Первая скрипка в оркестре
(Рассказ)
Рубрика в газете: Проза, № 2025 / 29, 24.07.2025, автор: Николай ЕРЁМИН (г. Красноярск)
Дорогая ЛитРоссия! Послезавтра, 26 июля 2025 года мне, Вашему автору, стукнет 82 года.
Когда я окончил с отличием Литинститут, руководитель семинара, член редколлегии «ЛитРоссии» Сергей Александрович Поделков отметил это событие публикацией большой подборки моих стихотворений.
А сейчас я предлагаю вашему вниманию рассказ «Первая скрипка в оркестре»…
С уважением
Николай Ерёмин
То, что я рогоносец, ни для кого никогда не было тайной. Рога мои отрастали естественно, и никто ни в чём не был виноват.
Жил я тогда после окончания Технологического института в общежитии на улице Марковского. Общежитие смешанное, пятиэтажное: этаж – девушки, этаж – юноши, комнаты гостиничного типа, туалет и душевая – в одном крыле, кухня – в другом. Живи и радуйся! Все условия для женихов и невест.
И влюбился я в скрипачку Машеньку Иванову, выпускницу Свердловской консерватории, распределённую в наш прекрасный сибирский город Абаканск в связи с образованием у нас Сибирского симфонического оркестра.
Высокая блондинка с васильковыми голубыми глазами и длинными нежными музыкальными пальцами. Про таких поётся в народе: «Посмотрит – рублём подарит»
«Превратим Сибирь в край высокой культуры!» – такой лозунг висел над фасадом филармонии и мелькал тогда в каждой газете.
– Зачем превращать область в край? Надо превращать её в центр культуры! – сказал я Машеньке, едва мы познакомились. И она со мною согласилась. И пригласила меня на симфонический концерт.
Бах. Моцарт. Вивальди. Машенька играла по нотам, сидя в глубине оркестра и глядя на пюпитр. Дирижировал седой маэстро. Но я смотрел не на него, а на Машеньку, я любовался ею, слушая божественную музыку то с открытыми, то с закрытыми глазами. Слушал, набираясь вдохновения и смелости.
Потом я провожал её от филармонии до общежития. Читал стихи Ахматовой, Цветаевой, Пастернака… И, конечно же, свои, только что рождённые:
«Маша, Маша, ты – мой свет!
И тебя прекрасней нет.
Ты – как море кораблю.
Знай, что я тебя люблю!»
И после третьего концерта по превращению Сибири в край высокой культуры я сказал:
– Маша! Позволь сделать тебе предложение: выходи за меня замуж!
Неделя прошла для меня в мучительном ожидании.
Маша сомневалась, колебалась, и лишь только когда в дело вмешалась приехавшая из Свердловска её мама, объявила:
– Федя, я согласна!
Все пять этажей общежития пришли поздравить нас. Комсомольско-молодёжная свадьба удалась на славу. Комната, которую Совет общежития выделил нам как молодожёнам, была завалена подарками и цветами.
Медовый месяц мы провели в Крыму, на берегу моря, в старинном одноэтажном Коктебеле, который был тогда центром планеризма и поэтому назывался Планерское.
Мы купались в бирюзовом заливе, выискивали в прибрежных волнах светящиеся красными огоньками сердолики, восходили на потухший вулкан Кара-Даг и даже поднялись однажды на планёре над Коктебельской бухтой – красота, восторг неописуемый, до сих пор, как вспомнишь, дух захватывает…
– Машенька, я так счастлив! – кричал я, пролетая над виноградниками.
– Я тоже счастлива! – вторила мне моя молодая жена.
– И я хочу, чтобы у нас родились близнецы! – продолжал я.
– Почему обязательно близнецы? – удивлялась Маша.
– Потому что я очень люблю детей и хочу, чтобы их было как можно больше, на радость тебе и мне!
Но как я ни старался, детей у нас почему-то не было.
И только на приёме у врача по этому поводу, когда он собирал у меня анамнез, вспомнил я, что перед поступлением в Технологический институт, на факультет «Прочие дисциплины», соблазнённый повышенной стипендией, подписал я бумагу, в которой ясно было сказано, что факультет вреден для здоровья, так как связан с изготовлением компонентов засекреченного тогда ракетного топлива, и, возможно, что у тех, кто поступает, впоследствии будет нарушена репродуктивная способность.
Тогда я не придал этим словам особого значения, бумагу подписал и с отличием окончил институт… Машенька, как могла, меня успокаивала.
– Что ты, Федя, ведь всё у нас хорошо, ведь мы с тобой счастливы? А что нам ещё нужно?
Чтобы укрепить наше семейное счастье, на химкомбинате «Ионесси» партком, профком и завком решили выделить нам квартиру в хрущёвской пятиэтажке – третий этаж, две изолированные комнаты, совмещённый с ванной санузел.
И мы продолжили счастливую жизнь.
Я работал на химкомбинате начальником цеха. Она играла в оркестре. С утра – репетиции, вечером – концерты.
И вот однажды, когда Маша была с оркестром на гастролях в Болгарии, получил я телеграмму: «Федя, у нас будет ребёнок. Поздравляю. Т ч к.»
Но родился не один ребёнок, а два: близнецы, двойняшки. Как я хотел! Таня и Ваня.
И Таня, и Ваня, как две капли воды, были похожи на Художественного руководителя и Главного дирижёра симфонического оркестра Илью Лазаревича Миллера. Я по этому поводу нисколько не комплексовал.
Таня и Ваня росли весёлыми, наделёнными всевозможными талантами. Ваня сейчас знаменитый художник, живёт в Израиле. Таня известная певица с удивительным меццо-сопрано, живёт в Италии, но дело не в этом.
А в том, что счастью нашему не было предела, хотя предел ему чуть было не наступил. Хорошо, что вмешалось Провидение, и всё обошлось наилучшим образом. Как говорится, нет худа без добра.
Однажды, когда я был на работе, а дети в детском саду, затеяла Маша генеральную стирку на нашей старенькой стиральной машине «Снежинка». И когда уже доставала из неё бельё и отжимала между двумя резиновыми валиками при помощи коленчатой ручки справа, и развешивала на горячий змеевик, электрошнур, протёртый на сгибе, замкнул провода, и ударило её мощным разрядом электрического тока…
Как потом рассказывал мне Гоша, сосед по лестничной площадке:
– Захотелось мне выйти в магазин за покупками, открываю дверь, а там, за нею, лежит Мария Петровна, с мокрой наволочкой в руке, в бессознательном состоянии, и шепчет: – Скорую вызывай! Быстрее!
И как потом рассказывала мне Машенька:
– Стукнуло меня током, и прилипла я к змеевику, насилу оторвалась, упала и поползла к двери, шепча слова откуда ни возьмись пришедшей мне на ум молитвы: «Господи, спаси и сохрани меня ради деток моих Тани и Вани, и мужа моего Феденьки…»
Слава Богу, скорая помощь прибыла незамедлительно. Маша находилась уже в состоянии клинической смерти. Но экстренные мероприятия по реанимации, спасибо врачу Якову Абрамовичу Фельдману, с которым я до сих пор поддерживаю дружеские отношения, увенчались успехом.
После выписки из больницы атеистка по воспитанию Маша поверила в Бога, приняла обряд крещения и стала прихожанкой Покровской церкви.
Мало того, у неё обострилась музыкальная память, и она стала играть без нот все скрипичные партии. Бах. Моцарт. Вивальди – в совершенстве, без проблем.
Увидев это, Главный дирижёр и Художественный руководитель, отец Тани и Вани Илья Лазаревич Миллер, объявил Машу Первой скрипкой и со словами «В симфоническом оркестре чем человек сидит ближе к дирижёру, тем он больше получает» – вывел её из глубины оркестра и вместо 220-ти назначил ей оклад жалованья в 600 рублей.
Мало того, Машенька вдруг необычайно похорошела, её васильково-голубые глаза стали коричневыми, как две спелые смородинки, а волосы – чернее воронова крыла!
И тут же в неё влюбился флейтист оркестра Арам Мартиросян. Но я по этому поводу не комплексовал.
И родились у нас близнецы-двойняшки, как я хотел, Наташа и Аркаша.
Сейчас Наташа живёт во Франции, она известный художник-модельер. А Аркаша живёт в Англии, он – полиглот, знает все европейские и азиатские языки и преподаёт в Кембридже славянскую мифологию.
И все вокруг нас с Машенькой счастливы. Она оставила симфонический оркестр и поёт в церковном хоре.
Я ушёл с химкомбината «Ионесси», поскольку меня, как борца за его закрытие, избрали депутатом в Законодательное собрание Абаканской области, и я выдвинул лозунг: «Превратим Сибирь в экологически чистый центр!» И большинство депутатов, – эдакая фракция счастливых рогоносцев, хоть про каждого рассказ пиши, – меня поддерживают.
Стихами я, конечно же, давно не грешу, они сделали своё благородное дело.
Перешёл на прозу. Пишу иногда публицистические статьи и злободневные рассказы для газеты «Абаканский патриот».
А недавно позвонил мне редактор журнала «Новый Абаканский литератор», попросил денег на издание очередного номера и рассказ.
– Деньги есть, а рассказа нет! – сказал я ему.
– А вы напишите! – сказал он.
– О чём?
– О вашей жизни, разумеется, желательно – о любви. Только правду, правду, и ничего кроме правды!
Я просто вынужден был согласиться, вот и написал этот рассказ.
Тем более, время есть. Начался сезон летних отпусков. Все дела закончены, и завтра мы с Машенькой садимся в поезд и едем в Крым, чтобы из окна вагона посмотреть на новую Россию, а потом вспомнить молодость.
Да, всё изменилось. Крым вернули крымским татарам. Планерскому вернули название Коктебель, и центр планеризма стал многоэтажным центром туризма, над которым, к сожалению, уже не полетаешь.
Да, нравственность есть правда.
Такая лаконичная вещь, а как много изображено, сколько мыслей вызывает!
Истинно: словам тесно, а мыслям просторно.
Поздравляю вас, Николай: эта проза гораздо сильней тех стихов, которыми вы нас здесь потчевали.
С интересом прочитал.
И вот что хочу сказать: хорошей концовки нет.
А могла бы быть.
Как вариант предлагаю такую:
“А воды в кране нет до сих пор”.
По гамбургскому счёту, про блондинок “с васильковыми глазами” в народе поётся немножко иначе, чем в рассказе: не «Посмотрит – рублём подарит», а “Посмотрит – рублём одарит”. Это к вопросу о музыкальной памяти.
Что касается концовки, то можно и без водопровода, как предлагает Крестьянин. А вот канализация чтоб была обязательно. Полагаю, читатели с этим спорить не будут.
Дорогая Редакция! Вот и настал мой желанный День Рожденья, день Положительных эмоций. В Красноярской Краевой библиотеке редактор «Нового Енисейского литератора» Сергей Николаевич на презентации, поздравил меня и подарил Именной блокнот с портретом В.Пю Астафьева и авторучку. И радости моей не было предела, когда я увидел, что Вы опубликовали мой рассказ и о нём положительно отозвался известный критик и литературовед Александр Турчин: «Такая лаконичная вещь, а как много изображено, сколько мыслей вызывает!
Истинно: словам тесно, а мыслям просторно.»
Вот почему я решил продлить наш творческой диалог рассказом « Концерт Паганини! С уважением Николай Ерёмин, член союза Российских писателей, Союза писателей России, Русского ПЕН-центра международного ПЕН-клуба, кавалер Золотой медали «Василий ШУКШИН»
Концерт Паганини Николай Ерёмин
рассказ
Когда меня, профессора Абаканской академии искусств, пригласили в Москву дать сольный концерт на скрипке, я с радостью согласился.
Юбилей консерватории!
Да, давненько я там не был — считай, со времени её окончания.
Как незаметно засасывает провинциальное болото! Годами от себя не отпускает.
А тут всё решилось мгновенно.
Мой бывший однокурсник, а ныне известный пианист Анатолий Баскаков позвонил и сказал:
— Будешь в Москве — моя квартира в твоём полном распоряжении. Я, к сожалению, на юбилее не буду, еду, понимаешь, в Болгарию на гастроли. Так что ключ оставляю соседям. Прилетишь — живи в своё удовольствие, все четыре комнаты твои. Только одно условие: дверь в кладовку не открывай ни в коем случае! Как бы тебе этого ни хотелось. Понял?
— А что у тебя там?
— Неважно. Однако я тебя предупредил!
И прилетел я в Москву, и открыл квартиру Толика Баскакова — двенадцатый этаж, вид на Москву-реку и Калининский проспект,— и прошёл по квартире.
Да, хорошо живут пианисты в столице! Ни в сказке сказать, ни пером описать. Не то что скрипач Евгений Иванович Фридман, то есть я, в прекрасном сибирском городе Абаканске. Третий этаж в пятиэтажной хрущобе, лифта нет, вид из окна на стройку и помойку, подвал затоплен, амбре… Бр-р-р… И ничего с этим не поделаешь.
Открыл я холодильник — а там чего только нет! Всё есть. Даже птичье молоко в шоколаде.
Выпил я коньячку на ночь, закусил бутербродом с красной икрой и прилёг в спальне, включив телевизор…
Только начал засыпать, как вдруг слышу откуда-то женский плач и голос:
— Да помогите же мне, кто там есть?
Встал я, одну дверь открыл.
Никого.
Вторую дверь открыл.
Никого.
А на третьей двери, гляжу, висит металлическая табличка — с черепом, двумя перекрещенными костями, молнией и надписью: «Не влезай! Убьёт!». Такие таблички я видел на столбах высоковольтных передач.
Ну и юморист Толик, думаю.
А из-за двери — женский голос:
— Да помогите же!
— Кто там? — спрашиваю.
— Откроете — увидите!
— У меня запрет — не открывать. Это ведь дверь в кладовку?
— Какой такой запрет? Откройте сейчас же! Я — жена Анатолия, и зовут меня Валентина.
Что делать, думаю, а сам от любопытства изнываю.
Потянул я, значит, дверь на себя, а она как бы сама собой и открылась!
И предстало моему взору чудо чудное, диво дивное: женщина в образе русалки, синеглазая, белокурая, обнажённая, по рукам и ногам блестящими цепями к полу и потолку прикованная, а на бёдрах — этакое металлическое приспособление, которое в старину, во времена рыцарей и колдуний, называлось «пояс целомудрия».
— Как вас зовут? — русалка спрашивает.
— Евгений Иванович Фридман,— отвечаю, слегка заикаясь от волнения и букву «р» не выговаривая.
— Женечка, значит? — красавица уточняет.— Так вот, милый Женечка, чтобы вы знали, мой муж, Толик Баскаков, старый хрыч, женился на мне в третий раз по счёту, официально, а вместо того, чтобы взять меня с собою в Болгарию, укатил туда с четвёртой кандидатурой, а меня, чтобы им не помешала, цепями здесь приковал. Так что вы — добрый молодец, мой спаситель и освободитель!
— Но ведь мы с ним одногодки! — возражаю.
— По вашему виду не скажешь. Богатырь, кровь с молоком! Впрочем, вам предоставляется прекрасная возможность доказать свою молодость и силу! Ключ от цепей в серванте, под зеркалом.
И освободил я от цепей красавицу Валентину, и допили мы с ней бутылку коньяка, и закусили птичьим молоком в шоколаде.
И заснул я в её молодых сладких объятиях под шёпот ласковый:
— Ах, какие у тебя нежные пальцы, Паганини ты мой длиннопалый…
На следующий день состоялся мой сольный концерт в консерватории.
Большой зал был переполнен. Очень уж меломанам хотелось услышать скрипку Страдивари, извлечённую из спецхрана в честь юбилея и выданную мне под роспись. А я должен был исполнить на ней знаменитую «Кампанеллу» Паганини, да так, как это могли сделать только божественный Паганини и я, Евгений Фридман.
Валентина, в полупрозрачном малиновом пла¬тье, сидела в ложе бельэтажа, и пока я играл первое отделение, казалось мне, что не на меня смотрит почтенная публика, а лишь на неё, русалку и красавицу.
— Ты бесподобен! — сказала в антракте Валентина.— А правда, что тебе дали настоящего Страдивари?
— Совершенная правда,— подтвердил я.
— Тогда ты должен, как Паганини, сыграть для меня на одной струне!
— Но, Валентина, это же легенда!
— Так оживи легенду!
Ну что тут было поделать?
Взял я у Валентины из театрального несессера пилку для ногтей. Подпилил три струны.
И колокольчики «Кампанеллы» божественно зазвучали под моим удлинённым смычком.
Когда лопнула первая струна, меломаны насторожились в недоумении…
Когда лопнула вторая струна, зашушукались…
Когда лопнула третья струна, зал оцепенел, в нём установилась гробовая тишина…
Но когда я на одной струне завершил исполнение, все повскакали с мест и неистово закричали:
— Браво! Браво! Брависсимо!..
Три дня после концерта мы бродили по Москве, выполняя юбилейную культурную программу. Покупали газеты с восторженными статьями обо мне. Плавали на речном трамвайчике… И когда пришло время возвращаться мне в прекрасный сибирский город Абаканск, Валентина сказала:
— Я счастлива с тобой! Летим вместе!
— А как же Анатолий? — возразил я.
— Анатолий хочет, но не может. А ты и хочешь, и можешь! — воскликнула Валентина.
— А, какие наши годы! — махнул я рукой и согласился: — Летим!
Но недолго длилось наше счастье.
Как пело в нашей однокомнатной хрущобе вульгарное радио «Шансон»:
Недолго музыка играла,
Недолго фраер танцевал…
Ровно девять месяцев.
А как только родила мне Валентина дочку Ирочку — словно бес её обуял.
— Не хочу жить в этой убогой однокомнатной хрущобе! — твердит.— А хочу жить в четырёхкомнатной, на двенадцатом этаже!
Поднапрягся я, добрый молодец, с финансами — и переехали мы в новую квартиру.
— Не хочу день и ночь за твоим ребёнком ухаживать, пелёнки стирать! — твердит.
Поднапрягся я — и нанял круглосуточную няньку для Ирочки.
— Не хочу свою молодость губить в четырёх комнатах и в этом паршивом Абаканске прозябать!
И загуляла моя синеглазая белокурая русалка по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там… То с одним таксистом, то с другим.
Прихожу я однажды вечером домой после занятий со студентами, а няня держит на руках плачущую Ирочку и говорит мне, показывая на спальню:
— Туда нельзя!
— Почему? — спрашиваю.
— Потому что там Валентина с мужчиной каким-то.
Потянул я, значит, дверь спальни на себя, а она как бы сама собой и открылась.
И понял я, что нашему счастью пришёл окончательный конец.
Посмотрели Валентина и таксист на меня вопросительно. И сказала Валентина таксисту:
— Ну чего ты смотришь? Удали его из нашей спальной!
И вскочил таксист, косая сажень в плечах, и заломил мне два пальца на правой руке, да так, что кости хрустнули.
— Слышал, что она сказала? — спросил.
И я потерял сознание.
Очнулся — Валентина кричит. Доченька моя любименькая ревмя ревёт. Нянька причитает:
— Господи, помилуй, Господи, помилуй! Потерпите, сейчас скорая помощь приедет!
И приехала скорая помощь, и отвезли меня в хирургическое отделение травматологии, и сделали мне операцию, совместили фаланги пальцев, загипсовали и оставили меня в больнице.
Звоню я в Москву по мобильному телефону Толику Баскакову и говорю:
— И зачем это я, Толик, тебя тогда не послушался? И зачем открыл эту дверь проклятую?
А Толик слушает и смеётся:
— Ничего страшного! Зато теперь у тебя есть дочка Ирочка. А насчёт Валентины не беспокойся. Выздоравливай и жди. Скоро я прилечу, заберу её к себе и прикую в кладовке цепями по новой. Всё-таки чувство моё к ней не остыло. Всё познаётся в сравнении. Да и скучно как-то без неё в столице, понимаешь.
— Согласен, только с одним условием,— говорю я.— Ирочку я тебе не отдам!
— Само собой! — Анатолий смеётся.— Это твоё лучшее произведение. Поправляйся и учи её играть на скрипке, Паганини ты наш длиннопалый!
Николай Ерёмин
Г Красноярск