сирень.
Бог справедливый, всеведущий, тихий и нежный,
Счастлив Твой сад, но черна Твоя жуткая тень.
Рядом же храм! Там горят нескончаемо свечи,
Неисчислимо! Как только потухнет одна,
Тут же другую зажгут, но утешиться нечем
Тем, кто безумье свое испивает до дна.
Умалишённому чем от Тебя защититься,
Оборониться от воли неясной Твоей?
Вот он и кружит, и квохчет, как страшная птица,
Вот он и топчется всё у закрытых дверей.
Он ощущает себя, как кого-то чужого…
Разум его может воду лишь в ступе толочь!
Но он не может сказать в оправданье ни слова
И покаяньем Тебе в правосудье помочь.
2014 г.
СОН ПРО АРСКОЕ ПОЛЕ
Перекрёсток ночной – возле кладбища, парка, больницы –
Вновь завлек меня в сон, в лабиринты татарской столицы,
В одиночество, в глушь, в мертвецами обжитое поле,
Где плыву я сквозь тьму по какой-то неведомой воле…
Вот отец мой бредет по кладбищенской чёрной аллее,
Вот мой умерший друг!.. Безнадёжнее чтоб и больнее
Стало мне в этом сне, в знобком трепете зыбкого мрака,
Подбегает ко мне и скулит, как живая собака.
Здесь я жил, здесь я был и надеждой обманут, и славой,
Но свое ремесло не считал ни ярмом, ни забавой.
Здесь, как реки, слились две враждующих исстари крови
И взошли семена безответной тяжёлой любови.
Здесь домой – значит, вспять, значит, в прошлое, в сумерки детства,
В дебри предков, в их бред, в их обиды и счёты, в сто бед, в сто
Безымянных колен, и славянских, и тюркских, в ту землю,
Что, тоскуя, зовет меня – но я страшусь и не внемлю!..
Боже, как широко это чёрное мёртвое царство,
Этот воздух сырой, эта горькая ночь, как лекарство –
От гордыни, тщеты, искони обреченных усилий!..
Только шорох во тьме ветряных исполинских воскрылий.
С разрешенья ль Мухаммеда, с благоволенья Аллаха,
По примеру Иисуса, Иакова – в логово страха! –
Я спускаюсь в свой сон, по ступеням тоски и печали,
В морок вечного поля – такого ж в конце, как в начале…
Пусть прабабка моя сочиняла когда-то баиты,
Пусть она, и стихи, и все жившие прежде – забыты,
Что скорбеть? Спой мне, смерть, спой на русском и спой на татарском,
Как ты, кроткая, ждешь вне времен меня во поле Арском.
2015 г.
ПРОХОЖИЙ
Февральский дождь. Гнилые брёвна.
Приговорённый тёмный снег.
Размыто, дёргано, неровно
Бредёт по снегу человек.
Душой он где-то пребывает,
На четверть смысла явлен здесь.
Лишь в глубине его мерцает
Сознанья зыблемая взвесь.
Он дня не смог прожить без фальши,
И расстояние растёт
Меж ним и вечностью. Всё дальше
От цели круг его забот.
Он одиночеством окутан,
И слышит вой над пустотой,
И плеском резких фар напуган,
Загружен памятью густой.
Окаменели в нём недели,
Все дни, в которые он был
Собою понят еле-еле,
Собою узнан в меру сил.
Сбоит его воображенье,
Он лишь фантомами томим,
Он вызывает раздраженье
Однообразием своим.
Его следы в потёмках тают.
А капли гуще, холодней.
И вот уже они летают
Одни в сумятице огней.
2015 г.
ПУСТЫННЫЕ СНЫ
Спасибо за пустынный сон,
Прибежище в давильне будней.
Я в нём укрыт и сохранён.
Чем жёстче явь, тем сон безлюдней.
В том сне меня почти что нет.
Как персонаж второстепенный,
Я зыбок, виден на просвет,
Охрану обманувший пленный.
Мои нечёткие следы
Теряются в глуши окраин.
Я серой дождевой воды
Попутчик, шорохов хозяин.
Во сне не в силах я толкнуть
Тяжёлой двери и сюжета.
И рвётся на клочки мой путь,
Как отсыревшая газета.
Я даже имя не всегда
Своё прилипчивое помню.
Гудят в потёмках провода…
А имя, имя здесь на что мне?
Ландшафт вокруг не городской,
Не деревенский, не богатый,
Не бедный… С примесью морской
Стрекочет дождь подслеповатый…
Нельзя от тяжести спасти
Живых, от казни заземленья!
И я, как крест, готов нести,
Себя с момента пробужденья.
Но есть мерцающий провал,
Размытый мраком промежуток,
Куда я скрытно совершал
Побег из каземата суток.
2015 г.
АПРЕЛЬ В ДЕРЕВНЕ
На всю деревню ни коровы,
Ни лошади, ни петуха…
В мои убогие хоромы
С дороги веется труха.
Борщевиком покрыто поле,
И сад крапивою зарос,
Но что-то зреет поневоле
Здесь, замышляется всерьёз.
И, словно бы перед войною,
Над пустошами тишина
Предчувствием беды, виною,
Невероятностью полна.
И в этой серой, деревянной,
Ещё безлиственной глуши
Какой-то звук непостоянный
Едва касается души.
Быть может, бабочка сухая,
Уснувшая перед зимой
На брёвнах ветхого сарая,
Сквозь смерть общается со мной.
Как в дни прощанья и распада,
Всё кажется вдвойне родным –
И шорох сумрачного сада,
И горький, беспокойный дым.
2016 г.
***
Холодно в старых домах.
Из дому в дом по ночам
Чеховский чёрный монах
Носит сиротства печаль,
Ходит – не помнит, к кому,
Хочет – не знает, чего…
Может, и в нашем дому
Кто-нибудь видит его.
Выдохлась дня беготня.
Верхний не слышен жилец.
Господи, слышишь меня
В тихом биенье сердец?
Третью уж тысячу лет
Нечем гордиться – уныл
Путь в никуда, Твой Завет
Времени не изменил.
Дремлет расколотый мир,
Трещины всюду видны.
В утлых объёмах квартир
Плавают пятна луны.
И электрический свет
Где-то снаружи стоит –
Жизнью земной не согрет,
Вечности ветру открыт.
Снег шебуршит о стекло.
Стынут, сутулясь, дома.
За ночь дворы замело,
О подоконник крыло
Ранняя ранит зима.
2016 г.
ОДНАЖДЫ В ПРОВИНЦИИ
Однажды в женственной провинции,
Чужой, заснеженной, печальной,
Я пообщался с ясновидцами
И был обследован врачами,
И оказался в окружении
Тревог бессвязных, бесполезных,
И стал нуждаться в утешении –
Но не людей, а сил небесных.
Перста судьбы я стал избранником,
Почти библейским страстотерпцем,
И мир предстал мне многогранником
С безумным материнским сердцем.
В ловушке этой геометрии,
Среди мистических намёков
Мне захотелось, для симметрии,
Сбежать – как школьнику с уроков.
Куда сбежишь от этой бедственной
Судьбы, от пагубы, мороки,
Чудаковатости наследственной,
Не зная смысла и дороги?
И, побывавши в храме, свечи я
Подле икон суровых ставил,
Такой же, как и все, доверчивый,
Уже юродивый местами.
2017 г.
ЗИМНИЙ ПУТЬ
Живёшь бездумно, одиноко,
Какой-то жизнью безлюбовной…
А эта зимняя дорога
Бежит стезёй своей неровной.
Всё время мелкие поломки,
Как перед крупной катастрофой.
Надеешься, тебе соломки
Подстелет Бог перед Голгофой.
Несуществующая Нина,
Куда нас музыка торопит?
Ведь эта зимняя картина
Печалью скоро всё затопит.
Ушла почтовая карета,
И ни огня, ни чёрной хаты,
И только музыкой согрета
Тоска луны одутловатой.
Цепные псы не спят в деревне,
И зябнет на юру шарманщик,
И эти голые деревья…
И бесполезный дар-обманщик!..
Усталый Шуберт еле слышен,
Как чёрная вода под спудом.
Когда ты в путь по снегу вышел,
Зима ещё казалась чудом.
2017 г.
В БОЛЬНИЦЕ
Как ветер в больничной палате гудит,
Как будто в степи или в поле!
И дождь безутешный о стёкла стучит,
И холодно ночью на воле.
Старухи ль судьбу, засыпая, прядут
И путают сослепу нити.
А всё ж не случайно собрались мы тут,
И некого в этом винити.
Себя не найдёт малахольный апрель,
Такой неуют во вселенной!
Огромное здание село на мель,
И сгинул в нём каждый, как пленный.
Вот здесь и узнаешь, что значит попасть
Удильщику в цепкие руки,
Крючок на губе и безличную власть,
Да Иова дерзкого муки.
Младенец заброшен, старик позабыт,
Кобель подвывает бездомный.
И космос тяжёлый на крышах лежит,
Бессмысленный, тусклый, огромный.
Под веками плавает то ли пятно,
А то ли желание света,
Как будто заглянет сквозь сон и окно
Благой серафим Интернета.
2018 г.
ВОЗРАСТ ДОЖИТИЯ
Здравствуй, племя…
А.С. Пушкин
Облачный возраст дожития,
Медленный путь в небеса.
Чудные чукче наития
Шепчут ветров голоса.
Тундра покрыта скелетами,
Мёртвые – тихий народ.
Делится время секретами
С теми, кто долго живёт.
Гнус мельтешит в нетерпении –
Крови попив, умереть.
Мимо проходят олени и
Жизни последняя треть.
Древний обряд эвтаназии,
Начат обратный отсчёт.
Небо Европы и Азии
По-над костями течёт!
Милая (если ты милая),
Яду мне, что ли, налей.
Буду лежать без могилы я
В тундре, как белый олень.
Буду клубиться с туманами
И подлетать к городам.
Шкуру с пустыми карманами
Родине бедной отдам.
2018 г.
ПОДСОЛНУХИ ЗИМОЙ
Стоят шеренгами подсолнухи в полях,
Склоняя шеи, обречённо догнивая, –
Чернеют остовы от края и до края.
Лежит под ними снег, заледенелый прах.
Оставлены они после поры дождей
Под снегопадами, в жестокосердье стужи.
Внутри них тишина, когда буран снаружи,
Такая кроткая – не то что у людей.
Когда-то в семенах надежду накопив,
Подсолнухи весь день вращали головами –
И потерпели крах, и всё же сплоховали,
Солнцепоклонники, тоски земной испив.
С поверхностью земли сравняв заподлицо,
Запашут их тела, чужую жизнь итожа.
И с наших черепов однажды слезет кожа,
А без неё и мы все на одно лицо.
Подсолнухи бредут шеренгами в пургу
Среди останков трав безличных, незнакомых…
Названия всех птиц, растений, насекомых
Я, сколько ни учу, запомнить не могу.
2020 г.
***
Я поселился в деревянном доме,
Пустом и тихом, и завел собак.
Но мнится мне, куда-то на пароме
Я всё плыву – не доплыву никак.
Хозяйка дома умерла, и утварь
Её собрали, увезли, и дом
Забыл о ней. Беспечно-бледным утром
Посвистывают птицы за окном.
И вот ещё. В бессонницу ночами
Я сдерживаю мысли, будто их
Подслушивает кто-то и печально
Следит за мной из областей иных.
И сострадает мне, когда я плачу,
Стесняясь слёз, не веря ничему,
Когда я наполняю эту дачу
Тоской, вмененной сердцу моему.
Я тут один – я словно за пределом
Уже каким-то, но осталось мне
Ещё побыть в пространстве поределом,
Как будто в растворяющемся сне.
А иногда со страхом и сомненьем
Я стены дома трогаю рукой,
Как бы уже обманут пробужденьем
В другом дому, в реальности другой.
2021 г.
***
В реанимации ночь коротка.
Гасится свет – не совсем, ненадолго.
Много возможностей для новичка
Сгинуть в стогу, запропасть, как иголка.
В том ли огромном пахучем стогу,
Что левитировал запросто с Фетом…
Пиксели мягко вихрятся в мозгу,
С пухом мешаясь и с призрачным летом.
Где-то посты у размытых границ
Ждут окончания ночи и боли,
Холят гигантских своих кобылиц
Или на скифском долдонят пароли.
Здесь у нас лето, а дальше… зима,
Белые хлопья, костры и кочевья.
Дальше – такая могучая тьма,
Дальше – такие большие деревья,
Что еле держишься тут – ни за что!
Может, за липовый запах знакомый,
За сновидений шальных решето.
Или за фетовский стог невесомый.
Справа и слева лежат старики.
Что же, обратный отсчет уже начат…
Где-то у медленной тёмной реки
Ждут незнакомые проводники,
Между стогов терпеливо маячат.
2021 г.
ЗАБЫТЫЙ ФИЛЬМ
Он ищет женщину – и то и дело дождь
идёт, идёт, и плащ его намокший
утратил цвет, а дождь играет на трубе.
И дело к осени, колотит листья дрожь,
как будто мир, уставший, занемогший,
ему твердит: – Зачем она тебе?
Он всюду видит этой женщины следы –
флакон духов и тюбик от помады,
платок, цветок, почти иссякший аромат…
И стрекот пленки, и предчувствие беды,
никто его не ждет, нигде ему не рады,
и он пред женщиною тою виноват.
Скажи, зачем так одиночеством томить,
к чему так мучить неуютом терпким,
спешить, охотиться упрямо за мечтой?..
Но он надеется, и не остановить
бесплодных поисков, и сердце терпит
случайные свидания с другой – не с той.
И я понять того сюжета не могу,
я и себя уже не понимаю…
Зачем так долго дождь впадает в забытье
и каплями сечёт, шурша в моём мозгу,
как будто женщину ищу и догоняю
я сам и жизнь моя зависит от неё?
Пора бы наконец понять, что ищет он
не женщину, а смерть, не совпадая
ни в чем с прохожими в их суете простой,
и женщины той нет, он ищет телефон,
он обречён, и улица ночная,
размытая дождём, становится пустой.
2021 г.
***
Те, кто встречают Новый год одни
И смотрят на неистовство метели,
Чужие окна видя и огни,
Покинутости этой не хотели.
Все те, о ком не вспомнят в этот час,
А если вспомнят, тут же позабудут,
Изнанку мира зная без прикрас,
И дальше с этим знанием пребудут.
Открыткой их едва ль разубедишь
И мишурой, и пляской карнавальной,
Не просто так заснеженная тишь
И пустота сошлись в душе печальной.
Над ними звёзды встали нынче так,
Маня безлюдной и бесслёзной бездной,
Что жизнь видна им сквозь бездонный мрак
Отчетливо – бесследно-бесполезной.
Я сам сквозь это время проходил,
Угодливых иллюзий не встречая.
Лишь Бог за мной невидимый следил,
Как на стекле предметном изучая.
Гурьбой уродцев двигались за мной,
Исполнившись особого значенья
И отделяя от любви стеной,
Неверные шаги и прегрешенья,
Казалась ненадежной красота,
И виделось неискренним веселье,
И только снега гладь была чиста,
Как будто бы звала на новоселье.
– А ты представь! – сказал бы я тому,
Кто стонет, пролетая мимо рая. –
Представь живой, сочувствующей тьму,
Куда мы все уходим, умирая.
2022 г.
ОСЕНЬ 2022
Теперь ты знаешь, что последняя
Живет в дому твоем собака,
И скоро суматоха летняя
Заблудится в руинах мрака,
И скоро тёмные, холодные
Протянутся на землю нити,
И на позиции исходные
Взойдут вершители событий.
Вчера ещё освобождением
Казалось сбрасыванье масок,
Но вот совсем иным значением
И новым сочетаньем красок
Вдруг обернулась осень ранняя,
Сквозя листвой светло-кровавой,
И эшелоны без желания
Отправились в поход за славой.
Кривое время, с перебоями,
Махину смерти разгоняет
И наполняется изгоями,
Но выбора не отменяет.
И осень тихо перекрестится,
Бориса поминая, Глеба,
И длинная, как свиток, лестница
Протянется куда-то в небо.
2022 г.
***
Я проживал в стране-изгое.
Нас не любил, не признавал
Почти весь мир и лишь плохое
Взахлёб о нас транслировал.
И на слабо брал, и на зависть,
Давил запретами, виной!
А мы дерзили, огрызаясь,
И прославляли дом родной.
Правитель наш рождён был хватом
На сумрачных брегах Невы,
Взлелеянный патриархатом,
Имперской фрондою Москвы.
Нас часто ставили на вилы,
Мы отбивались, как могли.
Нам старые славянофилы
Сочувствовали издали.
Мы бились за многополярность,
За глубину иных начал,
Но враг лишь злую регулярность
В победах наших подмечал…
Кто проживал в стране-изгое
У мрачной бездны на краю,
Тот знает тихое такое
Смирение в сплошном бою.
Когда история большая
Приходит жатву собирать,
Уже не человек решает,
За что придётся умирать.
2022 г.
***
Мы жили здесь… И, Господи, какой
Вдруг нисходил ненадолго покой,
И воздух приносил дыханье сада,
Как будто ничего уже не надо,
И осень пахла прелью и тоской,
Сиротством и бездонностью морской.
Так пахнет жизнь, одолевая смерть,
Как будто можно верить и смотреть
На верные приметы увяданья
И не искать уже ни оправданья,
Ни утешенья, жить и не жалеть,
Что остается четверть или треть.
Смирение, старение моё
Лишь ветер, проникающий в жильё,
Свидетельствовал холодно, бесстрастно.
Да я бы и хотел уйти бесстрашно,
И кротко, словно тёмное быльё, –
В дожди, во мглу, в безлюдье, в забытьё.
Меня и так не забывали сны,
В которых нет ни смерти, ни войны,
Ни страха и ни разочарований,
Где сквозь туман и дым порою ранней
Осенний свет течет из глубины.
Мы жили здесь… Но всей любви запас
Остался не востребован, и в час
Прощания мне за руку держать
Лишь пустоту придётся – чтобы стать,
Как и положено, фантомом-одиночкой,
Исчезнувшей, неразличимой строчкой.
2022 г.
***
Ночной охранник морга
Не выключает свет.
Промокла и прогоркла
Лишённая примет
Тьма за окном, и кафель
Бессмысленно блестит,
И рой холодных капель
Сквозь темноту летит.
Кого он там боится
И душу бережет?
Навек застыли лица,
Лишённые забот.
Нет никакой угрозы,
Мятущихся теней –
Никто не сменит позы,
Куда уж быть мертвей?
Но чем ты одиноче,
Тем неотвязней бред
Текущей тихо ночи,
Крадущейся вослед.
Она как ночь в музее
Несчастий и потерь,
Как чернота аллеи
И как в безумье дверь.
И древний ужас рядом,
И тёмная вода,
И над больничным садом
В провалах туч звезда,
И бродит в коридорах
На разных этажах
Сырого ветра шорох
Меж окнами в слезах.
2023 г.
САНАТОРИЙ
Темны дворы Петрозаводска –
Колодцы черноты во сне.
Зазимков бледная полоска
Одна виднеется в окне.
И полупуст, и полустрашен,
Лысеет серый лесопарк,
Метафорою не украшен,
Но с ним рифмуется инфаркт.
Окраина, промзона, кроткий,
Как старость, санаторный быт,
Как жизнь советская, короткий,
Помятый, словно инвалид…
Поэты, что не доживают
До негеройского конца,
Как будто вызовы бросают
Меланхоличности Творца.
Не ближе ль мужество к терпенью
И безымянности в толпе,
И простодушному растенью,
Во всём покорному судьбе?
2023 г.
***
Пожрите жертву правды и уповайте на Господа.
(Пс. 4:6)
За периметром райского сада
Жизнь от веку зовется юдоль.
Потому обольщаться не надо,
Доиграть надо скромную роль –
Получить от начальника хора
Свою партию на духовых,
Из невзрачного тлена и сора
Незатейливый вырастить стих.
И уж если смотреть, то не сверху
На свою и чужую судьбу,
Проходя на гордыню проверку
И таская свой крест на горбу.
Если правду принять не хватает
Ни смиренья, ни сил, ни ума,
И отпущенный срок убывает,
И стихает гуденье псалма,
Остается тогда упованье
На готовность исчезнуть во тьме –
Но и это простое желанье
Не по силам, как видится, мне.
2023 г.
МЁРТВОЕ ДЕРЕВО
Мёртвое дерево с чёрной корой
В сером лишайнике, словно в парше,
Что ты без толку стоишь под горой?
Падай уже.
Коршун сидел на корявом суку,
Гнули вершину шальные ветра.
Что б ни случалось на долгом веку,
В землю пора.
В прах, в забытье. И о чем тут жалеть,
Ветви, как руки, покорно сложив?
В воздухе ночи продолжит белеть
Твой негатив.
Если смоковница смокв не дала,
Лишь трепетала зелёной листвой,
Бог рассудил – и усохла дотла.
Так и с тобой.
Как одинок этот чуждый всему
Мёртвого дерева чёрный скелет.
У тароватой природы к нему
Жалости нет.
2024 г.
ИОВ
Как он просил у Бога объяснений,
Как ненавидел он свою увечность,
Как тяготился чередой лишений,
Сползая в вечность.
Не вспоминал ни детства, ни ушедших,
Как будто был замыслен сиротою,
И зависал в роптаньях сумасшедших
Над пустотою.
Не расширяясь в измеренье смерти,
Где, как мы верим, был бы ближе к Богу,
Он натыкался на жестокосердье
И на тревогу.
А Бог забрал любовь и попеченье,
Наслал врагов и ветер из пустыни,
И молнии… И что твоё ученье?
Мечты пустые!
И сны его молчали отчуждённо,
Не предлагая мирного решенья,
Подталкивая к бездне обречённо,
Без утешенья.
Не ведал он, как оправдать потери,
Он видел – явь коварна и убога,
Но продолжал вслепую всё же верить
В благого Бога.
Он праведник! Он в праве возмущаться.
А мне, Господь, пошли щепоть смиренья,
Когда придёт моя пора прощаться
Без возмущенья.
2024 г.
Простой, доступный, мудрый человек,
Тебе желаю счастья и здоровья!
Для каждого отмерен жизни век!
Он долгим может быть,
а может быть и скромен.
Замечательные стихи! Спасибо Виктору!